Мало-помалу некоторые боги освобождаются от своего тотемического прошлого и принимают человеческий облик. Таков Осирис, властитель вселенной, даровавший человеку блага цивилизации, научивший его выращивать зерно и виноград, бог жизни, бог смерти, бог плодородия, чей фаллос женщины во время ритуальных шествий приводят в движение бечевками. За принявшим человеческий облик Осирисом прослеживаются и прежние воплощения божества в виде деревьев и животных, как будто миф интуитивно прозревал в божественных фигурах эволюцию, теоретическое обоснование которой было сформулировано разумом лишь тысячи лет спустя.
Склонность к таинству выражается в образах, созвучных окружению и исторической ситуации. В древнейшем обществе не вещи и обладание ими, а сама жизнь стояла на первом месте. Таинство жизни пронизывало природу, на каждом шагу человеку виделись символы плодородия, которые давали пищу для мифов, сочиняемых творческим воображением. А потому деревья, чьи соки отождествлялись с соками и женского, и мужского организмов, становились древом жизни, древом познания, космическим древом, соединяющим землю с небесами. Поэтому же бог плодородия Осирис мог развиться из быка, а Зевс — вновь воплотиться в быка, когда он похищал и оплодотворял Европу, финикийскую принцессу, давшую свое имя части света.
Многообразная символика связана со змеей, которую видим изображенной и у корней дерева, и в его ветвях. У вавилонян змея похищает древо жизни, у иудеев искушает плодами познания, в одном индейском мифе змей с лицом человека собирает для людей древесные плоды. В пустыне Моисей берет рукой змея, который становится жезлом; критская богиня держит в поднятых руках по змее. Обернувшись змеем, Зевс посещает богиню царства мертвых Персефону, чтобы с ней зачать первоначального Диониса. Змея нередко представлялась людям фаллическим символом; быть может потому, что так часто обитала у животворных родников и водоемов. Некоторые племена видели в радуге огромную змею, пополнявшую водоемы. В области Берега Слоновой Кости заклинатели дождя танцуют с ядовитыми черными кобрами, чтобы тучи отдали земле свои соки. Змея обвивается вокруг фаллических каменных колонн — знаков плодородия, и она же обвивает посох Асклепия. Там, где змеи внезапно и бесшумно высовывались из нор, они часто ассоциировались с душами мертвых, а потому их нельзя было убивать. Змея соединяла в себе плодородие и смерть, две стороны одного и того же таинства.
Та же земля, из которой растут травы и деревья, из которой вышел и сам человек, служит местом, куда все возвращается. Мертвые члены рода уподоблялись увядшей траве или опавшим с дерева листьям. Всеобщее лоно было всеобщей могилой и местом всеобщего возрождения. Уже у неандертальцев видим сохранившийся у некоторых африканских племен погребальный обряд, выражающий круговорот жизни: покойника хоронят в скорченном положении, как скорчен зародыш в материнском чреве.{28}
Женщина — родительница, человеческое воплощение земли-благодетельницы — олицетворяла продление жизни. Оттого образ земли-матери, богини-матери рано занял центральное место в мире представлений, где такую роль играло плодородие и обновление; возможно, именно это божество первым обрело всецело человеческий облик. Когда на сцену выходят Кибела, Артемида, Афродита, ими уже пройден долгий путь. Но подобно тому, как жизнь и смерть обусловливают друг друга, так богиня созидания часто оказывается и богиней смерти, богиней с двумя ликами — один обращен к утру, другой к вечеру.
Вместе с младенцем богиня-мать приобретает обличье мадонны, в котором чудо обновления жизни получило одно из самых прекрасных выражений. Примечательно, как часто в церквах и часовнях Южной Европы встречается черная дева с черным младенцем; правда, в молитвенной нише их все чаще вытесняли белые лики. Похоже, образ мадонны со всем, что он олицетворяет, как и многое другое, — наследие из Африки.
Боги странствовали, одни исчезали, другие эволюционировали. Но какой бы облик они ни принимали — звериного тотема, духа земли или гор, охраняющего жизненно важную территорию группы людей, богини земли-матери, связывающей человека с землей, — в них воплощалось мистическое восприятие древним человеком единства всего живого.
Когда взгляд человека поднялся выше гор, чьи пики словно касались звезд, родилась догадка: уж не зажглась ли первоначально искра жизни от встречи небес и Земли? Человек прикоснулся к еще одному измерению — космическому.
В великой тишине под тропическим звездным небом — вневременном, близком, удивительно ясном — тебя вдруг охватывает чувство, что ты поднят над самим собой и причастился великому покою, уверенности и ритму, простирающимся дальше звезд.
Представляю себе, как древний человек бессловесно ощущал что-то из того, что я так неуклюже пытаюсь выразить словами. Его миром были ветры, пространство и дали; под босыми ногами — теплая кожа Земли, над головой — небесный свод. Когда видишь, как неподвижно сидит шимпанзе, завороженный картиной заката, можно отчасти представить себе, какие чувства вызывали небесные огни в эволюционирующем человеческом мозгу.
Наверно, человек очень рано обратил внимание на регулярность в движении небесных тел. Озирая Долину, он видел, как изменяется угол падения солнечных лучей и сдвигаются тени, утром и вечером длиннее, чем когда Солнце в зените. В стойбище под открытым небом, из пещеры или шалаша мог он проследить, как Луна в вечернем небе из тонкого серпа вырастает в полный сияющий круг, царственно плывущий в ночных небесах и озаряющий землю мягким светом. Эти изменения помогали родиться понятию о времени — крупице необъятного. Постепенно человек уразумел, что и звезды следуют по определенным путям, к тому же они собраны в группы, которым воображение придавало облик в духе того, что наполняло будни охотника.
В фазах Луны, как и в восходе и заходе Солнца, было что-то от земного круговорота, включающего рождение, рост, увядание, смерть и возрождение. Судя по всему, обычай приветствовать восходящее Солнце как символ возвращения жизни издревле был повсеместно распространен. Луну связывали с месячным циклом женщины и с плодородием; хетты называли ее Арма — беременная. Чем больше человек узнавал про космические огни, тем больше виделось ему взаимосвязей между космосом и земной жизнью.
Примерно 35–40 тысяч лет назад от атлантических и средиземноморских берегов через временно свободный проход между северным ледовым покровом и горными ледниками закаленные охотники ледникового периода двинулись в сибирскую тундру{29}; они шли через край, где паслись стада могучих мамонтов и оленей, где брели навстречу своей гибели пещерный медведь и волосатый носорог. На всей этой территории охотник оставил камни с насечками и кости с рядами черт неравной длины. Долго считалось, что эти метки были всего лишь украшением или выражали потребность человека чем-то заполнить пустоту. Однако археолог и этнолог Александр Маршак, случайно обративший внимание на правильное расположение примитивных знаков, сравнил множество костей и камней из пыльных музейных витрин и убедительно доказал, что речь идет о древнейших лунных календарях и различные ряды черточек фиксируют меняющиеся фазы Луны.
Чтобы представить себе человека, который, вооружившись осколком кремня, из ночи в ночь терпеливо заполняет костяную пластину рядами знаков, отражающих лунные фазы, необходимо, как подчеркивает Маршак, попытаться забыть все, что тебе известно о неделях, месяцах и годах, забыть про 7-дневную неделю, 30-дневный месяц, 365-дневный год, — забыть про все, что мы обозначаем словами и цифрами. Эти черточки на кости или камне — древнейшая попытка осмыслить своеобразную категорию, именуемую нами временем. Перед нами мышление, которое старается создать систему, пытается предвидеть, передвигаться в далях будущего. На более развитой стадии в лунном календаре появляются гравированные изображения животных и меняющихся по сезонам травянистых растений — нечто вроде знаков рунического календаря северных стран.
Таким образом, первые зачатки астрономии оказываются на десятки тысяч лет старше обсерваторий халдеев, башен вавилонян и ориентированных по Солнцу египетских пирамид. Увязанные с временем пометы о зерновых злаках кое-что говорят о прологе земледелия. Гравированные знаки — не письменность и не цифры, но они отражают тот же мыслительный процесс, который потом воплотился в письменности и науке.
И ведь система, запечатленная на находимых нами предметах, уже настолько разработана, что явно основывается на длительной традиции. Большое количество сохранившихся календарей в бывших степях и тундрах Евразии может объясняться тем, что недостаток дерева принуждал использовать кость и камень. Но еще раньше тундровостепной поры в тех областях, где был лес, скажем в Африке, вероятно, пользовались палочками; на них было легче вырезать метки, однако они истлели вместе со своими свидетельствами.
