Крым был покорён не только силой русского оружия, но и завоёван русским дворянством, построившим здесь дворцы, виллы, дачи с великолепными садами и парками, в которых властвовала королева цветов - Роза. Аристократических имений ей показалось мало, и она подчинила себе палисадники домов всех сословий, обвила стены харчевен и хижин, украсила собой железнодорожные станции и почтамты. Крым пал к её шипам.
Не избежал розового плена и Антон Павлович Чехов. Построив в Ялте дачу, он заложил собственный сад и выписал огромное количество саженцев из разных питомников. Сажал всё собственноручно и однажды даже написал: "Мне кажется, что я, если бы не литература, мог бы быть садовником". А в письме Немировичу-Данченко он сообщил, что "одних роз посадил сто - и все самые благородные, самые культурные сорта[?]" Похоже, Антон Павлович несколько преувеличил, округлив 70 до 100, а возможно, что кустов было сто, а сортов 70. Благодаря скрупулёзным записям писателя в тетрадь "Сад" до нас дошли все их названия. Розовый список возглавляет одна из лучших дошедших до нас бурбонских роз Souvenir de la Malmaison, названная так в честь известного розария императрицы Жозефины - первой жены Наполеона. Роза эта обильно цветёт крупными густо-махровыми нежно розовыми цветками со странным пряно-фруктовым ароматом, этакая удивительная смесь корицы и спелых бананов. Родившись в 1843 году, роза вызвала большой ажиотаж. Говорят, что её владелица мадам Белюз пряталась по ночам под окном и караулила воров, посягавших на розовые черенки. Со временем Souvenir de la Malmaison стала так популярна, что к концу XIX века ни один питомник не мог без неё обойтись. Роза прекрасно себя чувствовала в Крыму, обильно цвела в Никитском ботаническом саду, под окном Воронцовского дворца в Алупке, в гурзуфском имении О.М. Соловьёвой "Суук-Су", на Белой даче Чехова в Ялте и наполняла сладострастным ароматом коровинскую веранду Саламбо.
Без роз невозможно представить творчество Коровина. Своей красотой и изысканностью они затмили гроздья сирени, каскад настурций, скромные полевые ромашки и, появившись в петлицах на портретах Морозова и Шишакова, прочно вошли в жизнь коровинских полотен.
В очерке "В дни юности" Коровин вспоминает свой визит к Чехову в Ялте. Он пишет: "[?]я показал Антону Павловичу бывшие со мной только что написанные в Крыму вещи[?] - это были ночью сияющие большие корабли и крымские розы.
[?]За обедом[?] я сказал, [?] что хочу купить в Крыму маленький кусочек земли и построить себе[?] мастерскую, но не в Ялте, а где-нибудь около".
По словам Константина Алексеевича, Чехов предложил в подарок свой участок в Гурзуфе, у самого моря, где писатель прожил два года. "Только там очень море шумит". Коровин отказался: "[?]Я у самого моря не смог бы жить, [?] от него у меня всегда сердцебиение[?] После я жил в Гурзуфе и построил себе[?] мастерскую. И из окна моего был виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах[?] Розы[?] и на фоне моря[?] домик Антона Павловича".
До сих пор белую стену скромного чеховского жилища украшает пышно цветущая вьющаяся роза Banksiae Lutea, высаженная писателем в 1899 году. Точно такая же, но не белая, а жёлтая, разросшаяся за более чем сто лет до невероятных размеров декорирует вход и двор дачи Коровина Саламбо. Подобные вьющиеся розовые лианы можно встретить и в других старинных двориках Гурзуфа. Они прошли испытания войнами, революцией, голодом, репрессиями. Другим её родственницам повезло куда меньше. После семнадцатого года почти все розарии прекратили своё существование, революционно настроенные массы выдрали с корнем благоухающее наследие проклятого капитализма, превратив плантации нежных и хрупких цветов в сытные картофельные поля. Вторая мировая война помешала наметившемуся возвращению розы в 30-е годы. Немцы поступили гуманно с Никитским ботаническим садом - просто взяли и вывезли лучшие сорта. Из четырёх тысяч красавиц, тщательно отобранных русскими садоводами, после немецкой оккупации осталось не более ста. До наших дней не дошла ни одна кустовая роза с дач Чехова и Коровина кроме упомянутых выше плетистых розовых лиан. Но сохранилось нечто другое, может быть, даже более ценное, интересное и неожиданное - крымские пейзажи и натюрморты, ставшие не только декорациями к собственной жизни художника, но и свидетельством крымской Belle Epoque, рухнувшей в 17-м году. А символом Прекрасной эпохи стали розы художника Коровина, по словам Александра Бенуа, "[?]обладавшего действительно совершенно исключительной виртуозностью и неувядаемой красотой колорита". Коровина часто называли первым русским импрессионистом, и словно в подтверждение этому он пишет в Гурзуфе натюрморты с розами утром, днём и вечером. Мы видим и чувствуем, как меняются цвет, освещение и настроение художника. Когда своих роз из сада не хватало, Константин Алексеевич посылал за "натурщицами" на цветочный рынок возле дома. Дневные красавицы, как правило, розовы и нежны, а вот к ночи они темнели, иногда даже краснели, словно от выпитого за ужином вина, от весёлых разговоров, от музыки, от благоухающей южной ночи с песнопениями сотен цикад и убаюкивающей колыбельной морского прибоя.
И снова день "На берегу моря", какая "[?]тонкая ласкающая прелесть красок, [?]теплота жизнерадостности[?] с великолепными световыми эффектами и с тонким поэтическим настроением". Настроением счастья простого и непритязательного, ставшего для Коровина прекрасным воспоминанием навсегда утраченной жизни - летний полдень, море, стол, покрытый белой скатертью, и ваза с нежными розами Souvenir de la Malmaison.
Алиса Даншох
Масштаб Толстого
Юбиляция
Есть в музейном мире люди-легенды - бесспорные авторитеты, ярко и оригинально мыслящие личности, генераторы и двигатели великолепных проектов, отважные бойцы за идеи, гениальные коммуникаторы. На них равняются, ими гордятся, у них просят поддержки и совета[?] Мне же выпало огромное счастье с таким человеком не только общаться как коллегам и вместе работать, но крепко и преданно дружить.
Дружба с Володей Толстым приросла дружбой и музеями, и семьями. Можете представить, с какой искренней радостью я поздравляю Толстого с юбилеем? Эта красивая дата и тот жизненный багаж, с которым Владимир Ильич встречает свои полвека, соразмерны только масштабу его личности, суть масштабу могучего древа Толстых.
Род толстовский - в этом духе один из выдающихся, такого нет ни у одного русского классика. Лев Николаевич Толстой, сам укоренившись в родовом поместье, укоренил на этой земле и своё потомство. Забота гения о своей земле проявилась и в поколениях потомков и свыше. Для всех нынешних и будущих Толстых Ясная Поляна - это их родина, хоть сами они и разбросаны по всему свету. И есть высшее Провидение в том, что двадцать лет назад судьба изменила направление жизни Владимира Ильича. Это произошло именно в Ясной Поляне, и совсем неслучайно!
В 1991 году там впервые собрались на свою международную встречу потомки Толстого. Пользуясь случаем, к ним обратились сотрудники тогдашнего музея, озабоченные серьёзными проблемами состояния усадьбы. Речь шла о вырубке лесов в охранной зоне, о попытках захвата земли частным строительством. Владимир, будучи на тот момент уже успешным журналистом, откликнулся гневной статьёй в "Комсомольской правде". Был мощный резонанс - и мгновенная реакция властей. Министр культуры собрал совещание, на нём и прозвучала идея - почему бы Толстым не вернуться в родовую усадьбу в качестве её руководителей: "Молодой Толстой сам во всём разобрался, кому как не ему за это взяться?" Предложение Владимир Ильич воспринял как вызов собственным способностям. Представил, как много можно сделать, прикоснувшись к наследию Толстого. И начал вести музейное дело так, как никогда ещё не бывало в России[?] Его дела во благо музея, многочисленные новаторские начинания стали примером для подражания во многих музеях России и мира. Он прошёл многотрудный, но, как теперь совершенно ясно, блестящий путь от директора музея-усадьбы в Тульской области до одного из ведущих музейных лидеров мирового уровня и советника президента великой страны!
Авторитет Владимира Ильича сегодня так высок, а любовь и уважение к нему в кругу коллег, родных и друзей настолько безоговорочны, что редко вспоминают о том, что нет у него пока ни высоких государственных званий, ни официальных наград. Уверен, что на этот вопрос Владимир Ильич снова ответит обезоруживающей своей улыбкой: "Да разве в этом дело?.." В этом, думаю, и есть масштаб и феномен Толстого - в особом обострённом осознании меры ответственности перед своей семьёй, родом Толстых, домом, друзьями, перед своим делом, своей страной и своим народом! Владимир Ильич силён возможностью крепко стоять на своей земле, которую он сохраняет и охраняет, и любовью - любовью взаимной и к своим близким - жене, матери, детям, брату, - и к друзьям, среди которых и я.
