Предисловие к драме написал, между прочим, будущий "вождь украинского народа" Симон Петлюра: "Страдания Нахмана из "Евреев" Чирикова вызовут глубокое сочувствие у каждого, кто не принадлежит к этому народу, которому по воле исторической судьбы выпало нести тяжкий крест притеснений и насилий". В Тифлисе роль Нахмана играл сам молодой Мейерхольд! В Берлине, Лондоне и Нью-Йорке в этой роли блистал великий Орленев.
Чириков в не бедной именами русской литературе того периода вовсе не "чирикал". Его широко печатали на немецком, английском и французском языках. Его пьесы ставили в Германии, Австро-Венгрии, Швейцарии и США. До революции вышло 17-томное собрание его сочинений. В общем, не чужой был Евгений Николаевич на этом празднике жизни. И в антисемитизме его мог заподозрить только безумный. Но в тот злополучный вечер писателя то ли укусила ядовитая муха, то ли он махнул лишнюю рюмку водки. Во всяком случае, Чириков сделал в присутствии "прогрессивной интеллигенции" то, что в её присутствии делать нельзя ни в коем случае в видах хотя бы самосохранения, - он сказал, что думал и чувствовал.
Что же? "Я вот чего не понимаю, господа, - сказал Чириков. - Вы в один голос хвалите чисто бытовую пьесу, в то время как меня, Евгения Чирикова, регулярно разносите в своих критических статьях за низменное бытописательство. По[?]трудитесь объясниться и проч." Согласитесь, заявление совершенно невинное и вопросов национальной политики не касающееся. Но известный петербургский критик, почуяв запах крови, немедленно отреагировал, высказавшись в том смысле, что человек, не вполне знакомый с многовековой еврейской традицией, не в состоянии понять, как в обычном быту еврейской семьи отражается высокий трагизм. Чириков, написавший пьесу именно и как раз о "высоком трагизме в быту", закусил удила. "Ах, вот как! - воскликнул он. - Коли мы, русаки, не можем понять еврейского быта, то и вам, евреям, недоступно пониманье быта русских, и поэтому печально, что лишь критики-евреи мне оценивают пьесы". И прочее в том же духе.
На следующий же день в еврейской газете появилось открытое письмо, в котором несчастного Чирикова обвиняли[?] правильно, в антисемитизме! Чириков снова не сдержался и ответил[?] Скандал, раздутый прессой, вышел сродни "делу Бейлиса". За Чирикова публично не заступился никто из коллег. Куприн в знаменитом письме Ф. Батюшкову, из-за которого автор пронзительнейшего "Гамбринуса" до сих пор слывёт если не антисемитом, то сочувствующим, писал: "Чириков[?] в столкновении с Шоломом Ашем он был совсем не прав. Потому, что нет ничего хуже полумер. Собрался кусать - кусай! А он не укусил, а только послюнил". Не хочется и представлять, что было бы, если бы "укусил". Как говорится, и в шапке дурак, и без шапки дурак. Отмыться до конца от "чириковского инцидента" Чирикову так и не удалось - ни на Родине, ни в эмиграции.
Как ни странно, сторону русского литератора принял идеолог сионизма одессит Владимир (Зеев) Жаботинский: "Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства[?] Теперь евреи ринулись делать русскую литературу, прессу и театр, и мы с самого начала с математической точностью предсказывали и на этом поприще крах". Но идеолога в антисемитизме не обвинишь.
Нельзя сказать, что литературная судьба Чирикова-эмигранта сложилась горше, чем у многих собратьев по перу. В 1961-м в Москве была издана книга его повестей и рассказов. В 1982 году была защищена диссертация, посвящённая, правда, дореволюционному творчеству Чирикова. В 1988-м некто защитился по его драматургии. В 2000 году в Минске вышел роман "Зверь из бездны", а в Москве - сборник, куда вошли кроме "Зверя" сказки и рассказы. В 2007 году в Доме-музее Марины Цветаевой прошла конференция "Е.Н. Чириков: возвращение к читателю" (Марина Ивановна, всегда шедшая поперёк потока, общалась с изгоем в Чехословакии и нежно его любила).
Но главное детище Чирикова, его, так сказать, "Война и мир", семейная сага "Отчий дом", вышла в издательстве "Эллис Лак" только в прошлом году. В аннотации грандиозное произведение аттестовано "романом в пяти частях, дающим широкий исторический срез российского общества на рубеже XIX и XX столетий". Так оно и есть! Вот только читать его и анализировать этот "чириковский прецедент" критики поостереглись - или поленились. Ведь "Отчий дом" в шорт-лист "Большой книги" не войдёт - всуе и трудиться. Потому и оперативная "ЛГ" запоздала с рецензией, что одолеть 800-страничную эпопею никто не взялся.
Роман, однако, замечательный. Дворянское гнездо Симбирской губернии Никудышевка, принадлежащее к моменту изображения захудалому, а некогда блиставшему роду князей Кудышевых, на глазах превращается в "зверинец". Такую кличку даёт перегрызшимся меж собой родственникам, в том числе и троим собственным сыновьям, старейшина рода - Анна Михайловна. "Дети одной семьи, рождённые на протяжении менее одного десятилетия, братья казались людьми трёх взаимно отрицающих друг друга поколений" - это уже определение автора. Павел, год просидевший в тюрьме за вольнодумство, превращается из революционера-народника в политического интригана. Дмитрий, приживший в ссылке сына от якутки, становится игрушкой в руках провокатора Азефа. Григорий после смятений и блужданий уходит в монастырь.
Кто победит: народники или марксисты? Либералы или почвенники? Христос или Антихрист? Разве что на первый вопрос романа мы знаем ответ, и то не до конца. Конечно, в "Отчем доме" много наивного, ещё больше, как говорил Розанов, "неясного и нерешённого". Чего стоит карикатурный злодей Ленин, изображённый Чириковым! Но всё искупается простым и стремительно забываемым в мутном премиальном потоке счастьем чтения. Как пишет аспирантка МГУ А. Назарова, одна из немногих аналитиков эпопеи: "Чириков на базе семейной хроники создаёт новую жанровую форму - хронику общественно-политической жизни и умонастроений русского общества. [?]следуя традиции исторического романа Серебряного века, писатель создаёт собственный исторический миф, тем самым освобождаясь от созданного критиками образа простого бытописателя, не способного к глубоким философским обобщениям".
Георгий СЕМИКИН
Штиль полный, он же – новый
Штиль полный, он же – новый
КНИЖНЫЙ
РЯД
Новые писатели : проза, поэзия, драматургия, литература для детей, художественный перевод, литературная критика, эссе / Сост. И. Абузяров. - М.: Фонд СЭИП, 2011. - 455 с. - 1000 экз.
Ежегодный форум в Липках в рамках программы "Молодые писатели России" под началом Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ (СЭИП) по итогам года выпустил сборник "Новые писатели". 2011 год - юбилейный для участников и организаторов форума: ему исполнилось десять лет. Сорок пять писателей, произведения которых представлены в книге, гордо названы новой волной, о чём заявил президент фонда Сергей Филатов.
Сборник включает многие литературные жанры. Границы некоторых определены довольно условно. Так, рассказы, представленные в разделе прозы, можно частично отнести как к исповедальным произведениям, так и к детской фантастической литературе. Может, и не стоит требовать чёткого жанрового обрамления: ведь молодые писатели - это прежде всего экспериментаторы и новаторы, взгляды которых тем не менее чаще обращены в прошлое. Удался ли опыт этого современного писательства и действительно ли это новая волна? Разберёмся.
Тематическая составляющая сборника, бесспорно, разнородна - нашлось место даже бытовым детским "трагедиям" и фантастическим реалиям. Но подражание уже сложившимся писателям и расшаркивание перед ними через сюжеты не удивляет так, как, к примеру, романы Антона Уткина в 90-е или даже стихотворения Веры Полозковой, вышедшие два года назад. Темы подросткового возраста - вообще очень спорная для критики ниша. Иногда детские мысли описаны чересчур взросло и неправдоподобно, но это можно списать на неопытность. Хотя неопытность эта условная: практически все участники форума так или иначе засветились на паре-тройке сайтов и газетных полос, а некоторые ещё и преподают, храня на полке неоконченную кандидатскую диссертацию.
После описаний ненавязчивых домогательств учителя к главной героине в одном из детских рассказов встаёт вопрос этический: а стоит ли детям читать литературу такого рода? И можно ли назвать её детской? За двести страниц до таких спорных сюжетов развенчивается терроризм. Затем следует тускло-навязчивая, ноющая мужская поэзия, которая так и просится в руки редактора. Имеется в ассортименте литовский абсурд и английский снобизм в переводе на "выглаженный" русский язык. И где-то в углу, за табличкой "эссе", затесался флегматик, рассказывающий об утопленнической метафизике настоящего. Темы новых писателей стоят, как на семи холмах, на этих семи темах, но ни один из них даже близко не подходит по росту к вершинам прошедшего столетия.
