Роман Кожухаров
Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем
Глава 1. Форсирование Тисы
Взвод Аникина храпел так, что перекрывал несмолкающий грохот артиллерийской канонады. Пушки не унимались уже в течение часов двух, утюжа оборонительные позиции немцев на правом берегу Тисы. Верный знак того, что скоро может начаться наступление. Так говорил командир танкового батальона Гринченко на совещании командиров. Танкисты вместе с офицерами штрафной роты и двумя артиллеристами, прибывшим из дивизиона, расположенного километрах в трех от реки, вместе обдумывали решение поставленной боевой задачи.
Задача командованием была поставлена четко: форсировать реку и захватить городок Сольнок, расположенный на правом берегу Тисы. На карте все было просто, как дважды два. Но в ходе разведки местности возникли детали, которые, как палки в колеса, вмешивались в планы быстрого и внезапного форсирования.
Предварительные замеры глубины и информация, раздобытая у местных, вроде убеждали, что преодолеть водную преграду можно попытаться прямо на танках. В трех местах, в километровой зоне, были обнаружены броды, дававшие «тридцатьчетверкам» возможность пройти по дну реки. Однако на протяжении нескольких километров, как раз в зоне планируемой переправы, правый берег представлял собой невысокий – не больше двух метров, – но отвесный обрыв. Он становился непреодолимой преградой на пути возможного движения «тридцатьчетверок». А если добавить сюда мощные оборонительные укрепления, возведенные фашистами вдоль береговой линии Сольнока, это усложняло задачу еще на порядок.
Часть штрафников майор-артиллерист предложил усадить прямо на броню, снабдив их взрывчаткой. По задумке пушкаря, сразу после переправы штрафники должны будут в трех-четырех местах с помощью взрывчатки обрушить обрывы, создав уклоны, достаточные для того, чтобы по ним наверх взобрались танки.
Командир штрафной роты встретил эту идею в штыки.
– Пока мои люди будут закладывать взрывчатку, немцы к чертовой матери перебьют и танки, и взрывников, – категорично отрезал майор Шибановский. – Почему бы не поступить проще и надежнее?
Майор карандашом указал на карте место расположение артдивизиона.
– Отсюда перебросить к береговой линии несколько орудий. Батарею… Что у вас там, ЗИСы? Достаточно мощи, чтобы превратить эти чертовы обрывы в накатанный подъем.
Тут наступила очередь артиллериста артачиться. Он категорически отказался менять дислокацию батарей и зыркнул глазами на пришедшего с ним капитана, как выяснилось, начальника штаба артдивизиона. Тот, включившись, как по команде, начал что-то бубнить про стратегическое местоположение орудий дивизиона и приказ командования полка обеспечивать поддержкой артиллерийского огня весь сектор наступления, которые обусловливают невозможность тактических перемещений вверенных дивизиону орудий.
Тогда Шибановский, не дослушав капитана, выразительно глянул на него, не сдерживая презрительной гримасы, и возразил артиллеристам, что согласно приказу по дивизии, их артдивизион выделен непосредственно для обеспечения прорыва танкистов и штрафников в районе Сольнока.
Майоры, насупившись, с сурово-свирепыми выражениями лиц нависли над картой, всем своим видом показывая, что не намерены ни на пядь отступить от предложенных ими вариантов.
Ситуацию спас танкист. Он предложил попытаться объединить две предложенных идеи: постараться максимально подготовить с помощью артиллерии подъемы на обрывистом берегу. Если же на каких-то участках добиться этого не удастся, на помощь танкистам придут бойцы майора Шибановского. Именно так командир танкового батальона назвал штрафников. Командир ОАШР хотел было возразить, но майор Гринченко дружелюбно напомнил ему, что штрафники в любом случае пойдут в прорыв на броне «тридцатьчетверок». Таков приказ командования дивизии. А при наступлении лишняя взрывчатка не помешает. Попутно танкист обязался снабдить штрафников всем необходимым – в первую очередь съестными припасами, а также пополнить запасы противотанкового вооружения. Шибановский спорить больше не стал, только свирепо переглянулся со своими офицерами.
– Куда ж мы денемся… – сурово проговорил он, словно подводя итог всему затянувшемуся спору. – Мы уже приросли к «тридцатьчетверкам». С трудом различаю, где заканчивается броня, а где начинается штрафная рота…
Как уловил Аникин уже после окончания совещания, общим итогом майор Шибановский остался доволен, а вся эта суровость была больше для виду – чтоб сохранить, так сказать, свое свирепое «лицо» в глазах танкового и артиллерийского офицерства. Гораздо важнее было то, что для роты решался важный и очень сложный вопрос продовольственного обеспечения. Обоз штрафников безнадежно отстал и затерялся в степях под Дебреценом. То же, в немалой степени, касалось и пополнения боеприпасов, которых в штрафной роте катастрофически не хватало.
Довольный вид своего командира Аникин объяснял достаточно просто. В район расположения танкистов штрафники Шибановского прибыли утром. После кормежки, которую танковые полевые кухни организовали на удивление быстро, майор приказал всем отсыпаться. Шутка ли, всю ночь – на марше, с двумя привалами по полчаса. А перед этим изнурительные бои под Дебреценом, а до того – труднейший переход через румынские Карпаты и стремительный марш через венгерскую степь – Пушт, как называли эту местность сами венгры.
Теперь на отдельных участках фронта, бок о бок с солдатами Советской армии, против фашистов воевали их недавние враги – мадьяры и румыны, только-только перешедшие на нашу сторону. Особенно много бойцы особой армейской штрафной роты встретили их накануне битвы под Дебреценом, в местечке Карцаг.
Отношение к ним у красноармейцев было противоречивое. Талатёнков все бубнил: «Иуды, они и есть иуды…» – и все собирался идти бить новоиспеченным союзникам морды. Хотя и без него, железнодорожная станция, где происходила выгрузка всех этих союзнических полков, превратилась в настоящую арену мадьярско-румынских побоищ. Выяснилось, что эти две нации на дух друг друга не переносят.
По малейшему поводу и без повода в разных уголках города, где временно дислоцировались румынские и венгерские части, разгорались потасовки между солдатами переметнувшихся фашистских сателлитов. Причем побоища разворачивались нешуточные, заканчивавшиеся рукопашной с поножовщиной и стрельбой.
К русским и румыны, и мадьяры относились с опаской, с заискивающей осторожностью. Наши в ответ платили показным великодушием победителей, к которому было здорово примешено еле скрытое презрение. Впрочем, как это водится на войне, повседневный быт сглаживал все идейные противоречия. Вследствие стремительного многосоткилометрового броска по венгерской равнине передовые части N-ской армии оставили далеко позади свои еле перевалившие через горы обозы. Коммуникации безнадежно растянулись по всему Пушту. Снабжение приходилось организовывать своими силами. И здесь на помощь, причем добровольно, приходили перешедшие на нашу сторону войска венгров.
Сразу по прибытии штрафников на окраину Карцага к ним заявились венгры. Оказалось, что поблизости, под самым боком штрафной роты Шибановского, располагался мадьярский стрелковый полк. Те проявляли чудеса радушия. Предложили пользоваться их, мадьярской, полевой кухней. Не только предоставили кухню вместе с крупой и мясом, но даже пытались угощать «штрафников» сливовицей – душистым самогоном из сливы и своим национальным блюдом, который они именовали «богрыч». Венгры, собственно, полевыми кухнями почти и не пользовались. Варили на кострах, в огромных казанах, свой богрыч – что-то вроде бульона с большими кусками мяса, который кипел по несколько часов кряду.
Не прошло и часа с того момента, как венгры впервые пожаловали в роту, а они уже собственноручно притащили в аникинский взвод котел со своим варевом. Принесли его вместе с бутылью сливовицы, двое. Одного звали Шандор. Этот дипломат уже приходил в первый раз. Он все время лыбился и пытался говорить на русском.
Андрея не отпускало странное ощущение сумбура и путаницы. Вот он по-человечески пытается общаться с этими чернявыми, добродушными парнями. Язык у них – полная абракадабра. Но они умудряются понимать друг друга. Шандор, коверкая слова, объясняет, что выучил русский язык на Восточном фронте. Он год воевал против русских, на Украине, на Днестре, потом, в Марамуреше, он со своим генералом перешел на сторону русских.
Черт возьми, мадьяр говорит это таким спокойным голосом, что у Андрея начинают чесаться руки. Этот солдат воевал сначала за фашистов, теперь за русских, он спокоен и жрет свой чертов богрыч и угощает Аникина сливовицей. Сливовица пахнет цветущим садом и обжигает пищевод, и Андрей чувствует, что умом он заставляет себя понять эту ситуацию, но сердцем принять ее не может.
