- Неплохо, а? - спросила она о своем наряде.
- Еще бы, - восхитился я. - Все бы так наряжались.
- Они ещё в Москву меня обещают свозить, зачем?
- Думаю, для показа и примера.
- Будто уж. Да я даром не хочу. Смотрю хронику о Москве, женщины там сплошь хроники, то есть все в штанах. Будто их на сельхозработы гонят. Да ещё и курят. Хамки, больше никто.
Я вздохнул и пожал плечами.
- А здесь, - показала Лора на стальную внушительную дверь, - живут наши колдовки, наши фобии.
- Кто, кто?
- Колдуньи, фобии. Что, впервые слышите? Фобия, это по-русски - ненависть. Зовут их Ксеня и Руся. Ксеня Фобия и Руся Фобия. Имя и фамилия. Жрут только мясо и исключительно с кровью. Отожрутся, отоспятся и опять на работу.
- Куда?
- А мне, что, говорят? Откуда я знаю. Куда пошлют. Возвращаются и жрать, жрать. Как мясорубки жрут. Прошу прощения, лахудры они обе. Стервы такие. Твари. По-любому сто пудов. Или не так? - Не дожидаясь ответа, да я бы и не знал, как ответить, Лора оглянулась, приблизила свою голову к моей и прошептала на ухо, я даже почувствовал, как шевелились её теплые губы: - Николай Иванович - такой клеветун. - И отшатнулась, громко сказав: - Ну-с, мы у цели. Вам сюда, - сообщила она и исчезла.
А для меня открылась заскрипевшая дверь в темную келью. Зрелище, как сказала бы нынешняя молодежь, было не слабое. В центре кельи стоял просторный черный гроб, покрытый плотной черной тканью, исписанной золотыми буквами славянской вязи. Стоял около гроба огромный мужичина в рясе, в монашеском куколе, тоже исписанном. Я даже, честно сказать, растерялся: подходить ли под благословение? Перекрестился на передний угол.
- Ушел я из монастыря, - смиренно произнес старец. - Дымно там, смутно, закопчено. Звон есть, а молитва на ветер. Показуха одна для архиереев. Мне подавай келью. Да чтоб гроб из целикового дерева. - Он пристукнул по крышке гроба. - Ложись, примерь. Хватит духу?
- Думаю, у меня свой будет со временем, - также смиренно ответил я.
- Всё взрывается, - закричал старец, - всё горит, всё затапливается, низвергается и извергается, всё падает! Всё трясется! Все видят? Все! Даже слепоглухонемые. И кто понимает? А? От труса, глада, мирского мятежа и нестроения кто спасет?
- Господь Бог, - смиренно отвечал я.
- Кто этому внемлет? - кричал он. - Кто вразумился? Все на физику списывают, на химию, Бога не помнят. А? В гробу сплю. Вознесение мое близко. Ближе, чем это дерево. - Он ткнул пальцем в бревенчатую стену. - Сядь! Или присядь. Что в лоб, что по лбу.
Я сел. На скамью, которая шла к порогу от переднего угла. Старец взмахнул воскрылиями одежд и возгласил:
- Продалась власти церковь, ох продалась! Ох, скорблю. Время скорби к ограде придвинулось, кто внял? Ныне отпущаеши, Господи, а на кого мир оставлю, Россию-матушку, ох, на кого? Ах вы, преосвященные митрополиты, архиепископы, епископы, пастыри и архипастыри. Воздежу к вам руце мои и негодую, и перстом указую: оставили, греховодники, пасомых, попечения о плоти превратили в похоти, ох, невмоготу, нечем дышать! С дьяволятами ватиканскими молитесь, вот вы как экуменистничаете! Прошло время церкви, кончилось. Предсказанное! Ангелом света является антихрист, а вы всё в церковь ходите, ах слепцы! Како чтеши Писание? Семи Церквам писано в Откровении Иоанна, апостола любви, семи! Дожила хоть одна? Вот и не верьте в Апокалипсис!
Старец и причитал, и угрожал, а то и обличал. Можно было понять так, что никто ему не угодил, особенно из священнослужителей. Но зачем он хотел меня видеть? Терять мне, опять же, было нечего, я сказал:
- Простите, батюшка, можно к вам так? Не разумею довольно слов ваших. Не сердитесь, но все ваши речитативы походят на шаманское камлание, а вы на ряженого. Можно спросить: вы давно причащались?
- А сколько раз за сорок лет причащалась Мария Египетская?
- Там пустыня, там ангелы её причащали.
Он подошел. Взгляд его, признаюсь, был пронзителен. Седые усы и борода росли настолько сплошь, что и рта не было видно. Откуда-то, из волосяных зарослей понеслись напористые слова:
- А здесь не пустыня? А? Здесь нет ангелов? Нет? Не видели? А видят те, кому дано. Так вот вам в ответ на Марию Египетскую.
- Ещё раз прошу прощения, - сказал я, невольно делая шаг назад.
- Исходящее от нас сквернит человека, - уже спокойно заметил он. - А что исходит от людей? Испорченный воздух, похмельные выхлопы, вопли эстрады, матерщина и блуд. Если бы от людей исходила молитва, с бесами было бы покончено. Все святое оплевано! Тяжело не то, что тянет плечи, а то, что душу не радует.
- Смиренно внемлю и ничесоже вопреки глаголю, - сказал я. - Но за что же всё-таки вы так нападаете на священнослужителей?
- А это сие яко будет како? - язвительно вопросил старец.
- Грешно осуждать, - не отступал я. - Осуждать грешно, а тем паче обличать. Кто мы, чтоб обличать?
- Не знаю, кто вы, а вот я-то знаю, чья кошка чье мясо съела. В роскоши утопают. Все знаки предреволюционные. Это они видят? За заборами живут, с охраной ездят, обжираются в застольях по пять часов.
- Есть же и старцы, - миролюбиво заметил я.
- Старики есть, где ты старцев видел?
- Надеюсь, он предо мной. Вас именно старцем рекомендовали.
- Это как Бог рассудит, - скромно ответил старец. - Старца кто делает? Народ. Но не эти же, от кого я ушел, не просители. Сидят часами у кельи, ждут. Заходит, на колени: "Спаси!" - "От чего?" - "Помидоры у меня выросли фиолетовые. Я думаю, мне их соседка марганцовкой поливала. Накажите ее". - "А помидоры ела?" - "Да". - "Вкусные?" - "Ну да". - "Ну и иди, и ешь свои помидоры". Разве такие вопросы надо старцу ставить?
- Амвросию Оптинскому тоже простые вопросы задавали. Про индюшек, например.
- Так то Амвросий. Великий старец! Ему можно о всякой ерунде говорить. А я молодой, мне надо ещё возвышаться. Меня надо на больших вопросах выращивать.
- На каких? Например?
- Например? - старец подумал. - Есть ли двенадцать тайных старцев на Афоне и кто к ним на подходе? Или: "Ще Польска не сгинела?" Или: "Ще не вмерла Украина?" - А я отвечаю: "Ще, чи не ще, нам-то хай коромысло гнэця, хай барвинок вьеца". Довели Россию! Одно воровство да похоть. Сплошная тьма тараканья. Поздно уже, нет России.
- Куда же она делась? - вскинулся я. - И возрождаться ей не надо, она жива. Стоит на основании, которое есть Христос. С чего ей погибать? Как наскочат враги, так и отскочат. Ну, сорвут кой-где камня три. Нам только на Бога возвести печаль свою, Он препитает.
- Капитулянтские настроения, - выразился старец.
- Но мы же ни в земной жизни, ни в загробной не сможем выйти из созданного Богом мира. А если Господь выкинет нас из него, то это только справедливо. Мы - гости в его доме. Гости мерзейшие, согласен с вами. Паскудим, заражаем землю, воздух, воруем, пляшем на костях, за что нас ещё привечать? Первой провалится Америка, а потом и весь мировой безпоря-док, как костяшки домино. Россия ещё подержится. Да и то.
- Что "да и то"?
Это меня спросил не старец, а Николай Иванович, оказавшийся вдруг рядом.
- Да и то, если и она провалится, то и это будет справедливо. Залезла свиная харя Запада в русский огород, мы ей за ушами чешем. Малое стадо спасется. Так оно и было всегда. Всегда на шею садились: то иностранцы, то большевики, то коммунисты. Сейчас вот демократы. Да ведь и они не надолго. Скоро заерзают от неудобства и страха. Ну, может, их-то изгнание без крови обойдется.
Старец, сидя на стуле, закрыл глаза и всхрапнул даже. Николай Иванович поманил меня. Мы вышли.
- Ну, и как вам наш старец?
- Надо вам к нему настоящих старцев привезти. Они рассудят.
- А он не настоящий?
- Извините, отделаюсь незнанием. Может быть, он из бывших монахов или священников? Самость, гордыня видны в нем. Они в нём настоящие. А он? Не знаю. Но вы же его зачем-то содержите.
Обратная дорога по коридору оказалась гораздо короче. Мы вернулись в комнату, откуда меня недавно увела к старцу Лора.
- Вы все-таки покинете нас? Или останетесь?
- Ночь же уже. Придется пробыть до утра. Скоро утро, но ещё ночь. Это я пророка Иеремию вспомнил.
- Ну, это вы со своими умниками да со старцем вспоминайте. А я человек простой. Правда, вот насчет времени дня поспорю. Какая же ночь, когда мы способны сотворить день. - Николай Иванович подошел к стене, оказавшейся чёрной портьерой, и рванул её в сторону. Солнце засияло во всё широченное высокое окно. Я даже зажмурился.
- Переодевайтесь и на завтрак. Буду знакомить вас с правительством России. Естественно, будущим. Но, надеюсь вместе с вами, скорым.
- Но все-таки закончим о старце. Он искусственный, так? - спросил я.
- Вы меня восхищаете. - Николай Иванович взял меня под локоток. - Старец, каких много, вам интересен, а сообщение, что на ужине будет правительство России, пропустили мимо ушей.
