подошел к эстонскому суденышку. Восемь человек команды не оказали сопротивления, держались молчаливо, никаких вопросов не задавали. На судне был обнаружен передатчик — редкость в общем-то на рыболовецких баркасах. Улика несомненная. Пытались допросить — эстонцы молчали; то ли делали вид, что не понимают по-русски, то ли действительно не понимали. При обыске у двоих были обнаружены пистолеты. Всех восьмерых свезли в Пириту, в лес, и расстреляли. Без суда и следствия. Никто из них не просил пощады. Вторая несомненная улика.
Возвращаясь с матросами на «Киров», комиссар Столяров увидел свой корабль весь окутанный дымом залпов и всплесками немецких снарядов. Вдруг тройка «юнкерсов», снова пробив облачность прямо над крейсером, устремилась на него почти в вертикальном пике. Три огромных столба выросли перед носом и с обоих бортов корабля, совершенно скрыв его из вида. Водяные столбы оседали мучительно медленно, но когда они, наконец, осели, комиссар увидел свой корабль снова без видимых повреждений, с башнями главного калибра, развернутыми в сторону берега. Ослепительно полыхнули огнем все девять стовосьмидесятимиллиметровых стволов и тяжелые снаряды с гулом понеслись туда, где истекала кровью сухопутная оборона главной базы Балтийского флота, прижимая противника к земле, останавливая его танки и мотопехоту, не давая им возможности окончательно опрокинуть обороняющихся и, ворвавшись на их плечах в город, захватить 50 тысяч пленных и более двухсот кораблей и судов, которых каждая минута задержки приказа об эвакуации все более и более обрекала на плен или гибель.
Лейтенант Дармограй — адъютант второй эскадрильи 71-го истребительного авиаполка КБФ — с тоской оглядел небольшой пятачок на мысе Пальяссаар за Минной гаванью, которому суждено было стать последней базой авиации флота в районе Таллинна. В течение суток горстка матросов из числа наземного персонала под руководством Дармограя рыла здесь капониры для самолетов, уравнивала то, что можно было лишь с большой натяжкой назвать взлетной полосой. Штатные аэродромы морской авиации в Лаксберге и Юлемисте, находившиеся под убийственным и непрерывным огнем противника, пришлось срочно бросить — проводить летные операции с них было уже невозможно.
«Пятачок» располагался на косе у рыбацкого поселка. Он представлял из себя полоску земли, крайне ограниченных размеров, между домами и урезом воды. Дармограй и его валящиеся от усталости с ног люди наблюдали, как один за другим самолеты 71-го авиаполка садились на импровизированную полосу. От двух некогда мощных полков морской авиации остались три «чайки» и около десятка «ишачков» — И-16. Часть самолетов рассовали по капонирам, но большая часть стояла впритык к домикам рыбаков и между сараями, замаскированная сетями и чем попало. Вряд ли воздушная разведка противника опознает этот кусок песчаной косы как боевой аэродром.
А заявки на оставшиеся самолеты сыпались непрерывно. По одному, по два самолеты, подпрыгивая на неровной полосе, взмывали в воздух, подтверждая тот факт, что последние из оставшихся в живых пилоты морской авиации были мастерами высокого класса. Полеты с пятачка требовали большого, поистине ювелирного летного мастерства.
Горстка оставшихся самолетов пыталась прикрыть корабли в гаванях, с воем, на низкой высоте проносилась над немецкими позициями, имитируя штурмовку, схлестывалась в ожесточенных воздушных боях со стремительными «мессершмиттами», превосходивших устаревшие «ишаки» и «чайки» по всему диапазону летных характеристик.
Но оставшихся в строю полтора десятка морских летчиков, уцелевших в страшной двухмесячной воздушной мясорубке, уничтожить было уже не так просто. Они не смогли выполнить свою задачу прикрытия кораблей с воздуха так же, как и ВВС не смогли выполнить задачу прикрытия сухопутных войск. Мало того, самолеты морской авиации избегали полетов в районах базирования кораблей КБФ. Приученные с начала войны, что все летающее принадлежит противнику, и рассматривающие красные звезды на крыльях как очередную военную хитрость немцев, корабли лупили по своим самолетам из всех орудий с той же яростью, как и по самолетам противника, но по закону подлости с гораздо большим успехом. На кораблях так же не умели опознавать свои самолеты, как и на самолетах не умели опознавать свои корабли, как, впрочем, и никакие другие. Баржи принимались за эсминцы, тральщики — за крейсера, плавбазы — чуть ли не за линкоры.
Тактически неправильно используемая, совершенно не умеющая и не обученная взаимодействию с флотом, возглавляемая тактически безграмотными генералами, морская авиация, несмотря на индивидуальный героизм ее летчиков, захваченная нарастающим водоворотом панического отступления, не смогла выполнить ни одной из поставленных перед ней задач, даже задачи сохранить костяк своих сил до лучших времен. Обескровленная и истерзанная морская авиация КБФ так же, как и флот, частью которого она являлась, будет не в состоянии прийти в себя до самого конца войны.
Горстка оставшихся в Таллинне летчиков, конечно, не могла решать никаких оперативно-тактических задач. Но беспощадно-кровавый двухмесячный естественный отбор выковал из этой горстки пилотов настоящих воздушных асов, возвращающихся невредимыми с каждого боевого задания и обязательно — с индивидуальной победой. И счет индивидуальных побед неуклонно рос. Бомбы ливнем продолжали падать на корабли, на береговые батареи, на гавани, на боевые порядки войск, но и немцы в каждом налете что-то теряли: где-то истребитель, где-то разведчик, где-то бомбардировщик. Пусть не сбитыми, но подбитыми. Пусть даже не подбитыми, а просто с пулевыми пробоинами на крыльях и фюзеляжах, возвращались «юнкерсы» и «мессершмитты» на свои полевые аэродромы, но и немцы сами уже чувствовали, что уничтожив все, что можно было уничтожить, они выковали из остатков морской авиации КБФ своего рода неуничтожаемую элиту... Жаль только, что эта элита была столь немногочисленна, что никоим образом не могла уже повлиять ни на ход событий, ни, тем более, на их исход и ни на что вообще, кроме приумножения собственной славы.
Лейтенант Дармограй, руководивший, помимо всего прочего, и делопроизводством этого сборного авиасоединения, не удивился, когда на «пятачок» въехала «эмка» с членом военного совета КБФ, адмиралом Смирновым. Прервав на некоторое время лихорадочно-суетливую деятельность импровизированного аэродрома, произошла короткая торжественная церемония. Летчики построились напротив одного из свежевырытых капониров. Здесь были все — вся элита, просеянная через шестьдесят два кровавых решета шестидесяти двух дней войны: Романенко, Коронец, Михалёв, Соловьёв, Абрамов, Гаврилов, Якушев, Батурин, Сатрадзе и Семёнов. И хотя Романенко был полковником, Коронец — майором, а Семёнов - младшим лейтенантом, они уже не различались по чинам — так мало их осталось.
Адмирал Смирнов вручил лейтенанту Михалёву Золотую звезду Героя Советского Союза за мастерски проведенный таран. Четверо других: Соловьев, Абрамов, Гаврилов и Якушев получили ордена Красного Знамени. Ордена Красной Звезды поручили инженер эскадрильи Берзин и техник Макаров.
За грохотом канонады трудно было
