Вы много лет ведете поэтический семинар в Литинституте, десятки ваших выпускников стали профессиональными литераторами. Если бы у вас было всего одно занятие, что самое главное сказали бы вы своим студентам из того, что им нужно знать, чтобы стать поэтом?
— Я бы им сказал: будьте людьми вполне. Будьте человечными, потому что вы обращаетесь к людям. Будьте людьми сочувствия. Ведь сочувствие дается — как нам дается благодать…
— Многие сейчас (и творческие люди в том числе) впадают в отчаяние, можно говорить о всеобщей социальной, исторической депрессии. С другой стороны, встретишь вас, Владимир Андреевич, вы поделитесь радостью, что у вас опять новые стихи и среди них одно лучше другого, в них зафиксирована какая-то очень важная горькая правда жизни, дума об этой жизни (в которой у вас всегда есть капля света, надежды!) — и видишь — вот человек, он не "сгорел" как у Фета, он думает, душа его постоянно трудится…
— Мы должны писать как будто мы бессмертны. Я определил это так: через поэзию (если ты со всей полнотой и честностью относишься к своему делу) — даётся единственная возможность сыграть вничью со смертью, что-то оставить после себя, как крестьянин оставляет сад, как наши предки во все времена твёрдо следовали главной мудрости: помирать собирайся, а хлеб сей. Мы не должны впадать в уныние, мы должны работать так, как будто и человек и земля бессмертны. Да, в каком-то смысле я странный оптимист, хотя мои стихи бывают полны печали…
— Вы себя ощущаете поэтом ХХ века или нового века?
Во многом я советский поэт, но в целом — я русский поэт. То есть человек, который воспринял прежде всего этическую задачу от своих предшественников. Конечно, я больше человек двадцатого века, но может быть и в ХХI веке что-то мне удастся сказать, попытаюсь, попробую, а люди пускай оценят …
— Каким вам видится будущее русской поэзии и России в ХХI веке?
— Очень сложно сказать однозначно. Все зависит иногда от воли случая. Я считаю, что нашему времени в целом, всему миру и России не хватает поэзии, нет воздуха поэзии, взгляд которой был бы устремлен в будущее. Нужно создавать атмосферу высокого и благородного, напоминать, что честь и совесть существуют, тогда надежда есть…
— Тем более, что русской поэзией нам оставлен завет: "Духовной жаждою томим…" По-моему, нигде в мире больше нет такого…
— Да, три слова всего, но они определяют существо дела: "Духовной жаждою томим". Может быть, студентам это и сказать: вы должны быть томимы духовной жаждой…
В завершение ещё раз повторим формулу Владимира Кострова, сказавшего, что "сохранить литературу мы можем лишь через простодушие, через ее слитность с простым народом". И представим себе те знакомые нам брезгливые лица, которые цинично посмеются над наивностью и незамысловатостью слов поэта, верящего в спасительность подобного упования. Дескать, опять эта "почвенность", опять "эти бедные селенья", этот "край родной долготерпенья", эти Арины Родионовны да "крестьянские дети"!.. Но побледнеет и растворится толпа брезгливых интеллектуальных призраков, едва припомним мы, что под тревожными словами русского поэта о спасении литературы, прозвучавшими из ХХI века, давно уже подписались (каждый в своё время) — и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Тютчев, и Блок… Простой народ отдаёт писателям величайшее своё сокровище — русский язык, без которого не было бы ни одного великого имени в литературе. Вот почему каждый настоящий поэт — поэт благодарный, щедрый. Простодушен и Владимир Костров, знающий цену и высокому слову, и слову печальному, и сказанному к месту слову озорному. Он точно знает смысл предназначения поэта, не боясь показаться наивным в своей вере:
…Что выгорело, всё засеем снова.
Есть поле, есть работа, есть судьба.
И протрубить покуда не готова
Архангела последняя труба.
Беседовал с Владимиром Костровым Геннадий Красников
***
Трагические виденья
Питают мою отвагу,
Поэтому каждый день я
Ищу перо и бумагу.
Пора бы сказать: хватит,
Последние силы тают,
За строчки почти не платят,
Но все же еще читают.
Хочу я оставить детям
Виденья и сновиденья,
Почти последний свидетель
Ушедшего поколенья.
Я должен оставить внукам
Без лести и возмущенья,
Что жили мы чистым звуком
Не для обогащенья,
Горькую откровенность
От уходящих в вечность,
Скромную сокровенность,
Тихую человечность.
Уверить снова и снова,
Истерзанный круговертью,
Что только честное слово
Играет вничью со смертью.
***
Вл. Соколову
Ты сказал, что от страшного века устал.
И ушел, и писать, и дышать перестал.
Мне пока помогает аптека.
Тяжело просыпаюсь, грущу и смеюсь,
Но тебе-то признаюсь: я очень боюсь,
Да, боюсь двадцать первого века.
Здесь бумажным рулоном шуршит Балахна,
На прилавках любого полно барахла,
И осенний русак не линяет,
И родное мое умирает село,
И веселая группа "Ногу свело"
Почему-то тоску навевает.
Знать бы, как там у вас?
Там, поди, тишина,
Не кровит, не гремит на Кавказе война.
И за сердце инфаркт не хватает.
Здесь российская муза гитарой бренчит
Или матом со сцены истошно кричит.
Нам сегодня тебя не хватает.
Я почти не бываю у близких могил,
Но друзей и родных я в душе не избыл.
Мне они, как Афон или Мекка.
Я боюсь, чтобы завтра не прервалась
Меж живыми и мертвыми вечная связь,
Я боюсь двадцать первого века.
***
Овеянный имперской славой
На полотняных плоскостях,
Куда летит орел двуглавый
С звездой рубиновой в когтях?
Зачем на площади великой,
Румяные, как кирпичи,
Вновь александровской музыкой
Тревожат небо трубачи,
Полков парадная подкова
По бедрам тянет рукава,
И хор выводит Михалкова
Полузнакомые слова?
Но сердце ввысь уже не рвется,
Глаза слезами не полны,
Когда же гордость к нам вернется,
России верные сыны?
« * *
Люблю седою головой
Упасть на молодое сено
И слушать ветер полевой
И понимать, что солнце село.
Пусть в старой вербе на пруду
Вновь засвистит певец безвестный.
Я успокоился, я жду,
Пока погаснет свет небесный.
Природы милой благодать —
Моя последняя отрада.
Душа, уставшая желать —
Ей ни о чем жалеть не надо.
О, дольше, дольше не гори
Небес широких край восточный,
Спи и судьбу благодари
За этот сладкий час полночный.
« * *
То в ночи она вспыхнет, как спичка,
А в стихе тугодумном умрет...
Ах, поэзия, вольная птичка —
Где захочется, там и поет.
Как порывы весеннего ветра,
К педантизму любому глуха,
То сверкнет в чертеже геометра,
То засвищет в рожке пастуха.
О, не молкни свободное пенье.
И в столице, и в темном лесу.
Ах, оставьте душе оперенье
И в глазах сохраните слезу.
