За вторым фильмом мы поехали на остров Монерон в районе пролива Лаперуза. У нас уже был опыт подводных съемок, кроме того, мы обзавелись второй камерой, электрической, с лучшей оптикой. Во время этой экспедиции мы видели много удивительных мест. Однажды я вышел на палубу и увидел, что вокруг нашего кораблика из воды высунули свои немножко собачьи морды несколько маленьких тюленей. Усики, ушки на макушке. И очень умные, совершенно интеллигентные глаза внимательно смотрят на корабль. Я спросил боцмана: «Что это они на нас так смотрят?» «А, — говорит, — это они музыку слушают». Действительно, в это время по громкой связи играла незамысловатая музыка. Боцман пошел в рубку и выключил музыку — зверьки покрутили головами и уплыли. Но стоило ему включить музыку обратно, как они тут же вернулись и снова так же внимательно стали слушать. А мы ищем связи с внеземными цивилизациями!
Мы сняли кино про наши похождения. Фильм назывался «У скал Монерона», и в нем было гораздо больше подводных съемок, чем в первом. В 1965 году с этим фильмом я ездил на фестиваль спортивного кино во Францию, в Канн: мы считались первыми знатоками подводных съемок в СССР. В те времена самолет в Париж летал только раз в неделю, и оттуда надо было ехать в Канн на поезде. В Париже в представительстве «Совэкспортфильма» была дама, которая должна была обеспечить мое передвижение. Билетов, конечно, не было — Новый год. Дама предпринимала какие-то попытки добыть билеты и наконец прибегла к последнему средству: позвонила «месье Дюпону». Разговор был примерно такой. Сначала обмен любезностями по-французски, а потом на чисто русском: «Моисей Абрамович, мне нужен билет в Канн». И вопрос был решен.
На фестивале было совсем немного подводных фильмов, и мы на общем фоне вполне смотрелись. Вне конкуренции, конечно, был Кусто, он забрал все призы, его фильмы — это экстра-класс, который определил развитие всего направления. Но сейчас я понимаю, что некоторые наши кадры были ничуть не хуже. Например, был замечательный эпизод, который снимал Суетин, — «полет осьминога»: расправив тело и вытянув назад свои восемь ног, осьминог несется под водой, как сверхъестественный корабль. А потом приземляется и расправляет щупальца. В Канне я познакомился с Кусто и потом, когда он бывал в Москве, принимал его у себя на даче.
В 1967 году нас с профессором МФТИ Александром Смирновым, который работал в ЦАГИ — занимался прикладной математикой, — пригласили в Австралию читать лекции. Мы жили в Сиднее и ездили с лекциями по разным университетам. Удавалось и отдохнуть. Как-то я провел дней десять на маленькой биологической станции на Большом Барьерном рифе. Обычно там занимаются студенты, но в то время станция была свободна. Барьерный риф — это потрясающее геологическое формирование длиной более 2000 километров. Оно тянется вдоль северо-восточного побережья Австралии почти до экватора. Это рай для подводного пловца, заповедное место, где водятся гигантские черепахи, которых запрещено ловить и отстреливать. Мы много ныряли с аквалангами, и я уже себя чувствовал под водой очень свободно. Как-то раз я погнался за гигантской черепахой и незаметно для себя опустился на глубину порядка тридцати метров. Тут-то я и обнаружил, что у меня кончается воздух. В этом случае нужно переключать аппарат на резервный запас и подниматься наверх. Я стал переключать и каким-то неловким движением вообще отключил воздух. Я знал, что, когда нет воздуха, нельзя подниматься быстро. Можно разорвать себе легкие. Когда наконец я поднялся на поверхность, был абсолютно изможден.
В другой раз я попал в переделку уже на суше. Как-то я встретил группу молодых людей явно навеселе, которые предложили мне спуститься с ними в пещеры. Я уже спускался в пещеру в Чехословакии, там очень красиво и туристов возят в специальных вагончиках. В общем, я согласился, тем более что в качестве снаряжения меня попросили принести десять бутылок вина. Рано утром вместе с десятью отважными австралийцами мы стали углубляться в землю. И тут я понял, что поход-то серьезный, ребята оказались опытными спелеологами. Мы бесконечно спускались и поднимались по веревочным лестницам, пока не дошли до расселины, так называемой шкуродерки, по которой надо было долго ползти на животе. Все благополучно пролезли, а я, как самый крупный, застрял, прямо как Винни Пух, плотно пообедавший у Кролика. Ни вперед, ни назад. Конечно, я страшно испугался. Казалось, горы сейчас сожмут челюсти и меня раздавит. В этих каменных объятиях я промучился два часа, в то время как двое ребят тянули меня сразу в две стороны. Наконец с ободранной кожей и синяками выбрался. В общей сложности мы провели под землей 15 часов и только к ночи попали на свежий воздух. Как оказалось позже, мы спустились в самое глубокое место в Австралии и до нас это проделывалось лишь однажды.
— Вы были одним из первых советских ученых, побывавших в зарубежных командировках. Ведь в те годы это было грандиозным событием!
— Да, в начале 1965 года я впервые удостоился такого права, став одним из первых советских ученых, которому дали возможность поработать в Швеции, в Стокгольме. Я сделал довольно хорошую работу в Королевском технологическом институте, в лаборатории, которой руководил шведский астрофизик Ханнес Альфвен, получивший Нобелевскую премию за исследование плазмы. И пока я был в Швеции, отец поехал в Данию получать золотую медаль Нильса Бора. Ее вручал датский король, присутствовала вдова Бора Маргарет. На такие торжественные мероприятия полагается ездить с супругой, но мать не выпустили. Анна Алексеевна была против того, чтобы Петр Леонидович ехал в Данию один. Она считала, что он должен добиваться, чтобы их пустили вместе, чтобы не было этого безобразия, когда жену оставляют в качестве заложника. А отец понимал, что для него это возможность поехать в капстрану, ею надо воспользоваться.
— Правда ли, что на какой-то научной конференции вам пришлось заменять академика Сахарова?
— Дело было так. В том же 1965 году я выступал на большой международной конференции по ускорителям, которая проходила в Италии, в городке Фраскати недалеко от Рима, где находится центр современной ядерной физики. Вдруг звонок из посольства: мне и еще одному профессору надлежит возвратиться в Рим. «Когда ваша группа улетит из Милана в Москву, вы должны прибыть в наше распоряжение. Билеты на самолет будут вас ожидать на стойке Alitalia». Некоторые коллеги засомневались: может, это вас разыгрывают? Но в аэропорту на стойке действительно нашлись два билета в Рим на наши имена. Наша группа улетела в Москву, и когда Таня встречала меня в Шереметьево, ей сказали: «А вы разве не знаете? Сергей в Италии остался». Она была ошарашена.
Мы с коллегой прибыли в Рим, нас провели к послу, который сказал, что пришла телеграмма из Москвы и нам надлежит принять участие в международной конференции по сверхсильным магнитным полям, где должен был делать доклад академик Андрей Сахаров и его сотрудники. «По независящим от нас обстоятельствам Сахаров не прибудет, но доклад его представлен, и вам надлежит быть на этой конференции и взять на себя роль Сахарова». Мы дружно, не сговариваясь, отвечаем, что изображать Сахарова не можем, да и вообще мы в этой области не работали. В конце концов решили, что будем наблюдателями. Я даже рассказал историю про кота, который каждый март сильно гулял и приходил побитый. Хозяин сказал: «Так ты плохо кончишь!» — и оскопил кота. Настал веселый месяц март, кот опять уходит из дому и возвращается рваный и драный. Хозяин спрашивает: «Что же ты там делал?» «Я, — говорит, — наблюдал и консультировал».
Сахаров действительно представил очень интересный доклад, который произвел большое впечатление. Текст доклада был распространен в печатном виде. Сахаровым была придумана технология получения взрывных магнитных полей: магнитное поле обжимается с помощью взрыва и при этом очень сильно возрастает. Цифры, которые Сахаров приводил, были очень впечатляющими, это демонстрировало наш потенциал. Потом я несколько раз встречался с Сахаровым. Как-то он меня позвал к себе на квартиру. Незадолго до этого он овдовел и жил один, в довольно растерзанном виде, плохо одет, в кухне полно грязной посуды. Все это производило грустное впечатление. Но разговор с ним был очень интересен. А вот в другой раз разговора не получилось. Это было перед нашим вхождением в Афганистан и ссылкой Сахарова в Горький. Он уже повторно женился, и Елена Боннэр обратилась к отцу с просьбой подписать письмо в защиту некоего диссидента. Отец сказал, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если надо — пишет сам. И отказал, но чтобы как-то смягчить это дело, пригласил их отобедать. Обедали впятером: Анна Алексеевна, Петр Леонидович, я и Сахаров с Боннэр. Когда обед закончился, отец, как обычно, позвал Андрея Дмитриевича к себе в кабинет поговорить. Это были два крупных ученых, и у них, конечно, были темы для разговора. Елена Георгиевна моментально отреагировала: «Сахаров будет говорить только в моем присутствии». Потом как в театре: длинная пауза, все молчат. Затем гости встали, сухо попрощались, отец не вышел с ними в переднюю, и я проводил их до машины. Отец был крайне удивлен, ведь до этого он не раз встречался с Сахаровым и подолгу беседовал наедине, а когда возникала необходимость, выступал в его защиту.
