А дальше завертелись события, которые отодвинули спортивную жизнь в сторону. Началась Первая мировая, затем грянула революция. Панина назначили инструктором всеобуча по лыжам, велосипеду и фехтованию, затем — инструктором по лыжам для комсостава стрелковой дивизии имени товарища Киквидзе. И все-таки в 1930-м он возвращается на каток — руководит кружками инструкторов фигурного катания. Через три года начинает преподавать в Институте имени Лесгафта и становится руководителем школы мастеров фигурного катания. Его наставления, в том числе начинающим фигуристам, передавались чуть ли не из уст в уста. Вот одно из них, сохранившееся в архиве Лидии Киселевой: «Когда вы обзавелись хорошими коньками, привинченными к плотно сидящей обуви, и в соответствующем одеянии идете на каток в первый раз испробовать свои силы, не забудьте одного: ни одно искусство не дается сразу; искусство катания на коньках не составляет исключения; только редкие лица, одаренные исключительными способностями к этому спорту, не испытывают хотя немного горьких мытарств в преддверии грядущего наслаждения. Поэтому не смущайтесь, если первые шаги ваши будут совершенно неудачны, не разочаруйтесь, если сначала у вас ноги будут подвертываться или разъезжаться в разные стороны, и не приходите в отчаяние, если при каждом движении вас будет манить непреодолимое желание стать на четвереньки: при некоторой настойчивости и при помощи более опытных друзей непослушные конечности обыкновенно вскоре приходят в должное повиновение, и начинающий может кое-как держаться на ногах».
Отдельные советы у него имелись и для более опытных фигуристов. Эти рекомендации сохраняют свою актуальность и до сих пор востребованы начинающими тренерами. По мнению специалистов, никто так глубоко и обоснованно не разработал вопросы теории и методики фигурного катания, как это сделал Панин. «Он досконально изучил технику катания, — говорит Лидия Киселева. — Он не только сам себе сочинял невероятные фигуры и придумывал модели коньков, которые до сих пор остаются эталоном. Он был самый настоящий технарь». Но при этом думавший и о красоте исполнения номеров. Он говорил, что главный залог успеха — живость катания: «Само собою разумеется, что все самые эффектные и трудные вещи обязательно включаются в программу и составляют основание ее. Таких гвоздей обыкновенно не бывает слишком много. Сюда относятся трудные прыжки, пируэты всех родов. Хорошее исполнение подобных фигур само по себе настолько поражает глаз зрителя, что пренебрегать ими нельзя».
С 1937 года и до начала войны Панин полностью сконцентрировался на тренерской работе и воспитал, по оценкам экспертов, сильнейшую в СССР группу фигуристов. Дальнейшие планы нарушила Вторая мировая, на фронтах которой погибло и несколько его учеников.
Его счастье
Панин, а ему к началу войны уже 69 лет, остается в Ленинграде. Он продолжает работать в «Институте Лесгафта, который напоминал тогда растревоженный улей. На институтском стадионе Панин обучал бойцов партизанских отрядов — показывал приемы рукопашного боя, учил бросать гранаты и связки бутылок с горючей смесью. Попутно писал методички для солдат: «Каждый самокатчик — связист и разведчик», «Привал лыжников и ночевка в населенных пунктах».
Во время блокады умирают от голода его ученики. Одна из них — Ксения Цезар, в 1914 году принимавшая участие от России в чемпионате мира. Когда ему сказали, что ее не стало, он почему-то переспросил, словно припоминая: «Цезар? Молодая, веселая, в кудряшках?» Наверное, он и сам не выжил бы при тех обстоятельствах, но о нем неожиданно вспомнили в Смольном. На прием к себе его вызвал лично член военных советов Северо-Западного направления и Ленинградского фронта Андрей Жданов и предложил эвакуироваться. На полуторке по ледовой Дороге жизни Панин покинул город. Сначала он оказывается в Москве, где в Институте физкультуры учит студентов тому, что хоть как-то может пригодиться им на фронте — фехтованию на шпагах и рапирах, штыковому бою.
После войны, в 1946-м, он возвращается в Ленинград и опять приступает к тренерской работе. Одна из его учениц, Лидия Соколова, вспоминала, как на тренировки он часто приносил кусочек сала и черный хлеб — угостить ребят. В те годы это было очень и очень кстати.
«В начале 50-х, — вспоминает Лидия Киселева, — его привозили на каток в кресле, завернутого в плед. Он с интересом наблюдал за соревнованиями, награждал победивших грамотами, находил для них какие-то теплые слова. Он всегда был очень приятным человеком, располагающим к общению».
Был ли он счастлив? Сам он никогда об этом не рассуждал и вообще неохотно впускал в свою личную жизнь кого-либо. Детей после себя не оставил, их ему заменили ученики. Наверное, они и составляли его счастье. В последние годы жизни он любил, как в детстве, сидеть у окна, смотреть на падавший снег и представлять, как он быстро мчит на острых коньках по гладкому льду...
Панин ушел из жизни на 84-м году. С 1957 по 1987 год в Ленинграде проводились соревнования фигуристов «Мемориал Н. А. Панина». В 2007-м, спустя 20 лет, турнир памяти первого российского олимпионика возродили.
Попытка № 3 / Общество и наука / Телеграф
Попытка № 3
/ Общество и наука / Телеграф
«Я сделаю из вас либо кощеев, либо олимпийцев!» — гроза нашего техникума по прозвищу Таракан вышагивает вдоль нестройной шеренги первокурсников. То и дело останавливаясь, физрук пристально вглядывается в наши ухмыляющиеся физиономии, словно Наполеон в лица солдат перед Аустерлицем. «Если не в олимпийцев, то хотя бы в спортсменов-инвалидов…» — продолжает Таракан и, топорща усищи, демонстрирует самому нахальному из нас борцовский захват. Ах да, забыл, на дворе стоял 1980-й. Тот самый, олимпийско-застойный…
Минуло четыре года. У оболтусов прорезались усы, а у Таракана — чуток поседели. Сдаем наш самый главный экзамен — физру. Тройка по этому предмету ломала карьеры многих наших потенциальных краснодипломников. Я один из них. За четыре года меня научили подтягиваться и даже не сваливаться с турника при выполнении подъема переворотом. Единственная дисциплина, так и не давшаяся мне, — толкание ядра. Понаблюдать за моими мучениями, помнится, сбегалось полтехникума. Причем бывалые зеваки держались вне зоны разлета, ибо знали, что снаряд из моих рук может полететь по любой траектории. Ядро было моим личным крестом, пыткой и ночным кошмаром.
…Кое-как отбегав-отпрыгав, я двинулся к огромной песочнице, где и должна была свершиться казнь. Если я не сдам толкание ядра и получу трояк — гуд-бай красные корочки и мечты об МГУ. «Ну что, паралимпиец? У тебя только три попытки…» — торжественно объявляет Таракан мой смертный приговор. На ватных ногах иду в круг и встаю в позицию, названную острословами «мама, роди меня обратно». Рывок, толчок… Ядро плюхается в трех метрах от меня, словно стреляли из дырявой пушки отсыревшим порохом. Вторая попытка оказалась еще хуже…
…Попытка № 3. Нервно катаю снаряд в потных ладонях и отчетливо понимаю, что позор неизбежен. Причем это понимают и мои притихшие однокашники, и кошки на ближайшей помойке, и воробьи на тополях, и даже К. У. Черненко, с упреком взирающий на меня с огромного плаката. Но отчетливее всех это понимает Таракан. Он втыкает колышек в песок и отходит. «Добросишь сюда — получишь пятерку». Сил бороться больше нет — я мотаю головой и плетусь в раздевалку. На моем пути вырастает физрук: «Ты не имеешь права сдаваться! Считай, что сейчас ты представляешь нашу страну на Играх в Лос-Анджелесе». «Так ведь СССР бойкотирует эту Олимпиаду», — вяло сопротивляюсь я. «Может, СССР и бойкотирует, но вот ты, кощей, в ней участвуешь! Один за всю страну! Считай, что это твоя главная попытка в жизни…»
…Тот бросок я запомнил навсегда: описав идеальную дугу, ядро с хрустом вогнало в песок щепку, отделявшую мой позор от триумфа. Остальное как в тумане: Таракан, застывший с открытым ртом, прифигевшие однокурсники, пятерка в ведомости. Помню лишь, что физрука, объяснившего мне, сопляку, что такое олимпийская воля к победе, звали Александром Ивановичем. Жаль, фамилию запамятовал…
Не сваляли дурака / Общество и наука / Телеграф
Не сваляли дурака
/ Общество и наука / Телеграф
Необычный подарок олимпийскому Сочи преподнесли брянские валяльщики. Валенки-великаны представят достижения народного хозяйства Брянской области на специальной выставке, приуроченной к Играм. Каждый из валенок достигает 1,8 метра в высоту и 1,5 в окружности. На их изготовление потребовалось 12 килограммов овечьей шерсти, полкубометра древесины для колодок и целых две недели кропотливого труда. Суперваленки — дело рук чудо-умельца из города Почепа Владимира Романова. За особый валяльный талант ему даже недавно присвоили звание народного мастера.
