Жаль, не остаётся ни места, ни времени на публицистику — так и хочется выделить её именно жирным шрифтом, настолько интересна она в этих летних номерах…
Владимир Костров “НЕ НАМИ ЭТОТ МИР ВРАЩАТЬ ЗАВЕДЕНО…”
В эти дни отмечается юбилей замечательного русского поэта Владимира Андреевича Кострова. Поздравляя его с этим событием и с выходом его итоговой поэтической книги "Если любишь…", прекрасно изданной издательством "Классика", хотелось бы процитировать очень ёмкие, точно передающие смысл жизни и творчества поэта, слова Николая Николаевича Скатова, директора Института русской литературы (Пушкинский Дом): "Ведь и само пушкинское творчество есть некий плод общенационального коллективного усилия. Именно такой традиции — быть "эхом русского народа" — наследует поэзия Кострова".
Мне кажется несправедливым, что Владимир Костров редко обращается к жанру эссеистики, к размышлениям о поэзии, о природе творчества, о своём видении проблем современной литературы и культуры. И чтобы хоть отчасти восполнить отсутствие прозаических работ В. Кострова, воспроизвожу одну из бесед с ним. Считаю, что для понимания поэзии Владимира Кострова, его эстетической и гражданской позиции, читателю небезынтересно будет познакомиться с некоторыми его размышлениями о творчестве, об ответственности художника в сегодняшнем мире...
— Владимир Андреевич, в одном из недавних ваших выступлений вы сказали: "Для меня сегодня героями в жизни и в литературе становятся просто писатель, просто поэт, живущие в разных частях страны, умеющие создать атмосферу этического ожидания в этом грязном постмодернистском мире, где разрушены и семья, и многие иные жизненно важные ценности…". Надо полагать, смысл вашего высказывания в том, что для писателя в сегодняшних условиях оставаться честным, творчески и человечески в пределах вечных нравственных и духовных ценностей, это уже действительно требует и героизма, и мужества и чувства особой ответственности перед своей культурой, перед "святым ремеслом" поэта, как говорила Каролина Павлова?
— К сожалению, такова реальность современной жизни. Мы не можем молчать о том, какие разрушительные процессы происходят в обществе, в культуре, какие "нравственные ценности" внедряются в сознание людей теми, кто властвует над умами в многомиллионных электронных средствах массовой информации, и не только в нашей стране. Это не что иное как — "Власть тьмы", если вспомнить известные слова Льва Толстого. Для России, для традиционной русской культуры это особенно разрушительно. Мы ведь знаем на примере отечественной классики, что литература начинается с вопроса веры, это всегда этическая проблема, и только с таким духовным возрастанием и пониманием своей деятельности автор становится вполне творцом…
— Вы говорили также о том, что сохранить литературу — является сегодня нашей прямой обязанностью. Но как её сохранить?..
— Сохранить литературу мы можем лишь через простодушие, через ее слитность с простым народом, через обращение к живому языку, к фольклору. Может показаться парадоксальным, но не надо давать литературе уходить в мир стихотворства, в механическое увеличение количество "текстов", как любят выражаться теперешние модернисты. Чем, к примеру, отличается постмодернистское творчество? Тем, что в нём совершенно отсутствует простодушие, там нет чувства любви, сочувствия, сострадания, милосердия, к которому призывал Александр Сергеевич. Я ведь не против модернизма как такового, были замечательные образцы классического модернизма в начале ХХ века и в русской поэзии, живописи, музыке. Смущает агрессивность нынешних так называемых постмодернистов, которые для самоутверждения своих сомнительных ценностей готовы всё вокруг себя превратить в исторические и культурные руины. Ведь подлинное не антагонистично, а выявляет и дополняет друг друга…
— Помнится, вы сказали однажды, что в принципе для вас не так уж и трудно написать стихи в "классическом модерне". Что такое в вашем понимании "классический модерн"?
— В качестве "классического модерна" я всегда привожу "Ананасы в шампанском" Игоря Северянина. Вот вам одна из форм модерна, ироническое выражение некой действительности, я думаю, что здесь есть изрядная доля пародии, игры… Таким образом, классический модерн это то, что даёт некоторое новое содержание в некоторой новой форме во всей полноте и способности человека воспринять это. Условно говоря, и поэзия Рильке или Маяковского относится к разным формам классического модерна. В отличие от нынешних модернистов (тех же концептуалистов!), упомянутые нами поэты не уничтожали предыдущее, не унижали прошедшее, и поэтому создавали — (Маяковский в лексике, а Рильке в глубине интонационного и смыслового поля) — нечто художественно новое, свежее, что, минуя период некоторой эпатажности, становилось со временем частью мировой поэзии, переходя в разряд традиционной классики.
— Мне приходилось писать о вашей формуле, по которой в стихах должна быть соблюдена двуединая мера: "этика содержания" и "этика формы"… Но эта дважды "этика" не убивает ли эстетику?
— Этика и эстетика всегда существовали вместе, и всегда возникал вопрос: не поглощает ли одна другую. Но ведь это две стороны одной и той же медали, если мы, конечно, говорим о Большой Этике и Большой Эстетике, на которых созидалась русская и мировая классика. То, что не ведёт некоторым образом к добру, то, что не требует от человечества сохранения рода, — безобразно, даже если выдаёт себя за прекрасное. Пример тому — история литературы, которая показывает, что практически все безобразные произведения бесследно канули в забвение. Кто-то скажет: а как же "Цветы зла"? Но ведь у Бодлера в стихах нет гимна злу, у него как бы от противного — утверждение добра. Потому что если художественное произведение лишено человечности, то дар художника не от Бога, не от мысли о человеческом роде…
— Тогда — что такое "этика формы"?..
И форма должна быть благородной… Такой, чтобы она соответствовала некой гармонической природе, некоему гармоническому ряду. Ведь космос — это мир в переводе с греческого, и всё, что нарушает этот космос (мир), приводит к эклектике, а если по-ученому говорить, то к энтропии, то есть к разрушению, к образованию хаоса. На обозримом пространстве истории всё из того, что нарушало в поэзии гармонический лад, внутреннее согласие, равновесие, грамматический лад (Пушкин называл это "сообразностью" и "соразмерностью"), — не прижилось ни в одном народе…
— Значит, разрушительное начало, каким-то образом несовместимо с инстинктом нравственного и духовного сохранения человека, против разрушения протестует душа…В таком случае, что же такое поэзия?
— Согласно Гегелю, только в поэтической форме имеет смысл и религия, и наука. Если смотреть расширительно, поэзия существует не только в стихах. Видимо, всё важное и существенное в мире идёт от одного корня. В этом смысле поэзия — это наиболее организованная форма человеческого мышления. Через образное, художественное восприятие мира поэзия проясняет, высвечивает некоторые вещи, как бы извлекая их из обыденной прозаической оболочки, она то вечное, что удается нам заметить в преходящем. И поэтому каждое хорошее стихотворение подобно научному открытию, оно содержит в себе хотя бы небольшую частицу истины. Все пословицы, поговорки, даже научные понятия — это безусловно каждый раз метафора, поэтический язык…
— Красота художественного образа даёт дополнительную красоту научной, философской мысли…
— Да, роль поэтического языка здесь несомненна. Но посмотрите, как же беден язык современной поэзии, к сожалению, он не идет ни в какое сравнение с языком Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Есенина… А ведь русский язык не просто понятийный язык, это язык и метафорический. Понятийные слова простые: встал, пошел, сел. Но у нас для каждого слова в богатейших лексических кладовых существует множество вариантов, синонимические ряды уточняющих, проясняющих, украшающих слов. Возьмём глаголы — идёт-бредёт, но кроме бредёт я насчитал еще пятьдесят глаголов, которые выражают движение, уточняют время движения, описывают жест, показывают скорость... Тут язык охватывает область не только чисто понятийного, но и передаёт эмоциональную окраску происходящего. А с чем выходит к читателю современный писатель? Еле— еле наскребает он в своём словаре не более 1200 слов, причем, пятьдесят из них матерных, еще столько же из блатного жаргона…
