Однако порою рояль обретает способность петь - если клавиатура вступает в контакт с живым человеческим сердцем, передающим руке музыканта волшебный, таинственный импульс. Тогда пальцы творящего артиста дают возможность проникнуть в беспредельный мир музыки - и каждый раз это происходит абсолютно по-особому, индивидуально.
Общаясь со мною, Евгений Токарев не разменивался на детали. Он изваял только главное - руки.
Время неостановимо. Пройдут годы, и многое переменится. Но изваяние всё же останется - памятью светлой и вечной, символом творчества.
Виктор МЕРЖАНОВ, народный артист СССР
Под китовым пером
КНИЖНЫЙ
РЯД
Серия "ЖЗЛ" в последние годы благодаря престижным премиям и приглашению новых авторов, чьи имена на слуху, набрала такой удельный вес, что критиковать её становится делом почти безнадёжным. Это всё равно что критиковать коллекцию модного дома: хоть камня на камне не оставь от той или иной коллекции (разумеется, на бумаге, а то и виртуально), публика будет раскупать модели прет-а-порте и подбираться к от-кутюр.
Людмила Сараскина. Достоевский. - М.: Молодая гвардия, 2011. - 825 с.: ил. - 7000 экз. - (Серия "Жизнь замечательных людей": сер. биогр.; вып. 1320).
Обновлённая "ЖЗЛ", образно говоря, существует в аналогичных форматах. Образцы от-кутюр обеспечивает прежде всего "модный дом" Д. Быкова (М. Чертанов, И. Лукьянова). Но, как в образцах творчества ведущих модельеров нельзя ездить в метро без риска быть осмеянными (хорошо, если только осмеянными!), так образцы модных трендов "ЖЗЛ" затруднительно использовать, например, на уроках литературы. В книгах серии, написанных Быковым и его командой, нет никого, кроме Быкова. Пастернак или Окуджава - лишь фон для быковского неиссякающего самоутверждения. Эти книги похожи на повторяющийся сон, в котором вы спешите к поезду встретить необычайно важного для вас человека и, пробежав насквозь платформу, убеждаетесь, что состав пуст. Есть только машинист, а пассажиры и проводники куда-то подевались.
Книга Л. Сараскиной о Достоевском, если продолжать модные аналогии, - безусловно, прет-а-порте, в переводе с французского "готовое для носки". Она послужит незаменимым источником для преподавателей литературы (всё о Достоевском под одной обложкой), для студентов, которым недоступна "Летопись жизни и творчества" писателя (да и не потащишь с собой на занятия массивный трёхтомник, а тем более академический тридцатитомник). Наверное, это обстоятельство - универсализм работы Сараскиной, и лёгкость его в употреблении являются причиной, по которой до сих пор не вышло ни одной серьёзной рецензии на книгу - только пространные интервью с автором. Но какой же автор станет с интервьюером говорить о своих недостатках? Это будет не интервью, а публичное покаяние.
Конечно, прочесть 800 с лишним страниц - дело утомительное. Тем более что половина из них - вставки и переписки из давно опубликованных и широко разрекламированных работ автора. Рецензентов, скорее всего, остановил не объём, но авторитет. Кто поднимет руку на обладателя "Большой книги", автора прижизненной биографии Солженицына, благословлённого на труд и подвиг самим нобелевским лауреатом? Заикнись только об исчезающе малом объёме авторского текста, как в своё время сделал в отношении Сараскиной И. Волгин, и станешь "исчезающе малым" в корпорации критиков. Заговори о том, что основным принципом книги является компиляция - искусная и глубоко законспирированная компиляция! - и, ежели сам не успеешь стушеваться, так тебя коллеги стушуют за милую всех известных документальных источников и научных исследований душу. Критика нынче - дело хлебное.
Замечание между тем относится не к 800 страницам в принципе, а к 800 страницам общеизвестного. К отсутствию не авторского текста, но авторской позиции. Книга без автора, в своём роде анонимная, и есть второй из существующих форматов серии "ЖЗЛ". Он не уменьшает коммерческого успеха серии. Удобопонятное притягательно, как привычная пища кажется вкуснее экзотической. Но среди читателей есть не только академзадолжники и вечно занятые учителя. И они ждут от любимой серии некой золотой середины. "Мои книги в серии "ЖЗЛ" - и о Солженицыне, и о Достоевском - рассчитаны[?] на серьёзного и вдумчивого читателя, которого не остановят ни большой объём, ни строгое изложение материала. Я писала не для потребителя дамских романов и лёгкого карманного чтения". Эту самоаттестацию, правда, не все разделяют: "Работы Сараскиной очень доступны для понимания и интересны для широкой публики", - мнение пользователя популярного книжного блога вполне можно считать коллективным. И ничего уничижительного здесь нет!
А была ли позиция у предшественников Сараскиной по части популяризации биографии Достоевского? Была! Л. Гроссман, конечно, согласно времени, десятки раз приседая перед марксистским "разоблачителем" великого писателя, гнул линию "больного сознания". Ю. Селезнёв разрабатывал "почвеннический" слой Достоевского (Сараскина это изящно обходит: "Его патриотическое чувство было широким, культурным и просвещённым - без агрессивных приоритетов крови и почвы"). Нет, была там и агрессия.
К тому же именно Гроссман, сорок лет простояв на том, что прототипом Ставрогина был М. Бакунин, назвал и второго из возможных прототипов - Н. Спешнева. Л. Сараскина, собственно, сделавшая на фигуре Спешнева достоевсковедческую карьеру, буквально лишь оговаривается об этом первенстве. Как и о многих других. "Это первая биография Достоевского, написанная без идеологических препон и с учётом всех известных документальных источников и научных исследований", - трубят интервьюеры. Не первая! Тот же Волгин, на которого Сараскина ссылается едва ли пару раз, "идеологических препон" либо не замечал, либо умел их обходить. Но в каждой книге Волгина присутствует хотя бы локальное биографическое открытие. Взять ту же последнюю квартиру Достоевского в Кузнечном переулке, за стеной которой находилась конспиративная явка "Народной воли". Об этом поразительном обстоятельстве в жэзээльской версии нет ни слова! Где же "все известные документальные и научные"?
Источниковедение - как раз самая слабая сторона книги Сараскиной. Фраза из очередного интервью: "Со многими коллегами я полемизирую в книге, выдвигая свои альтернативные версии по тому или иному вопросу биографии и по трактовкам романов Достоевского", - несколько провисает: коллеги не названы или названы впроброс. Фигура умолчания - основной приём книги - не даёт судить непредвзято и об "альтернативности". А ведь теперь действительно можно "полемизировать" с кем угодно - хотя бы о Николае Всеволодовиче Ставрогине. Под пером Л. Сараскиной вот уже который год именно он, а не князь Мышкин и не Алёша Карамазов становится всё более знаковым персонажем Достоевского, чуть ли не альтер эго писателя. Но спора не выходит даже с Б. Парамоновым - не то что с Бердяевым или Мережковским, которые мало занимались интересным Парамонову вопросом: мог ли сам Достоевский растлить девочку в бане или "препоручил" это Ставрогину, а больше налегали на "мировую трагедию".
Как бы то ни было, Быков, Варламов и Сараскина - три легитимированных кита, на которых сегодня держится серия "ЖЗЛ". Подождём, что скажут новые авторы. Если их подпустят[?]
Карина БУЛЫГИНА
В Россию через Германию
ПЕРСОНА
Узнав о выходе книги переводов Франца Кафки, сделанных Юрием Ивановичем Архиповым, моим однокурсником по Московскому университету, я отправился в питерский книжный "супермаркет", который показался мне настоящим Вавилоном - при поразительном изобилии книг сочинения почтенных классиков расположены вперемешку с низкопробным гламуром и прочей сомнительной ходовой продукцией. Книг Кафки обнаружилось там с десяток. Но искомое скромное "карманное" издание мне удалось найти только с помощью продавца (Франц Кафка. Лабиринт / Переводы Ю.И. Архипова. - Азбука, Азбука-Аттикус, 2011, - 224 с. -5000 экз. (Серия "Азбука-классика"). - Ред.)
То, что Юрий Иванович (для меня просто Юра) выступает сегодня авторитетным составителем сборников Кафки и пишет к ним предисловия, для меня совсем неудивительно - ведь этого самого Кафку, как и всех других крупных австрийских и немецких писателей ХХ века, он увлечённо читал, изучал, анализировал с самого начала той замечательной студенческой поры, когда всё было в новинку, а труднодоступность интереснейших авторов только обостряла жажду познания.
Уже в студенческие годы Архипов по своим знаниям германистики заметно превосходил не только студентов, но даже и многих преподавателей. Неудивительно, что после университета Архипов получил приглашение в аспирантуру Института мировой литературы и со временем стал признанным специалистом по австрийской и немецкой литературе. Архипов настолько опережал своё время в изучении лучших европейских писателей на немецком языке, что длинные перечни неведомых имён в его статьях даже филологам иногда казались нарочитыми. Но прошли годы, и многие из тех писательских имён, которыми Архипов "щеголял" уже в молодости, стали общеизвестными: Герман Брох, Роберт Музиль, Альфред Дёблин, Макс Фриш, не говоря уже о Кафке, Ницше или Рильке. Архипов, умеющий выставить в ярком свете лучшие проявления как "сумрачного германского гения", так и "загадочной русской души", в той же мере интересен немецким, как и русским читателям, и трудно переоценить значение его публикаций для русско-немецких литературных связей. Он настолько свободно владеет немецким языком, что осмелился даже выполнить для венского издательства перевод сочинений Константина Леонтьева - "русского Ницше", по словам Розанова.
