Где, где гнездится нежная любовь
С врожденной честью, сладостная боль,
Чьей силой можешь ты гордиться сам?
Быть может, благороднейшее имя
Присвоено инстинктами дурными
И суждено молиться небесам?
Добычей девичью невинность обозначь
И жертвой любострастнейших ловушек;
Хлыщей отвага отвергает плач,
У каждого в душе живет палач,
Он видит в женщинах
забавнейших игрушек!
Пусть в час страдания в разбитое гнездо
Любовь напрасно падает звездой,
И с материнскою тревогой
баюкает, мечтая дать покой!
О, ты, кто погружен в свою кровать,
Бесчувственный, живущий сам в себе,
Я думаю нередко о тебе,
Нельзя друзей и счастье отрицать!
Больной мечтает приступ одолеть,
Хватаясь за соломинку, чтоб спать;
Пусть треснула стена и кровли треть
Разрушена, не бросит он мечтать!
Я думаю об узниках, они
В изнеможении проводят дни!
Виновный ли, заблудший человек, —
Его закон преследует весь век!
Несчастного крушит зачем,
сочувствие презрев,
Безжалостной судьбы случайный гнев?
О, дети горя — братья по юдоли,
А брат научит,
как блаженствовать от боли!"
И я замолк; для петуха,
Стряхнув с воскрылий снег,
Наверно, в этом нет греха —
Чирикать птичий век.
Лишь сердце чует благодать —
Таков простой итог;
Нас учит истину искать
В своих подобьях Бог.
СУББОТНИЙ ВЕЧЕР СЕЛЯНИНА
Мой дорогой, мой достославный друг!
Прими от барда искренний привет:
Гордясь тобой, скажу тебе не вдруг,
Ведь мы с тобой знакомы столько лет.
Пусть в песенках шотландских проку нет
И жизни приближается финал,
Волнует все ж обычнейший рассвет,
Что Эйкен в сельском доме повстречал, —
О, нет всегда цены тому, что идеал!
Ноябрьский холод с вьюгой заодно;
А зимний день предельно сократился;
Без плуга вол испачкан все равно;
Кортеж ворон на отдых заклубился,
Батрак, закончив труд, перекрестился,
Свободный вечер у него впервой,
Собрав кирки, мотыги, он пустился
Домой, предвосхищая выходной,
И тешился, устав, совсем простой мечтой.
Вот хижина, уже рукой подать,
Укрытая столетнею сосною;
Вот ждущая гостинчиков опять
Ватага сорванцов бежит гурьбою.
Очаг встречает жаркою волною,
Улыбкой — экономная жена,
И, на руки просясь (ну нет отбою!),
Малыш лепечет; даже без вина
Забудется бедняк и отдохнет сполна.
Вот старшие подходят, торопясь,
Закончилась нелегкая работа;
При деле все: кто скот пасет, кто в грязь
За плугом ходит до седьмого пота;
Кого в соседний городок забота
Забросила; их Дженни, их цветок,
Надежда (а в глазах — любовь без счета)
Пришла обновкой пофорсить и впрок
Родителям помочь, хоть фартингом, чуток.
Сестер и братьев длится разговор,
Он неподдельной радостью пленяет;
Что каждый делал до недавних пор,
Что видел, или слышал, или знает;
Родителей пристрастный взор сверкает
Заветным ожиданием удач;
Мать между тем старье перешивает,
Игла мелькает, мол, не фордыбачь;
Отец — не в стороне от жизненных задач —
Советует на старших не пенять,
Ведь юным подчиняться необычно;
И тщательней работу выполнять,
Не через пень-колоду, а отлично:
О, все ж бояться Бога! Знать, что лично
Ему они обязаны судьбой!
Чтоб со стези не сбиться, вновь привычно
Молиться всем помочь в беде любой:
Не поздно никогда к Нему прийти душой!
Но вслушайтесь! Тихонько в дверь стучат;
Лишь Дженни понимает, что за стук, —
Соседский парень попроведать рад,
Он и назад проводит; скрыть испуг
Никак не может Дженни; кисти рук
Дрожат; пылает на щеках румянец;
Мать замечает, шутит, что сей друг
И не из пьяниц, и не оборванец;
С ним даже может дочь пуститься в смелый танец.
Что ж, гостя Дженни тут же вводит в дом;
Юнец мосласт, но матери по нраву;
И Дженни понимает: все путем;
Отец острит о лошадях на славу;
Цветет юнец от радости по праву,
Но все-таки застенчив бесконечно;
Мать понимает, что ему с трудом
Дается разговор; ведь юность вечно
Глубокомысленна и все-таки беспечна.
Счастливая любовь! Лишь ты одна
Вселяешь в сердце жгучее блаженство!
Я долго шел, уже была видна
Изнанка жизни, смертный круг, но жеста
Достойного я не нашел; и вместо
Него —
сердечность я вложил в "прощай!" —
В иных руках ты — сказки нежный край,
Мне ж обещает терн молочно-белый — рай.
Неужто есть злодей или дурак,
Утративший достоинства остатки,
Кто может, льстиво обещая брак,
Коварно Дженни бросить на лопатки?
Проклятие умению! Нападки
На добродетель, совесть или честь
Указывают лишь на неполадки,
Которые в душе мерзавца есть.
Невинности — увы! — не восстановит месть.
Но вот и ужин, что венчает стол,
Овсянка — всей Шотландии еда:
Коровья пища, царский ореол
Стоит над ней, пленяя без труда;
И дама, позабыв свои года,
Подносит парню выдержанный сыр,
Чья внутренность нежна, хоть и тверда;
Приветлива жена, прекрасен пир,
И дважды счастлив тот, кто посетил сей мир.
Закончен ужин, посерьезнев враз,
Они в кружок садятся у камина;
С патриархальностью, не напоказ,
Хозяин Библию выносит: с миной
Серьезной, обнажив свои седины,
Находит выразительный псалом,
Что был в Сионе песней лебединой,
А ныне служит трапезы концом;
"Прости, Господь!" —
поет, блеснув впотьмах лицом.
Подтягивают все — наивен строй,
Зато сердца настроены на веру;
Поют, возможно,
"Данди" всей душой,
Иль "Мучеников", плача все же в меру;
Иль славный "Элгин", поменяв манеру;
Святые песни, что родней родни:
Вот итальянских трелей сласть, к примеру,
Глаза щекочет, а сердца — ни-ни;
Тем паче их с хвалой Творцу опять сравни.
Отец читает с вдохновеньем том:
Как верный Авраам стал другом Бога;
Как Моисей искал евреям Дом;
И как Амалик кончил жизнь убого,
Как бард-король уверовал, что строго
Карает гнев разверзшихся небес;
Как Иов сетовал, припомнив много;
