просто знак, а целый набор смыслов и значений, поскольку каждый воспринимает слова, генерируя свою собственную систему ассоциаций, образов и т. п. Думаю, что эта книга – «Слова и смыслы» – яркая (ну, надеюсь, что яркая) иллюстрация этого рассуждения. Вторая мысль состоит в том, что мы имеем дело не с реальностью, как таковой, а с ее словесным описанием. Именно в этом смысле «мир – это текст». Помножив первую мысль на вторую, мы обнаружим бесконечное многообразие миров! Это и есть краеугольный камень философии постмодернизма. От этого камня отходит тропинка в темный лес, в котором смыслы утрачивают смыслы, подлинная реальность исчезает, а «текст» становится единственной и всевластной типа реальностью. Но от этого камня отходит и множество других тропинок, не возносящих «Текст» на пьедестал Демиурга. На одной из них можно встретиться с Мишелем Фуко и ощутить все происходящее (в том числе и с «текстами» Дерриды) как дискурс, как развертывание мышления в определенном социокультурном контексте… А где-то совсем неподалеку – ашрам, «Касталия», в котором величественно возлежат и восседают гении Франкфуртской школы, ставшие великим даром и великой потерей для судьбы моей Родины и всего человечества…
Думается, что потребность время от времени составлять тезаурус употребляемых слов, выявляя их изменяющуюся многосмысленность, оправданна. Важно время от времени вновь указывать, каким сейчас значением слова наделяются, кто и какой смысл в них вкладывает, какие ассоциативные образы от этого слова рождаются. Этим мы обогащаем друг друга: познав мир чужих образов, смыслов, ассоциаций, мы и свой мир делаем полнее, богаче, разноцветнее. Не обмениваясь собственными смыслами и значениями общеупотребительных слов, мы будем неточно воспринимать друг друга: я буду хотеть передать одно, а у воспринимающего слушателя или читателя будут возникать другие образы и эмоции. Но мы при этом можем считать, что полностью понимаем друг друга, поскольку произносим всем знакомые, общие для всех слова, что эти слова порождают друг в друге именно те образы и те эмоции, которые мы хотим друг другу передать. На самом деле часто это бывает совсем не так. Когда эти «разночтения смыслов» происходят в быту, возникают недопонимания с самыми разными бытовыми последствиями. Когда это происходит в общественном информационном пространстве, последствия куда как важнее. В науке и технике разночтения понятий стараются не допускать: за точностью терминологии следят, – а вот в политике, например, эта понятийная вольница становится порой весьма драматичной! Призывы к свободе и демократии часто вводят в заблуждение, потому что у каждого свое понимание свободы и демократии, но каждый думает, что у остальных – такое же, как у него. В действительности оказывается, что, пойдя за политиками в «царство свободы», можно оказаться в обществе, воспринимаемом вами скорее как тюрьма: просто у вас и у политиков были разные смысловые наполнения слова «свобода».
И еще одно рассуждение – о письменном слове. Китайцы и другие народы с иероглифической письменностью, не воспроизводят фонетику слов. У них запись слов как таковых просто отсутствует, вместо слов используются иероглифы, каждый из которых несет в себе целый набор ассоциативных образов, с помощью которых передаются смыслы, отображаются слова. У нас и большинства других народов сложился иной подход: буквы передают звуки, из которых сложены слова. Но элемент графической образности все-таки у нас тоже присутствует, некоторые слова мы воспринимаем, так сказать, целиком, причем с целым шлейфом зрительных и эмоциональных ассоциаций. Так, например, те слова, которые использовались в плакатах и транспарантах советского времени, или те, что повторяются в современной рекламе, несомненно, несут синкретический заряд и информации, и эмоций. «Мир – Труд – Май!» или какой-нибудь «Twix» – гораздо больше, чем просто слова, это приближается к графическому символу сродни иероглифам.
Слова сложным образом связываются с разными смыслами. Именно в этой связи мы говорим о многозначности слов и об ассоциативности мышления. Горсть слов, брошенная на чистую поверхность сознания, порождает бесконечное множество непрерывно изменяющихся миров. И не только каждое индивидуальное сознание рождает свои миры, но и один и тот же индивидуум в разные мгновения жизни генерирует бесконечное разнообразие образов, смыслов, ассоциаций.
Смерть
Смерть, несомненно, одно из важнейших понятий. Не знай люди о смерти, не осознавай ее, как не осознают смерть некоторые животные, люди не были бы людьми. Не будь смерти – как осознания конца жизни, – и сама жизнь перестала бы так цениться Осознание собственной смерти как неизбежности – вот что является тем рубежом, после которого появился «человек разумный», после которого появились религии, боги, науки…
Сразу уточню сказанное о животных: высшие животные осознают факт смерти, им свойственны и эмоции в связи со смертью близких сородичей. Но у них нет осознания смерти как неотвратимого конца жизни, нет ожидания смерти, нет и размышлений о том, что будет «потом». Человек же именно на этом фундаменте построил всю свою цивилизацию. Смерть (ожидание смерти) – базис цивилизации. Причем главным инструментом строительства цивилизации является не просто осознание неизбежности смерти, а страх смерти. Освободи человека от страха смерти – рухнет весь сущий мир, все институты управления обществом. Эту перспективу следует рассмотреть отдельно, погрузившись, в частности, в то направление – и мысли и дела, – которое называют трансгуманизмом. Быть может, я это и сделаю, но не в этой главе.
Вся модель жизни и смерти, созданная в христианской (она же – западная) цивилизации, построена на противопоставлении жизни и смерти, на формировании устойчивого представления о том, что жизнь – это благо, а смерть – это самое худшее, что с человеком происходит (см. также Жизнь, Добро и зло). Смертью пугают, угрожают, смертью казнят. Смерть, вернее, угроза смерти – основной инструмент управления всеми процессами.
Можно ли изменить эти представления? Нужно ли их изменять?
То, что можно, очевидно хотя бы при взгляде на некоторые «восточные» цивилизации. Например, на концепцию переселения душ, циклического возрождения души в новых телах. Русская солдатская поговорка «двум смертям не бывать» в Индии не работает: смертей может быть очень много и благом является не сама по себе цепь перерождений, а возможность прервать ее, умереть «окончательно», что даровано лишь просветленным личностям.
Вопрос о смерти, точнее, «жизни после смерти» – основной вопрос не только философии, но и любой политической доктрины, любого социально-политического устройства. Марксизм-ленинизм в своем советском воплощении, похоже, обломал себе на этом зубы, не разработав и не внедрив с достаточной надежностью собственное представление об утешительной метафизике бытия, хотя подходы к светскому утешению разрабатывались, внедрялись и кого-то (меня, например) удовлетворяли. (См. Утешение.)
Перед завершением – две цитаты,
