времени топтали ногами, с превеликим удовольствием и тщанием, но призыв о милости, выбитый в граните на главной площади столицы, разделялся всеми хотя бы на словах. Здорового румяного героя со знаменем большинства в руках, не пускающего детей сирот к проклятым пиндосам – пусть сдохнут во славу великой Родины, – можно представить при Брежневе, но он был бы окружен плотным, ненавидящим молчанием. Тончайший слой, который отчаянно пищит нынче, никак не сопоставим с той огромной беззвучной плотностью. Это было бы молчание миллионов зрителей Рязанова, Данелии и Петра Тодоровского, объединенных общей культурной нормой. Ни Грозный Иван Васильевич, ни Владимир Красное Солнышко не имеют к ней никакого касательства. А русская петербургская культура, выросшая из данных Екатериной вольностей дворянству, – да, имеет. Как звук – к эху, дальнему, раскатистому. Теперь последнее эхо умерло. Культурная норма взяла и вся вышла.30 декабря
Самое прискорбное, конечно, это 52 ребенка, по которым уже было решение и которые теперь останутся в детдоме. Непонятно, кстати, почему – решение ведь принято судом, значит, дикий закон к тому же по-дикому действует: имеет обратную силу. Вот эти 52 ребенка – настоящее Иродово злодейство, они ждали, радовались, ловили завистливые взоры, раздали, наверное, свои игрушки, они уже были в пути. Они верили. И вот теперь к ним придут, и что скажут? Что новые родители заболели-умерли, растворились в пространстве, навсегда отбыли в командировку. Или что они от тебя отказались, гаденыш. Или что важные московские дяди запретили встречу, отменили поездку, закон Магнитского требовал Анти-Магнитского, Родина в опасности, ля-ля-тополя. Или ничего не скажут: были папа с мамой, и нету папы с мамой, понимай как знаешь, детка.
Возможности, упущенные для ребенка, это, конечно, ужас. Но отнятые у ребенка возможности, как еда, вынутая изо рта, это ужас-ужас-ужас, он ширится и громоздится, он рвется наружу, впереди летит с ужасным грохотом и с Фобосом, он обязательно настигнет обидчика: Перуном в Кремле горите, пропадайте пропадом в красном тереме своем!
2013. Искусство
1 января
Вчера выдался очень длинный день. Вылетел в Венецию, где высокое небо, и солнце, и купола Сан-Марко кучкой стоят прямо на террасе Глеба Смирнова, побродили с ним по церквям, посмотрели Тицианов и Тинторетто, в блаженной тишине и расслабленности провели весь день, а вечером я улетел в Барселону, и там как будто включили звук, та же расслабленность уже пела, кричала, свистела, гремела, ликовала навстречу Новому году. Толпы народа заполнили улочки Готического квартала, вывалились на бульвары: испанцы, арабы, черные, иностранцы, любого цвета, возраста и сексуальной ориентации, молодые матери с колясками, старухи с маскарадными носами, все обнимались, целовались, любили друг друга. Вспомнил из Бунина: «В сущности, все мы, в известный срок живущие на земле вместе и вместе испытывающие все земные радости и горести, видящие одно и то же небо, любящие и ненавидящие в конце концов одинаковое и все поголовно обреченные одной и той же казни, одному и тому же исчезновению с лица земли, должны были бы питать друг к другу величайшую нежность, чувство до слез умиляющей близости и просто кричать должны были бы от страха и боли, когда судьба разлучает нас, всякий раз имея полную возможность превратить всякую нашу разлуку, даже десятиминутную, в вечную».
Праздник Нового года об этом.
5 января
Прочел на Снобе статью Бершидского, вполне толковую и качественную. Там все четко, все умно – и про частные СМИ, и про государственные интересы. Споткнулся о боковую фразу: «Еще можно поспорить, кто сделал больше для разрушения советской системы – „голоса“ или модные журналы». Поначалу стал гадать, почему Бершидский называет нынешнюю систему советской? В каком таком смысле? Потом вспомнил: она же еще не разрушена. Нет, он душой улетел в перестройку и действительно пишет про советское. Но при чем тогда модные журналы? Их там не стояло. Успокоился на мысли о том, что модные журналы это «Огонек» Коротича, модные в смысле популярные. Не слишком удачно сказано, да пусть будет так.
Но дотошный Саша Генис в дискуссии въедливо заметил автору: «Гламурные журналы не могли способствовать русской свободе, потому что они появились вместе с ней, а часто и вместо нее». Каково же было мое изумление, когда Бершидский не напомнил Генису, как зажигал в «Огоньке» Коротич, а написал в ответ буквально следующее: «Что касается глянцевых журналов, это русские версии появились вместе со свободой. А в прежние времена это была контрабанда».
Вот объясните мне, как это может быть – чтобы умный, так хорошо знающий современные СМИ специалист и в самом деле думал, что СССР рухнул оттого, что советский народ жадно кидался на привезенные из заграницы Vogue и GQ, чутким ухом ловил последние новости Cosmopolitan? Или это общий порок американского образования, которое, кажется, получил Бершидский, когда малейший шаг в сторону уже обрыв с пропастью.
Помню в Беркли аспиранта, с которым разговорился. Он занимался Андреем Белым и увлеченно комментировал «Петербург». Я благодарно на это откликнулся, стал развивать его мысль и упомянул Мережковских. «Кто это?» – спросил он меня.
18 января
Госдума приняла в первом чтении законопроект, устанавливающий штрафы за использование нецензурных слов и выражений в СМИ, – сообщает РИА Новости. Штраф для юридических лиц составляет «от 20 тыс. до 200 тыс. руб. с конфискацией предмета административного правонарушения».
Господин, представлявший в Думе законопроект, не смог объяснить, что именно собираются конфисковывать. Давайте ему поможем. Словарь русской матерной лексики не богат и широко известен, самое распространенное слово – из трех букв, оно покрывает львиную долю всей обсценности. Почему знатные борчихи за мораль и нравственность Лахова, Москалькова или Мизулина вознамерились материализовать заветные буквы, превратив их в предмет с последующей конфискацией, – на этот нескромный вопрос мы отвечать не будем. Но за что голосуют остальные 400 депутатов, в основном мужчины? Я, право, в смущении.
26 января
Отец рассказывал, как полвека назад работал с режиссером Мотылем над фильмом «Дети Памира». В финале картины на Памир приходила советская власть и наступало полное благорастворение воздухов. Забитые и несчастные дети становились свободными и счастливыми. Режиссер придумал показать это через улыбку – детскую и чистую, но ничего не выходило, дети улыбались фальшиво и натужно. Бились над ними целый день. И вдруг Мотыля осенило, он снял штаны и показал детям жопу: счастливая улыбка, чистая и ясная, как небо, озарила детские лица. Вчера Татьяна Толстая, терпеть не могущая, когда ее поздравляют с рождением или именинами, сбегающая от них на край света, с раннего утра предварила ужасы наступающего 25 января таким текстом:
«Поздравляю себя с Татьяниным днем! Ура! Какой хороший день! Желаю себе всего самого распрекрасного! Пусть у меня все будет зашибись! Долгих лет жизни! Крепкого здоровья! Вечной молодости! Творческих успехов! Обнимаю себя!»
То есть сняла штаны и показала
