Закон уже принят и совсем скоро будет определять нашу жизнь. Чего нам ждать от него? Попробуем смоделировать. Итак, с ребёнком произошло некое противоправное действие. При этом будем помнить, что речь не идёт о преступлении в отношении «половой неприкосновенности», поскольку об этом говорится в отдельной статье.
Оттолкнувшись от практического опыта защиты семьи, можем попытаться раскрыть это понятие самостоятельно: это неправомерное отобрание ребёнка у его родителей по причине «жестокого обращения», выразившегося в виде их бедности. Тем более что подобные факты в последнее время неоднократно имели место в разных регионах и благодаря своевременному вмешательству общественности были предметом широкого обсуждения.
Итак, у бедной семьи по надуманному поводу отобрали ребёнка. Куда ей бежать за помощью? Понятно, что не к чиновникам, осуществившим в отношении семьи это самое противоправное действие. Общественность, СМИ, Интернет – вот были те небольшие силы, на которые родители могли рассчитывать. Но теперь и это станет невозможно.
Рассказать о своей беде семья уже не сможет, если:
– родитель в досудебном порядке ограничен в правах (т.е. « является подозреваемым или обвиняемым в совершении данных противоправных действий»), а представитель органов опеки не разрешает публиковать в СМИ сведения о том, как он сам отобрал ребёнка (что абсолютно закономерно);
– ребёнок старше 14 лет написал под диктовку тётеньки из опеки, что он возражает против публикации в СМИ и размещения своей истории в социальных сетях.
СМИ, депутат, чиновник, общественность, друг, подруга, сосед, родственник, которые проникнутся бедой конкретной семьи, рассказать о такой истории тоже не смогут, потому что каждому из них придётся заплатить штраф – в интервале от трёх тысяч до одного миллиона рублей «с конфискацией предмета административного правонарушения».
Правоприменительная практика аналогичного законодательства на Западе свидетельствует о том, что данные нормы являются механизмом разрушения семьи. Именно по этой причине любая попытка родителей оповестить общество об отобрании у них детей там жёстко пресекается, и западное общество вынужденно молчит о страшной реальности.
Не нужно сомневаться – перед нами самый настоящий ювенальный закон, который не оставит камня на камне от родительства в России. Первый снаряд пошёл…
Людмила РЯБИЧЕНКО,
председатель Межрегионального общественного движения «Семья, любовь, Отечество»
Борьба ради борьбы
Цель законодателя понятна. Мало того, что ребёнок пострадал от самого преступления, так ещё может пострадать от пересудов. Ведь в понятие «противоправные действия» входят и сексуальное насилие, и вовлечение в антиобщественную деятельность, и иные деяния, о причастности несовершеннолетнего к которым знать посторонним совершенно необязательно или даже нежелательно.
Что на самом деле пугает Рябиченко и её единомышленников в критикуемом законопроекте, так это то, что он будет препятствовать распространению в СМИ информации об изъятии ребёнка, что, по их мнению, лишает родителей прав.
Тут проявляется ещё одна характерная черта противников ювенальной юстиции – полагать, что всё делается исключительно во вред им и некоей идеальной, ну может быть, испытывающей временные трудности семье, из которой враги хотят забрать деток. При этом их совершенно не интересует, куда эти изъятые в массовом порядке детки денутся, что делать с уже имеющимися сиротами и с тем ужасающим фактом, что около двух тысяч детей в год гибнут в кровных семьях, а десятки тысяч подвергаются там жестокому обращению и насилию.
Создаётся впечатление, что борцы так заняты борьбой, что им не хватает времени хотя бы вникнуть в имеющиеся проблемы. Я была и остаюсь волонтёром, консультирую на безвозмездной основе по вопросам устройства сирот, сохранения семьи (в том числе и противодействия лишению родительских прав, восстановления в родительских правах, установления отцовства и т.д.). И уверена: все, кто помогает детям на деле, никогда не пополнят рядов противников ювенальной юстиции и не станут кричать, что придут злыдни из опеки и заберут малышей.
Спроси у противника ювенальной юстиции, что делать с ребёнком, которого родная мать не хочет отдавать в приёмную семью, в чём её нельзя, конечно, упрекнуть, но ведь и сама воспитывать не хочет, переводит из приюта в приют.
А вот грудному младенцу поставили на лицо горячий утюжок, но забрали его из семьи только после нескольких докладных участкового врача. Этого мальчика, которому свидетельство о рождении оформили лишь в пять лет, привезли в Москву добрые люди, и только после 13 пластических операций он научился говорить, не закрывая лицо руками.
Как быть с тем, что двухлетний сын пьющей матери неделю провёл рядом с её трупом, крича от голода и страха, потому что соседи «привыкли» к крикам из этого дома. Слава богу, нашлись-таки сердобольная соседка и опекун, и мальчику теперь уже за 20. Но есть истории и пострашнее, со смертельным исходом, и таких – много. Про Диму Яковлева, царствие ему небесное, помним, а про Данилку Бойко, про братьев Токояковых, убитых приёмными родителями, и других, про которых едва сказали – и забыли?!
А про сирот при живых родителях? Сотрудник опеки рассказывала – соседи в коммунальной квартире вызвали наряд полиции, те обнаружили двух «сильно нетрезвых» мужчин и замотанного в тряпки младенца. Ребёнка забрали в больницу, дело было в июле. Опека звонила родителям (приезжим) много раз, но мать появилась только в конце декабря и сообщила, что теперь у неё нет работы и поэтому она хочет забрать сына. На вопрос, почему ни разу его не навестила, ответить не смогла. Можно ли отдавать ребёнка такой матери? Будь у неё работа в Москве, она до сих пор бы и не вспомнила о мальчике.
После страшного случая в Долгопрудном, когда женщина выбросила из окна двоих сыновей, сотрудница комиссии по делам несовершеннолетних, обсуждая, лишать или не лишать пренебрегающую своими обязанностями мать родительских прав, вздохнула: лишишь – распадётся семья, а не лишишь – что если дети погибнут, как в Долгопрудном?
Думается, что ключевой тут вопрос – ответственность за принимаемые решения и их последствия. Противники ювенальной юстиции хотят ответственность за всё, что творится с детьми, с себя снять, выступая за некую идеализированную патриархальную модель семьи, в которой всё по определению идёт хорошо, и мудрые родители способны разрешить любой конфликт. Но такой подход отдаёт инфантилизмом и социальной незрелостью и вызывает сильные подозрения, что на самом деле они борются за сохранность, незыблемость и автономию исключительно своих собственных очагов, вследствие чего парадоксальным образом фактически отрицают саму проблему сиротства.
В одном, пожалуй, могу с ними согласиться: СМИ и Интернет – подчас единственный ресурс для того, чтобы привлечь внимание к той или иной бедственной ситуации с ребёнком. Поэтому важно выработать критерии, по которым распространение сведений о противоправном деянии признаётся осуществляемым в целях защиты его прав и интересов. Чтобы практика судов, прокуратуры и органов опеки и попечительства не стала бы препятствием к реализации этих самых прав и чтобы под предлогом защиты детей не стали бы покрывать узковедомственные интересы.
Наталья КАРАГОДИНА, адвокат
P.S. И у сторонников, и у противников ювенальной юстиции, как и у многих наших коллег, отношение к закону двойственное. Как доказать, что ты не ради красного словца расписываешь страдания ребёнка, а исключительно в целях его защиты и расследования преступления? Чем будет руководствоваться суд, если опека, когда ты выступил, например, против изъятия ребёнка из семьи, обратится туда с иском? Здравым смыслом? Критериев-то, что является защитой, а что просто «распространением информации», нет.
С другой стороны, запрет, безусловно, оправдан. Ведь не исключено, что когда ребёнок вырастет и станет известным и уважаемым человеком, кто-нибудь не выловит в Сети информацию о его беде в детстве и не использует её для шантажа. Да и как идти в школу, в которой все будут знать, что мама в припадке ревности к мужу пыталась выбросить тебя с балкона или что дяденька, предложивший конфету, потом жестоко изнасиловал?
Есть, как ни странно, ещё и третья сторона. Не так давно в телевизионном ток-шоу Михаила Зеленского два часа смаковали историю сексуальных отношений 27-летней женщины и 17-летнего юноши. Даме за растление несовершеннолетнего грозил реальный срок, и она всё твердила о большой любви. В любовь почему-то не верилось, но женщину, кстати, одинокую мать, было жаль, потому что её малолетний любовник совершенно цинично заявлял примерно следующее: да, она меня подкармливала, когда я сбегал из интерната. Да, удовлетворяла мою похоть, но любовь прошла и пусть она ко мне больше не пристаёт и сядет в тюрьму. Надоела.
