как вовсе не просили ее. С удивлением рассматривали документы с поддельными подписями. Другие действительно расписывались, но денег так и не увидели, поскольку они тут же изымались Примаченко… для его собственных нужд.
Представ перед судом, он лепетал что-то о том, как трудно ему приходилось, когда в совхоз наезжали различные делегации и надо было устраивать достойные приемы, а поскольку средств на это не выделяют, приходится выкручиваться. Он лгал. Потому что все махинации не имели никакого отношения к приезду гостей. И вовсе не на их угощение ушли присвоенные денежки, а на попойки и увеселения директорского окружения. Да еще кое-что оседало в их кошельках.
Забота о собственном благополучии была для этой компании главной движущей силой, смыслом их существования. Совесть, порядочность, элементарное чувство долга, стыд, наконец, были им неведомы. Они пользовались совсем другими критериями оценки человека, признавали только свои правила общежития. Эти люди ни в грош не ставили тех, кто не способен был лгать, кто скорее готов был дать руку на отсечение, нежели украсть, кто не умел ловчить. Таких они презирали, высмеивали, считали наивными, несовременными «лопухами», которых остается лишь объегоривать. Другое дело — мужики «понятливые», «сообразительные».
Наверное, таким показался директору совхоза летчик Пушкаренко. Получал неплохо, был в коллективе на хорошем счету, слыл человеком добропорядочным, и вдруг — на скамье подсудимых. Может, человек слаб, может, трудно ему противостоять напору матерых преступников? А если не нашлось сил отказать как раз потому, что беспроигрышный соблазн оказался сильнее возможного наказания? Мы вовсе не хотим оправдывать Пушкаренко: он виноват; он должен понести наказание и понес его. Мы только хотим показать, насколько вредны и опасны такие, как Примаченко и Петров, способные влезть в душу человека и испоганить в ней доброе, разумное. Такое не сбрасывается со счетов, ибо нельзя забывать о социальной опасности преступного влияния одних людей на других.
Знал ли Пушкаренко о том, что приписки — зло, что заниматься ими противозаконно? Безусловно. Грамотный и эрудированный человек, он читал об этом в газетах, слышал по радио и телевидению, но, думалось, что все это очень далеко и никогда не будет иметь к нему отношения.
Когда ему предложили приписать энное количество гектаров полей, якобы химически обработанных с воздуха, Пушкаренко поначалу даже не понял, кому и зачем это понадобилось. И лишь после прозрачного намека, что таким путем можно получить много бензина и сбыть его по сходной цене, летчик понял, на какой жизненный вираж его хотят вывести ухмыляющиеся собеседники. Те, заметив испуг в его глазах, принялись торопливо успокаивать Пушкаренко: дескать, ничего тут страшного нет, нечто подобное делалось и раньше, обошлось без неприятностей. Так что дело — верное, ну а лишняя верная копейка никогда не помешает. Ему было боязно, но он позволил себя уговорить, надеясь, что больше никогда не придется принимать таких опасных предложений. Ему еще неведома была засасывающая сила соблазна, когда, безнаказанно совершив преступление однажды, уже невозможно бывает остановиться.
Заполучив таким бесхитростным образом более девяти с половиной тонн бензина, директор распорядился, чтобы заведующая складом горюче-смазочных масел Чернова не оприходовала их, а выдавала лишь по его личному распоряжению — устному либо письменному. Примаченко почувствовал себя нефтяным магнатом, который может обеспечить горючим любого нужного ему человека. И действительно, заезжали к Черновой какие-то владельцы «Волг» и «Жигулей», наполняли до отказа баки машин и, не сказав «спасибо», мчались дальше. Никто не задумался, не подсчитал, во сколько обошлась государству «невинная приписка», сделанная Пушкаренко по уговору с расхитителями.
Можно было бы многое рассказать и о других художествах Примаченко. Например, взять ремонт списанной из-за аварии автомашины, который он затеял на средства фонда материальной помощи ради того, чтобы угодить вышестоящему начальству. А совхозные домики он распределял исключительно по собственному хотению. Но дело не в списке преступлений, а в анализе их причин и последствий.
Чем объяснить поведение людей, получавших денежную помощь, вовсе им не нужную, и безропотно отдававших ее директору? Это желание угодить начальству, слепая вера в то, что деньги действительно пойдут на полезное дело, или трусость? Наверное, было все. Но главное зло — гражданская пассивность, составными частями которой можно считать и угодничество, и слеповерие, и равнодушие, и трусость.
Да, конечно, эти люди проходили в суде как свидетели и в этом качестве по-своему помогли правосудию. Попробуй их упрекни! Но они ведь носят высочайшее звание граждан своей страны. Не зря из глубины сердца вырвал великий Некрасов эти обжигающие строки: «А гражданином быть обязан». Гражданство — это обязанность. Почетная, важная, потому что она означает — быть хозяином страны, стражем ее покоя, богатства. И нельзя оставаться равнодушным, если кто-то пытается ее обворовывать, обманывать. Ведь обворовывают и нас с вами, каждого в отдельности и всех вместе!
Залезая в фонд материальной помощи рабочим и служащим, Примаченко лишал ее тех, кто просит. А просить-то, ой, как нелегко! И вот какой-то жулик отнимает у членов коллектива им и только им принадлежащее. Почему же люди молчат, боятся проходимцев, более того, — идут у них на поводу, способствуют созданию в совхозе обстановки социальной несправедливости? Подлинному гражданину всегда был чужд обывательский лозунг «Моя хата с краю».
Возмущает поведение бывших должностных лиц совхоза, в чью обязанность входило бережное отношение к государственному рублю. Взять хотя бы работников бухгалтерии: они-то уж видели, чем занимается руководство семсовхоза, не слухами пользовались — документами. Но и главный бухгалтер Ровина, и сменившая ее к моменту разоблачения Примаченко Билина работали, словно зашоренные. Им сдают документы, где должна быть подпись директора, а ее нет. Ничего, сходит. Кассовые ордера на получение материальной помощи датированы намного раньше поданного заявления и принятого рабочкомом решения, — но тоже сходит. На складе завелось лишнее горючее — ничего страшного! Все спокойно взирают, как неверно оформляются зерно, горох и прочие сельхозпродукты, — и тоже сходит.
Нельзя, чтобы такие безответственные работники отделывались лишь легким испугом, выговором, внушением. Закон обязывает потребовать от них хоть частичного возмещения ущерба, чтобы впредь не закрывали глаза на совершающееся преступление, даже на маленькое безобразие. Маленькое, оно ведь при попустительстве может обернуться большим. Большим ущербом.
Конечно, преступники наказаны судом. У них будет достаточно времени поразмыслить над случившимся, подумать над своей судьбой, которую они собственными руками и сотворили. Но надо и нам с вами сделать выводы. Как жить дальше, чтобы никто на наше добро не покушался? Как
