В общем, поминать плохо закончившийся сезон нет оснований, тем более что завершается он на высокой и не фальшивой ноте: в Петербурге в последний день июня играл выдающийся пианист современности Григорий Соколов. Поехать послушать не удалось, но даже не сомневаюсь, что это одно из самых важных событий сезона. Как всегда.
Концертные афиши будущего сезона могла бы украсить афиша с именами исполнителей, чьё творчество – вне Москвы. У нас в стране ещё живы великолепные музыкальные учебные заведения и высококлассные педагоги. Но их талантливые воспитанники никогда не играют в столичных залах. Это несправедливо и очень обедняет музыкальную жизнь. Хотелось бы услышать Константина Тюлькина – очень интересного пианиста из Екатеринбурга, Евгения Михайлова из Казани, Наталью Талдыкину, Елену Садчикову, Дмитрия Карпова, Льва Терскова, Тимофея Казанцева – талантливых пианистов из Новосибирска и других музыкантов. Какой-нибудь неглупый человек должен завестись в нашем явно немузыкальном Министерстве культуры, филармонии и Московской консерватории с такого рода инициативой. Вот уж тогда «зазвездим» по-настоящему.
Вознесённые и разжалованные
Сцена из спектакля «Ричард III»
Сцена из спектакля "Наша кухня" Обратившись в Оренбургском драматическом театре имени Горького к трагедии Шекспира «Ричард III», режиссёр Рифкат Исрафилов и художник Тан Еникеев так переплели и перемешали детали сценического пространства, что порядок в этом нагромождении эпох и стилей просматривается не сразу. Скелет динозавра (а может, другого какого доисторического жителя), миниатюрная гильотина, орущий телевизор (последнее, пожалуй, лишнее, и без того надоел, отвлекает только). То же и в костюмах: ни к какому времени не припишешь. И посреди этой (как оказывается) строго осмысленной конструкции рыскает небольшое бесформенное человекообразное существо, одетое поначалу в подобие курточки из звериных шкур. Ричард - Олег Ханов. Будущий король? Да господь с вами! И однако[?]
Потом существо несколько цивилизуется, а постановочный ход сработает: от динозавров, через хотя бы и неандертальцев – ну и так далее. Течение жизни в её основополагающих закономерностях. У них, у доисторических жителей, тоже ведь были свои разборки – между стаями, племенами, индивидами. И побеждал в этих разборках не обязательно – косая сажень в плечах, самый сильный и ловкий. Но обязательно тот, кто неповоротливыми своими первобытными мозгами ранее, однако, других добирался до некоего непременного правила, безошибочного жизненного кода.
Я видел сценических Ричардов, являвших собой мощную концентрацию зла, но оставался вопрос: почему не последнего разбора и значительного влияния люди склоняли перед этим злом головы? Исрафилов и Ханов ищут ответ. Разгадку безошибочного кода, непреложного правила, действительного на все времена, и получается вот что: умом не слишком сильным, но цепким и изворотливым, Ричард дошёл до понимания, что люди не последнего разбора не окажут ему должного сопротивления, потому что основные силы истратят на свары между собой, после которых у каждого из них рыльце окажется в пуху. Нужно только немного подождать, а там – бери их голыми руками и расставляй, как тебе надо. Или не расставляй, а просто спиши за ненадобностью.
В недавней премьере театра Российской армии «Царь Фёдор Иоаннович» речь шла о судьбе совестливого человека в бессовестном мире. Шекспировский спектакль в Оренбурге – о мире, который покинули последние совестливые люди, а остался Ричард со своим знанием безошибочного кода.
Что особенно замечательно в работе Ханова: его абсолютное зло разнообразно и многомерно, даже многокрасочно, если хотите. Он может быть страшен в гневе и будничен, принимая решение изуверское. Может быть совершенно убедителен в имитации доброжелательства и участия. А радость по поводу обретения наконец короны может продемонстрировать в таком ослепительно-уродливом танце, что только мороз по коже.
И ещё – почти детски наивное изумление: интригу запустил совсем простенькую, а человек попался, купился, о чём же он думал-то? Неужели опять о том, как обойти соседа по лестничной клетке? Один попался, другой купился, третий… И вот уже перед нами – толпа. Толпа людей, привыкших, притерпевшихся к злу в любых его проявлениях. Такова жизнь, а мы – сбоку, может, нас и не заденет.
Ох, заденет. Этот разнообразный изворотливый Ричард, если ему понадобится, проскользнёт в любую нору, заберётся в любую дырку.
Очень запомнились в этом спектакле Георг Бекингем и сэр Тиррел.
Респектабельный Бекингем Бориса Круглова – верный, надёжный соратник, однажды усомнился в абсолютной правоте Ричарда, всего только усомнился, о несогласии не могло быть и речи – и оказался за бортом: королю не нужны сомневающиеся, Не преуспел и Тиррел – обезьяноподобный бандит, согласившийся на убийство детей с готовностью, с охотничьим азартом: королю опасны идущие в злодеяниях дальше, чем он сам, а путь этот бесконечен. Зловеще-гротескная фигура Тиррела в исполнении Сергея Кунина до сих пор перед глазами.
Шекспировские злодеи кончают плохо: Ричард исчезает в дымных отсветах преисподней, и вместе с ним рушится созданная под стать ему многомерная, прихотливая сценическая конструкция: наступает время хаоса. И жутковатое ощущение: вдруг в этом багровом дыму, туманной неразберихе сделается, приоткроется чёрная дыра, а из неё высунется бандитская рожа, которую Ричард убрать не успел. А толпа покряхтит, почешется, да и начнёт прославлять – рожу. Дескать, куда денешься? А бесценный опыт веков и эпох, он нам зачем?
В книге «Воскресение Маяковского» Юрий Карабчиевский мимоходом замечает, что Маяковский мучительно завидовал драматургу Николаю Эрдману. Каких-либо доказательств этого весьма спорного утверждения не приводится, а для меня бесспорно вот что: два больших писателя, работавших в одно время и на, скажем так, одном жизненном участке, не могли не ощущать присутствия друг друга постоянно и остро, а о том, как и в чём выражалось это ощущение взаимного присутствия, можно только догадываться.
И «Клоп» Маяковского, и «Самоубийца» Эрдмана написаны в 1928 году, когда борьба с мещанскими, обывательскими настроениями была в самом разгаре, а как Маяковский относился к этим настроениям, и в частности, в пьесе «Клоп», – общеизвестно. Но вот в 1975 году выдающийся польский режиссёр Конрад Свинарский поставил «Клопа» в Национальном театре в Варшаве. Присыпкина сыграл выдающийся польский актёр Тадеуш Ломницкий. В финальных сценах спектакля волна сочувствия хлынула из зрительного зала на сцену: как же так, человека в клетку, за что? А Ломницкий–Присыпкин отчаянно рвался навстречу этой волне. Классический пример того, как создание художника оказывается объёмнее его первоначального замысла, а время выявляет этот объём, ранее незамеченный или недооценённый.
Эрдман, конечно, изначально сочувствовал своему Подсекальникову. Обывателю, по мере слабых сил стремящемуся сторониться бурных проявлений эпохи, что, наверное, и послужило причиной глухого запрета пьесы, во всяком случае, одной из причин. Но вот и Ярослав Смеляков, которого уж никак не упрекнёшь в недостатке гражданственности, написал, правда, значительно позже, в 1966 году:
Персонаж для щелкопёров,
мосэстрады анекдот,
жизни главная опора,
человечества оплот…
Не ваятель, не стяжатель,
не какой-то сукин сын –
мой приятель, обыватель,
непременный гражданин.
В общем, в связи с «Самоубийцей» есть над чем подумать, и режиссёр Владислав Константинов думает, а толчком для размышлений, не исключаю, было то обстоятельство, что в труппе вверенного Константинову Театра Русской драмы и комедии Республики Калмыкия, работающего в Элисте, есть актёр Александр Щеглов. Говорю это ответственно, потому что знаю Щеглова: более органичного исполнителя ролей «маленького человека» трудно себе представить.
Но Константинов и Щеглов пошли дальше моих ожиданий. В спектакле заслуживающий всяческого сочувствия маленький человек поднял голову и заявил – ни много ни мало – о своём праве быть самим собой, а не частицей толпы, кем-то куда-то ведомой. Тихий, всегда старающийся быть неприметным, с каким же достоинством произносит Щеглов–Подсекальников свои ключевые слова: «Вот я стою перед вами, в массу разжалованный человек, и хочу говорить со своей революцией»… А ему, кроме разговора с революцией на равных, что ещё-то нужно? «Тихая жизнь и приличное жалованье». Ну и чтоб ненароком в клетку не посадили – за нежелание быть разжалованным в массу. Заслуживает человек, чтобы эта скромная мечта воплотилась в реальность?
