Брежнев и Косыгин образца 1964 года резко отличались от Хрущёва. Костюмы на них сидели как влитые, представить их в вышиванках невозможно. Спортивный костюм – иное дело. В этом тандеме поначалу не было явного лидера. Партийная власть в СССР первична, а Косыгин никогда не был партработником. Зато он гораздо раньше Брежнева появился в Кремле, не раз стоял на Мавзолее в одной шеренге со Сталиным. Они воспринимались как антиподы и выигрышно дополняли друг друга. Каждый обаятелен на свой лад. Брежнев – радушный, сентиментальный и хитроватый. Косыгин – деловитый, серьёзный и подтянутый. Оба не затерялись бы ни в тогдашних США, ни в современной России: умелые, расчётливые лидеры везде в цене. Туз он и в Африке туз. На фоне каждого из них Хрущёв казался шумным, неотёсанным дедом из ушедшей эпохи.
Брежнев – даже на закате, когда он стал пленником почестей и недугов, – полагался на профессионалов и превратил Политбюро в полноценный штаб державы. И – никакого волюнтаризма. Каждый завсегдатай кремлёвской Ореховой комнаты обоснованно считался лидером своей отрасли, за многими стояла биография, исключавшая предательство или халатность. Такую систему ЦК противопоставил хрущёвским выкрутасам в октябре 1964-го. Первые восемь лет после Хрущёва СССР преображался планомерно, почти без потрясений. Фронтовое поколение заслужило к двадцатилетию Победы бережное, «брежневское» отношение к человеку.
В истории России не было более действенного коллективного органа управления. Увы, закончилось застоем, потерей темпов развития, геронтократией, идеологической катастрофой.
К чести новой команды через полгода после отставки Хрущёва они прекратили разговоры о волюнтаризме. И пропагандистам не рекомендовалось разглагольствовать об ошибках уволенного персека. Брежнев видел, что пропагандистская расправа над Сталиным косвенно ударила и по разоблачителям. Все мы в одной лодке, считал он, и критика не должна быть истребительной. Саданув со всего маху по Сталину, словоохотливый Хрущёв, сам того не желая, поставил под удар и советскую власть. Леонид Ильич понимал, что будет выглядеть смешно, насаждая борьбу с хрущёвским волюнтаризмом. Ещё недавно он душевно, с поцелуями поздравлял Никиту Сергеевича с юбилеем… Вот и воздержался новый вождь от антихрущёвской кампании. Поостерёгся. Хрущёва просто превратили в фигуру умолчания.
Брежнев, Косыгин и вся новая мавзолеевская шеренга приняла ответственность за развитие страны, за строительство социализма – как вскоре выяснится, развитого. Они постыдились списывать неудачи на художества «звонаря»» и волюнтариста. А теперь вспомним, как часто наши властители последних лет обвиняют в своих провалах и «советский менталитет», и «родимые пятна застоя», и лично товарищей Ленина и Сталина. Спасительная демагогия – признак безответственного подхода к управлению. Помнится, в разгар перестройки по Центральному телевидению однажды сказали прямо: «Плохо мы живём, всё разваливается. А кто виноват? А виноват Лазарь Моисеевич Каганович». То есть – кто угодно, только не мы. И повторяли мантру про Моисея, который «сорок лет водил евреев по пустыне, а потом всё у них стало о"кей». Но, если через 25 лет блужданий мы ощущаем признаки деградации, стоит ли надеяться на Моисеевы сорок лет?
При Брежневе же на сцену шагнёт новый герой – неприкаянный «лишний человек» семидесятых. Такое усложнение образной системы было неизбежно: образованная прослойка в стране разрасталась, её обуревали сложные рефлексии, она ждала своей перестройки...
Ещё недавно Хрущёва было принято расценивать примерно так: да, безграмотный самодур, но он осудил Сталина и освободил лагерников – и за это прощается всё! Но мы знаем, что большую реабилитацию безвинно осуждённых начали Берия и Маленков, а лихорадочная десталинизация Хрущёва – это скорее просто привычный политический расчёт: «Вали всё на предшественника!»
Но не будем забывать: да, малообразованный партиец Хрущёв трудился, учился, извивался, предавал, кривлялся, клеветал, истреблял на пути к высшей власти, но он был в Сталинграде в 1942 и в 1943-м, был в Кремле 12 апреля 1961 года... Эти и другие обстоятельства его бурной деятельности, по крайней мере, ставят его выше нашего высокомерия.
Теги: история России , Н.С. Хрущёв
Толкотня среди «победителей»
"Справедливость наблюдения, что у побед всегда много отцов, подтвердил 500-летний юбилей битвы под Оршей. Войска Великого княжества Литовского (ВКЛ) нанесли поражение двум русским отрядам.
Сегодня лавровый венок победителей московитов стремятся приватизировать и литовские, и польские, и белорусские, и украинские русофобы... Каковы же истинные масштабы события?"
А.Ремчук, Ставрополь
На вопрос читателя отвечает доктор исторических наук Олег НАЗАРОВ:
Литовцы
В Литве 2014 год объявлен Годом битвы под Оршей. Претензии литовских «отцов» на лавры победителей выглядят наиболее обоснованно. Шла русско-литовская война 1512-1522 годов и победу одержали войска ВКЛ.
В начале ХVI века Москва и Литва воевали часто. Спорили о том, кому достанутся западнорусские земли, прежде входившие в состав Киевской Руси. Битве под Оршей предшествовало взятие 30 июля 1514 года войсками Василия III Смоленска, более века (с 1404 года) находившегося в составе ВКЛ. Не желая мириться с чувствительной потерей, польский король и князь литовский Сигизмунд I Старый сразу же предпринял попытку отвоевать Смоленск.
Автор монографии «Битва под Оршей 8 сентября 1514 г. К 500-летию сражения» Алексей Лобин, изучивший большой массив исторических источников, пишет: «Тщетно Сигизмунд Казимирович пытался собрать «посполитое рушение»: к началу августа большинство шляхты продолжало игнорировать мобилизацию[?] К концу августа всеми правдами и неправдами удалось собрать до 8000 воинов.
На Смоленск войско повёл Константин Острожский. Он уже воевал с московитами, был ими бит, побывал в плену и жаждал реванша. Под Оршей Острожский встретил два русских отряда общей численностью не более 12 тысяч человек (подсчёты современных историков). У Острожского было примерно столько же. И хотя польско-литовское войско было лучше вооружено, исход сражения решило не это. Воеводы действовали каждый сам по себе, что позволило Острожскому разгромить их поочерёдно. «Пало до 30 000 тысяч человек. Воеводы, знамёна, пушки – всё досталось победителю. Острожский шёл к Смоленску», – утверждал Николай Костомаров. И не он один. Но как можно потерять в бою 30 тысяч воинов, имея всего 12 тысяч?
Поляки
Ответ на этот вопрос подсказали польские «отцы» победы. Именно они сразу после сражения разнесли по миру весть о том, что 30 тысяч поляков и литовцев разгромили 80 тысяч московитов, из которых 30 тысяч пали на поле брани.
Алексей Лобин по этому поводу заметил: «Ещё не были погребены все павшие на поле сражения, как королевская канцелярия составила первые официальные известия о великой победе…
Данные о численности войск брались совершенно произвольно, и вряд ли у нас имеются основания доверять тем или иным сведениям, вышедшим из-под пера королевской канцелярии с одной целью – с помощью «тьмочисленных» цифр произвести грандиозное впечатление».
С ним согласен белорусский историк Александр Гронский: «Известны не только письма к римскому папе, а и письмо к венгерскому королю. Также польский король написал крестоносцам, крымскому и казанскому хану. И если мы сравним все эти письма, то получается, что в письмах к европейским монархам и к римскому папе есть конкретные цифры – те же 80 тысяч русских войск, 30 тысяч польско-литовских войск, количество жертв с московской стороны и так далее. В письмах к татарам… таких цифр нет. Почему? Видимо потому, что татары сталкивались с Москвой, и они реально представляли её силы.
Таким образом, фальсифицировать историю, игнорируя факты, поляки стали ещё до того, как Острожский оказался под Смоленском. А когда штурм города провалился, у поляков возник дополнительный мотив для мифотворчества. Лобин пишет: «Когда воины князя Константина Острожского, ходившего под Смоленск, воротились «несолоно хлебавши», потеряв под стенами крепости часть обоза, перед канцелярией были поставлены следующие задачи: во-первых, сгладить неудачу под Смоленском, во-вторых, усилить пропагандистский эффект от Оршанской битвы. Тогда же появились первые сообщения, в которых именно польская корона выступала форпостом католического Запада против «схизматиков».
Как видим, и традиция хвастливо раздувать масштаб победы, и традиция изображать из себя спасителей Европы от натиска московских «варваров» имеют в истории глубокие корни.
