В землю сыру зарой.
Там, в краю далёком,
В землю сыру зарой.
Аксюта замолчала. Ковальский смотрел на неё, не отрываясь. И тут зазвучал другой голос. Оказывается, песня не кончилась.
Милая моя,
Взял бы я тебя.
Там, в краю далёком,
Чужая земля не возьмёт.
Там, в краю далёком,
Чужая земля не возьмёт...
Так ответил Аксюте зуевский дедок. Когда пение закончилось, никто не хлопал.
Ковальский исподволь взглянул на правое "крыло". Ни разговоров, ни звяканья посуды.
– Откуда эти слова? Кто автор? – проговорил Ковальский тихо на ухо Степаниде.
– А кто его знает? Аксюта, может, ведает? – Махнула рукой в сторону правого "крыла": – Обидно за них, не безголосые ведь...
И только она так сказала, как в установившейся тишине полились бархатные звуки.
Александр вздрогнул от неожиданности. Пел его Саша.
Пускай могила меня накажет
За то, что я её люблю.
Но я могилы не страшуся:
Кого люблю я, с тем умру.
Песню подхватили и слева, и справа. Слова лились легко и проникновенно, объединяя всех в одном эмоциональном и смысловом пространстве. И левое, умудрённое жизнью "крыло", и правое были погружены в то, чему Ковальский не мог подобрать названия.
– Это песня моего деда Ивана Дмитриевича, откуда Саша знает её? Я никогда не слышал, чтобы он пел.
– Это вы не слышали. А мы, когда Руфина Павловна из Москвы приезжает, всегда поём, – довольная, пояснила Степанида. – И дед Проняй пел. Она любила с нами петь, а мы – с ней. И Аксюта к нам прибегает.
* * *
Когда вновь вышли во двор, все разбрелись кто куда. Ковальский остановился около крылечка.
"Всё на месте, всё моё самое дорогое – здесь! Во мне, в них: Аксюте, Гане, Григории Никитиче. В памяти нашей, в этих клёнах всё готово воспрянуть. Не умерло пока, живо село, а значит и все мы", – думал он, мысленно отвечая на вопрос, пришедший к нему, когда ездил к реке.
Под впечатлением от происходившего за праздничным столом начал успокаиваться:
"Надо только не хорониться, смотреть и видеть. И других, и себя. Не предавать, не сдаваться...
Зря я сына Серёжку не взял с собой, посмотрел бы... Когда ещё такое будет".
– Откуда такие слова? – спросил он Аксюту, едва та появилась из сеней.
– Какие?
– "Чужая земля не возьмёт", – тихо пропел Александр. – У меня книжка-песенник есть, там таких слов нет. И не слышал ни разу.
– Так то в книжке. – Она улыбалась. – А в жизни – есть! – Поправляя белокурую густую прядь волос, спросила непринуждённо: – Ты заметил, Саша, Ганя какая у нас? Ей и годы нипочём! Она и твоя Настя похожи, правда?
– Чем? – отозвался Александр, хотя и сам это уловил.
– Лёгкие такие! И прически... обе седые... Только твоя Настя красится. А у Гани – по-настоящему, не от хорошей жизни...
"Красится? Ах, Аксюта, Аксюта, не знаешь ты Настеньку. В модницы записала... Мои однокашницы по институту уже старухами выглядят, а она такая... Что-то в ней особенное есть", – думал Ковальский, наблюдая, как Аксюта, подойдя к палисаднику, что-то ядрёно сказала и послышался звонкий молодой смех.
На крыльце показалась Ганя. Ковальский взглянул на неё и мысли спутались. Не мог выдержать взгляда тёмных жгучих глаз. Видел, как легко спустилась по ступенькам на землю и направилась крепенькой походкой к Аксюте. И она не походила на старуху.
Александр не подошёл к ней. Ещё два раза их взгляды встречались. Каждый раз он терялся. Не мог шагнуть к ней запросто, как к Аксюте. Она так и осталась для него смуглой загадочной богиней из того далёкого времени, в котором он был Шуркой...
Нет-нет, речь пойдёт не о Солоне, знаменитом мудреце и, как ни странно, правителе или о салоне автобуса, куда в незапамятные времена водитель с кондуктором настойчиво приглашали уплотнившихся на входе граждан. Речь пойдет о Женевском салоне книги и прессы, состоявшемся 2-6 мая в Швейцарии. Россия там впервые в истории книгопечатания была Почетным гостем и, что особенно отрадно, отнюдь не бедным родственником. Число приехавших писателей из России перевалило за три десятка. Хотя русские, как известно, часто берут не числом, а умением, что подтвердилось и на этот раз.
Впечатление первое. Книжный салон начинается с салона самолета А-320. Объявления и надписи на трёх-четырёх языках, увы, за исключением русского, хотя половина пассажиров говорят только по-русски, поскольку в России объявлен Год русского языка. Правда, территория самолета – территория Швейцарии, и посему там русской правды не найдёшь. К креслам пристегнуты писатели и поэты: Александр Кабаков, Эдвард Радзинский, Лев Котюков, Пётр Алешкин, Надежда Мирошниченко, Асар Эппель, Михаил Чванов, Павел Басинский, Максим Замшев, Алексей Варламов, Виктория Токарева, Лев Трутнев, Григорий Гаспарян… Модернисты и постмодернисты, реалисты "новые" и традиционные, мистические и романтические, критики, поэты, прозаики. А еще издатели, обозреватели, журналисты, переводчики. Налицо куда более широкий спектр литературных направлений и пристрастий, чем год назад на Парижском книжном салоне и тем более в позапрошлом году на Франкфуртской книжной ярмарке.
Довольно-таки скудный лётный "паёк" с шоколадкой на закуску явно разочаровал проснувшийся аппетит, так что с этим аппетитом и приземлились в Женевском аэропорту.
Впечатление второе. Женева. Маленькая (официально 175 тыс. жителей, неофициально – 300 тыс., эмигрантов), уютная, вылизанная, с миллиардами в банковских сейфах, под окнами Женевское озеро, сбоку Франция, чуть в стороне Альпы, смешение языков и национальностей. Белокожие, чернокожие, желтокожие и всевозможные оттенки главных цветов человечества. Всеобщее благоденствие и толерантность. Злых лиц нет, спешащих ног нет, за все время попались 2 полицейских и те шли по своим частным делам, да один бомж в Лозанне, больше похожий на артиста оперетты. Собачки в штанах, с бантиками и галстуками, в тапочках и даже спрыснутые собачьим одеколоном. Уровень жизни в 5-10 раз выше нашего – чего не жить среднему во всем человеку?
Бесплатная пресса на остановках транспорта, на сиденьях автобуса – напоминает акцию по ликвидации безграмотности или раскрутку кандидатов.
Впечатление третье. Салон. В Москве книжная ярмарка в сентябре явно скромнее, и по помещению, и по количеству книг, и по представленным языкам, и по ожиданиям – там все-таки осень, а тут впереди еще целое лето. Короче, Вавилонская башня, опрокинутая на местность. Кого только нет! Нет разве что австралийцев и новозеландцев, другие континенты представлены очень многими странами, среди которых даже не жалуемые Европейским сообществом Иран, Ирак и ООП.
Фонд С.Филатова хорошо организовал все мероприятия. Российский национальный стенд занимал приличную площадь, книги и авторы были равно доступны. Встречи и презентации проводились в мультимедийной зоне стенда, на выставке "Книжная иллюстрация" и в "Литературном кафе". Встречи с писателями и литературоведами проходили в индивидуальном порядке, и в формате круглых столов. На круглых столах, пожалуй, впервые сидели рядом писатели разных взглядов на жизнь и разных способов её описания, и, не считая мелких зуботычин, вели себя почти как рыцари Круглого стола. Во всяком случае, такие мероприятия, как "Русские писатели о времени и себе", "Владимир Набоков: во-вторых и во-первых", "Роль прессы в современном мире", вызвали большой интерес не только у участников "застолий", но и собравшихся граждан. Слушатели не раз аплодировали Юрию Полякову, Эдварду Радзинскому, Петру Алёшкину, Александру Кабакову, Валерию Казакову, Виктории Токаревой.
Впечатление четвёртое, заключительное. Поскольку о Василии Аксёнове, Михаиле Шишкине и других раскрученных писателях, прибывших на салон в составе официальной делегации, немало сказано сладких слов и без меня, ограничусь писателями "Группы 17", принадлежащими не столько мировым столицам, а сколько той же "Москве трудящейся" и русской провинции с её горькими думами и несладкими снами. Ведь они также не только издаются, но и читаются и награждаются многочисленными наградами.
После нескольких эмоциональных (у поэтов) и взвешенных (у прозаиков) выступлений писателей группы (Петра Алешкина, Валерия Казакова, Льва Котюкова, Татьяны Жариковой, Максима Замшева, Михаила Чванова, Льва Трутнева, Надежды Мирошниченко, Владимира Новикова, Григория Гаспаряна, Аллы Якуниной, автора этих строк) к нам подходили русские, живущие в Женеве – их там насчитывается свыше 3000 человек, и благодарили за то, что мы, несмотря на нашу человеческую и творческую неодинаковость, остаёмся в русле традиционной русской литературы и что мы в шумном водовороте событий естественных и противоестественных не дали умереть русскому роману и русскому стиху. Не осталось незамеченным и выступление "Группы" и среди прихожан русской православной церкви. Право, такой отклик дороже любой комплиментарной статьи в центральном органе и восторженных восклицаний на всевозможных литтусовках и литконкурсах. Ведь люди, оказавшиеся на чужбине, именно через язык, именно через реалистические произведения, написанные прекрасным русским языком, поддерживают неразрывную связь не только с родиной, но и с самими собой. А что говорить о русских, живущих в самой России?!
