Когда он все вывез, ему пришлось отвечать на неудобные вопросы диссидентов и журналистов о том, как КГБ шпионил за собственными гражданами. Формально эта деятельность регулировалась приказом № 0050 от 1979 года, подписанного Юрием Андроповым. Но приказ содержал лишь одно ограничение: категорически запрещалось прослушивать партийных функционеров.
Быков предложил идею получения санкции на прослушку. Она предполагала существование некоего внешнего органа, которой мог бы одобрять слежку. Изначально спецслужбы продвигали идею, чтобы санкцию выдавала прокуратура, но в 1995 году решили остановиться на санкции суда{69}. Однако технический метод полного и неограниченного доступа ко всем средствам связи, разработанный в Кучино в 1980-е, было решено не менять.
На практике это означало, что спецслужбы будут получать санкцию суда, а делать все, что им заблагорассудится. Быков не собирался менять технологию прослушки. Это отличалось от американской процедуры, где правоохранительные органы отправляли запрос оператору связи на подключение к нужной линии после получения судебного ордера. Когда Андрей спросил, почему нельзя было позаимствовать американский опыт, Быков отмахнулся: «Да они тоже снимают информацию с серверов, и Ассандж это раскрыл, и это не вчера началось».
Чем больше кругов делали Быков с Солдатовым по скверику, тем яснее становилась ситуация. Получение разрешения суда – процедура, созданная Быковым, – ничего особо не значила и никому не мешала. Российские законы требовали от офицера ФСБ получить разрешение, но при этом он не должен был никому – и прежде всего оператору – его показывать. Он сам осуществлял перехват. Другими словами, методы СОРМ были прямо заимствованы из эпохи, когда никто не думал ни о каких разрешениях суда, – из советской практики телефонной прослушки.
Мы долго искали кого-нибудь, кто в свое время сидел в тех самых секретных комнатах КГБ на телефонных станциях за закрытой дверью, куда обычным сотрудникам АТС вход был категорически запрещен; в эпоху, когда сотрудники Кучино только начали придумывать технологию СОРМ. В конце концов, поиски привели нас в одно московское кафе, но снова оказалось, что добиться ответов очень непросто.
Это была женская работа – часами сидеть за столом со стойками с катушечными магнитофонами Uher Royal de Luxe, а затем с восьмиканальными магнитофонами, переделанными из видеомагнитофонов{70}. Женщины выглядели как обычные телефонистки, с наушниками наготове, сидя спина к спине в большой комнате, в которой даже был настоящий телефонный коммутатор. В ней также находились пара дежурных офицеров-техников, а женщины за столами на самом деле были не операторами, а «контролерами» 12-го отдела. Как правило, им присваивали звание прапорщика или младшего лейтенанта, и не они, а только офицер за коммутатором, тоже женщина, решала, какой номер поставить на прослушку.
Работа контролера была сравнительно несложной – убедиться, что все катушки находятся в рабочем состоянии, и поставить новую ленту, когда старая подойдет к концу. Иногда им могли приказать «осуществлять слуховой контроль», и тогда они надевали наушники и брали в руки рабочую тетрадь для записей. Каждая из них в обязательном порядке проходила курсы машинописи и стенографии. Их также учили запоминать около пятидесяти голосов и мгновенно определять, кто звонит{71}. За эту работу они получали приличные для советских времен 300 рублей в месяц (для сравнения, инженер зарабатывал около 180 рублей) и вполне реальный шанс полностью потерять слух через пятнадцать лет{72}.
Андрею удалось выйти на одну из таких женщин. Они встретились в кафе «Николай» на Старой Басманной, в двухстах метрах от ее новой работы, редакции прокремлевского сайта. За столиком в углу кафе сидела, испуганно поглядывая по сторонам, миниатюрная женщина чуть за 50, темноволосая, с карими глазами, в скромном деловом костюме. Ее звали Любовь. Андрей показал ей ее рапорт, обнаруженный им в книге о путче 1991 года, опубликованной в 1995 году небольшим тиражом{73}. В то время Любовь была старшим лейтенантом Комитета госбезопасности, «переводчиком специального назначения» в 12-м отделе.
Она подтвердила, что действительно работала в КГБ «контролером». В рапорте она написала, как на второй день путча прослушивала депутата Верховного Совета СССР Виталия Уражцева. Сторонник Ельцина, подполковник Советской Армии, Уражцев прославился после того, как в 1989 году вылетел из КПСС за свои идеи демократизации армии. Ранним утром первого дня путча его арестовали прямо на автобусной остановке и привезли в КГБ, где пытались выяснить, собирался ли он сопротивляться, и предлагали перейти на их сторону. Он отказался. Через несколько часов его отпустили. На следующий день его фамилия попала в список людей, чьи телефонные линии должен был прослушивать 12-й отдел КГБ.
Слушать его разговоры предстояло Любови. Выпускница лучшего вуза страны, она окончила геофак МГУ, затем работала специалистом по экономической географии и переводила с португальского, но вскоре ее позвали в КГБ, в 12-й отдел, на должность переводчика. Если Комитету нужно было подслушать португальцев, бразильцев или ангольцев, вызывали именно ее. В остальное время ей приходилось слушать всех, кто был интересен КГБ.
В дни путча КГБ интересовал депутат Уражцев. В январе 2015 года, сидя в московском кафе, Любовь с беспокойством смотрела на собственный рапорт, опубликованный в книге двадцатилетней давности. «Как это могло произойти? Это же наши внутренние дела, – сказала она. – Этот отчет должен быть засекречен». Она явно не знала, что сказать: в первой же строчке объяснений, написанных после провала путча, Любовь признавала, что 20 августа 1991 года принимала участие в «антиконституционной противозаконной операции» по прослушиванию телефонных переговоров депутата. Она написала, что готова нести ответственность, и даже выдвинула несколько предложений по реорганизации 12-го отдела. Возможно, тогда она действительно сожалела о том, что сделала.
«Что бы я там ни написала, я патриот!» – нервно заявила она. Мы оба знали, что в январе 2015 года ее критические слова о деятельности КГБ были совсем не ко двору. Андрей пытался уговорить ее встретиться еще раз. Но она так нервничала, что задержалась ненадолго – чтобы сказать, что считает сотрудников ФСБ лучшими людьми в стране, – а потом исчезла.
Из других источников мы узнали еще кое-что об истории прослушки в КГБ. Оказалось, что в ведении 12-го отдела находилось 164 точки контроля, разбросанные по всей Москве{74}. Магнитофоны крутились и в районных отделах КГБ, и в центральном пункте прослушки в Варсонофьевском переулке, и на городских телефонных станциях, на каждой из которых для контролеров КГБ были оборудованы специальные, скрытые от посторонних глаз помещения. Телефонные линии посольств иностранных государств прослушивались отдельно. Это называлось «объектовый контроль»: по каждому более-менее крупному посольству работала отдельная команда, сидевшая, как правило, в одном из соседних зданий. Кроме контролеров здесь всегда присутствовали оперативники – на случай, если кто-нибудь из списка подозрительных лиц решит позвонить в посольство и попросить о встрече, его можно было бы перехватить еще до того, как он подойдет к входу.
Всего до распада Советского Союза в 12-м отделе служили девятьсот человек в Москве и еще четыреста в Ленинграде.
Но количество не обеспечивало эффективности. Одновременно отдел мог прослушивать не больше 300 телефонных линий в Москве. За сутки работы удавалось сделать в среднем от восьми до одиннадцати часов записей, при этом на расшифровку одного часа записи уходило семь часов работы контролеров. Существование 164 точек было скорее симптомом слабости системы, а не признаком ее могущества. Посвященным было понятно, что такое количество точек контроля было необходимо из-за плохого качества связи и неоднородности московских телефонных станций, некоторые из которых работали еще с дореволюционных времен. Подземные коммуникации находились в ужасающем состоянии, и иногда было физически невозможно подключить линию к центральному пункту прослушивания.
В ходе расследования оказалось, что многие технологии КГБ вынужден был заимствовать из Восточной Германии. Министерство госбезопасности ГДР, или Штази, начало работать над собственной системой перехвата телефонных разговоров, Systema-A, еще в 1956-м{75}. К концу 1960-х Штази представила более эффективную централизованную Centrales Kontrollsystem, или СЕКО, окончательный переход на которую произошел в 1973-м. Благодаря ей спецслужба могла прослушивать централизованно 4000 телефонных номеров из 8 миллионов, зарегистрированных в стране. В начале 1980-х система была усовершенствована еще раз – до СЕКО-2. В СЕКО-2 использовались магнитофоны марки Elektronik, созданные специально для Штази, которая была единственной в Восточном блоке спецслужбой, имеющей магнитофоны, разработанные специально для нее. Центральные базы CEKO-2 располагались в 15 окружных управлениях и отделах Штази. В одном Восточном Берлине находились 18 станций СЕКО-2. Центральная точка на Франкфуртер Аллее была оборудована четырьмя огромными телекоммуникационными стойками с 1100 контрольными точками, там же были оборудованы 20 индивидуальных постов в отдельном помещении для работы офицеров-контролеров. Специальные кабели соединяли станции СЕКО-2 с коммутационной панелью ближайшей телефонной станции, так что «контролеры» Штази могли слушать все разговоры напрямую. Это было возможно благодаря тому, что подземная коммуникационная система, созданная еще при Гитлере, сохранилась, уцелев даже во время боев за Берлин в 1945 году.
