После описаний ненавязчивых домогательств учителя к главной героине в одном из детских рассказов встаёт вопрос этический: а стоит ли детям читать литературу такого рода? И можно ли назвать её детской? За двести страниц до таких спорных сюжетов развенчивается терроризм. Затем следует тускло-навязчивая, ноющая мужская поэзия, которая так и просится в руки редактора. Имеется в ассортименте литовский абсурд и английский снобизм в переводе на "выглаженный" русский язык. И где-то в углу, за табличкой "эссе", затесался флегматик, рассказывающий об утопленнической метафизике настоящего. Темы новых писателей стоят, как на семи холмах, на этих семи темах, но ни один из них даже близко не подходит по росту к вершинам прошедшего столетия.
И. Срезневский писал: "Народ выражает себя всего полнее в языке своём". Так вот у них, молодых, язык тих, а голос слаб и не способен наполнить паруса писательского корабля. Может, это поколение не нацелено на нечто большее, чем повторение, потому что идей нет? Стародумы, чей язык затерялся на просторах XIX века, длинно и тонко расписывающие окружающий мир. Военное время, спотыкаясь об аллитерации и архаизмы, бредёт по глубинкам отрезанной от остального мира, словно вымершей Руси. Библейские притчи, вписанные в современный слог, нравоучительной родительской оплеухой буквально отшибают любые эмоции. Хочется воздуха - свежего, терпкого, отрезвляющего, а не поворота времени вспять.
Скупо поколение на этот живительный глоток. По стихотворениям многих молодых поэтов видно, как, запертые в собственном внутреннем мире, они изолированы и закрыты для читателя. Акцентируя внимание лишь на себе, поэт обедняет себя вниманием со стороны. С признаками внутреннего оледенения он погружается в тихую меланхолию, кружась вокруг лирического героя и не показывая входа в этот мир читателю. Сомнительный поэтический ход. Это язык молодого "маленького народа", ставшего в оппозицию хоть к какому-то внешнему движению.
Отдохнув от флешбэков, силишься перечитать, чтобы найти произведения, достойные внимания. И понимаешь, что форум в Липках сделал чертовски верный ход: он просто показал реальность. Итоговый сборник - это выжимка из литературных сайтов типа "Проза.ру" и "Мир Вашего Творчества", где, в общем-то, и обитает писательская новая волна. И этот полный, он же новый, штиль тем не менее тоже является голосом молодых. Он прикрыт напускным безразличием к миру и лозунгом форумчанина Заира Асима: "Мой сюжет прост. Он о том, как я живу". Если жизнь бедна на события, это не значит, что об этом нельзя писать. Как говорится, чем богаты - тем и рады.
Александра ВОЗДВИЖЕНСКАЯ
«И оборванный след на песке»
«И оборванный след на песке»
КНИЖНЫЙ
РЯД
Вера Зубарева. Гавань . - Одесса: ФАВОРИТ, 2011. - 49 с. - Тираж не указан.
Первая книга стихов доктора филологических наук Веры Зубаревой "Аура" вышла с предисловием Беллы Ахмадулиной. Новая книга - "Гавань" - посвящена памяти отца, капитана дальнего плавания Кима Беленковича. Уже это посвящение обязывает не впасть в фальшь. Как трудно дожить, дорасти до простого и высокого слова! Зубарева знает об этом и пишет: "Ничто не даётся так трудно душе, как стихи". Мне кажется, что простота куда труднее, чем, по её же словам, речь "на языке высоких аллегорий".
И вот, вникая в книгу, я вижу проступающие контуры темы. Берег моря. Песок. Ракушки. Казалось бы, обычный пейзаж. Идёшь по берегу - и не находишь того, кто здесь был. Именно здесь видишь "и оборванный след на песке, то ли твой, то ли птичий". Книга - о жизни, которая под угрозой, которая уходит, как уходят люди: "Скоро вечер, / и тень просочится в песок. / Станет тело без тени, / а тень - бестелесной". Память об ушедшем возникает как бы беспричинно: "А ты идёшь, идёшь, идёшь, идёшь, - / как одинокий движущийся берег, / минуя погрустневшие дома, / стоящие всю жизнь свою на рейде". А затем - вспышка боли: "Мечта уплыть навек погребена[?]"
И вот стихотворение, прямо посвящённое памяти отца, и в нём строки: "Во мне ли, вовне - всё едино / в этой домне бушующих звёздных энергий, / на которых замешана первородная глина". Отмечаешь какой-то не бытовой масштаб переживания. И обращаешься к стихотворению рядом, буквально через страницу: "Я живу в лагуне печалей, тёмных энергий - / там, где чайки стучат по утрам железными клювами". И тот же масштаб - "космический".
Вот на каком фоне - об отце. И о себе (стихотворение "Сон"): "Кто-то задул моё имя: / "ты больше здесь не живёшь". Здесь - в этом доме, в этом городе, в этом географическом месте земного шара? Или вообще - на этой земле?
Читая книгу, не можешь отделаться от мысли, что вся она переполнена мировой тревогой, вся - крик в защиту жизни. Иногда это принимает очертания эдакой космической безысходности - немного в духе Бродского: "[?]всё это будет длиться, / даже когда поменяется время местами / с пространством, из которого ничего не родится".
К счастью, "постбродскизма", столь модного в современной поэзии и, на мой взгляд, вредящего ей, в книге почти нет. У Зубаревой своя интонация, преодолевающая все влияния. Вера Зубарева - создатель и руководитель объединения русских писателей Америки "Орлита", редактор интернет-журнала "Гостиная". Она - профессор в одном из университетов США, и это в свой черёд тоже на её поэзии сказывается. Есть эдакий интеллектуальный шарм, создаваемый многочисленными культурными реалиями, словечками и выражениями типа "полимерность", "нелинейный странник - мысль-Улисс" и даже "вихри небулярной материи". Особенно запомнился дважды упомянутый осенний лист, свернувшийся подобно ленте Мёбиуса. В одном из стихотворений она сама с иронией говорит о компании, гуляющей по берегу моря: "Все речи были книжностью отмечены, / усиливая скуку и разлад". Тем дороже для меня то, о чём я сказал в начале статьи, - высокая простота.
В книге появляются классические натурфилософские размышления. Вот стихотворение "К ракушке" с пронзительным ощущением хрупкости жизни: "Перламутр убывает. / Мне - моё. Бессмертное - морю". Вот прелестный жук: "И поле зренья занимает жук, / чьё шумное сыпучее старанье, / должно быть, слышится / на много миль вокруг". Привет от Заболоцкого! Впрочем, и от многих других поэтов. Писать, находясь в поле поэтической традиции, и труд, и честь.
Илья РЕЙДЕРМАН
Жизнь без телевизора
РВАНОЕ ВРЕМЯ
Казалось бы, от прошлого ничего не остаётся. Но вдруг становится понятно, что человечество живёт более пристально, более внимательно к своему движению во времени и в истории (а это, возможно, одно и то же!), чем кажется на первый взгляд. От невообразимо далёких эпох до наших дней разные народы на разных языках мира фиксировали свои идеи, приметы своей культуры - духовной и материальной, великие и малые события - от рождения венценосного наследника до вторжений и войн, от извержений вулканов и землетрясений до температурных перепадов в одни и те же даты различных эпох. С веками это отслеживание своего движения в вечности становилось всё точнее, всё подробнее[?] Одна Библия как свидетельство стоит целых библиотек! Семнадцатый век - человечество знает о себе почти всё. Восемнадцатый - растут завалы документов в архивах. Девятнадцатый - здесь многое расчислено чуть ли не ежедневно. Двадцатый век зафиксирован не только по часам, но и по минутам. В двадцать первом веке человек исчисляет своё движение по секундам, каждая секунда на виду и на счету. Какая-то безжалостная наножизнь! В каждом подъезде, на каждой площади больших и малых городов мира притаились видеокамеры[?] Жизнь московского метро пишется на жёсткие диски - там отражено лицо каждого, кто спустился в подземку.
ЛЮБЛЮ ПОВЕСЕЛИТЬСЯ - ОСОБЕННО ПОЕСТЬ[?]
Под этим широкоизвестным лозунгом чревоугодника разворачиваются страницы книги знаменитого гурмана. В некотором смысле это парижская Молоховец - "хозяйка хлебосольная". Александр Гримо де Ла Реньер - французский гурман, который понимал толк не только в еде, но и в её истории, а также способах приготовления. Его книга впервые появилась в России в начале XIX века. Пушкину было только десять, а "Вестник Европы" в 1810 году уже восторженно отзывался об "Альманахе гурманов". Ла Реньер - не только гурман, он ещё и изысканный стилист, он посвящает приготовлению продуктов целые оды, восторженные поэмы в прозе, его описания подобны творениям живописцев.
