Все, что ее окружает, и что сливается с ней, обладает здесь собственной традицией, громадной и великой, как сама история, все обладает своим весом и каменной гордостью ценной архитектуры.
Со стороны шумной и богатой Виа дель Корсо стеной «польского» переулка является Дворец Асте-Ринуччини-Бонапарте, четырехэтажная глыба, фасад которой украшают: наполеоновский орел с распростертыми крыльями, каменное чудо подоконников и окон, входной портал и большой зеленый балкон, выдвигающийся из угла здания. Этот дворец, возведенный (1660 год) архитектором Маттио ди Росси для семейства д'Асте — по сравнению с другими «palazzf» Рима, взять хотя бы дворцы Боргесе, Фарнезе, Рус поли или соседствующий, Дориа, это маленький, скромный «palazzino», гордый только своим расположением в центре Вечного Города, благородными пропорциями своей архитектуры и следами, оставшимися от женщины, которая когда-то удостоила чести эти интерьеры, проживая здесь осень своей жизни. Этой женщиной была Летиция Бонапарте из семейства Рамолино — мать императора. Потому сейчас говорят просто: Палаццо Бонапарте, хотя тогда, когда она здесь проживала, дворец называли Палаццо Ринуччини.
Палаццо Бонапарте (слева и прямо — переулок Дория)
Мать великого корсиканца купила этот дом через три года после Ватерлоо, в начале 1818 года, заплатив двадцать семь тысяч пиастров, и закрылась, словно в монастыре, в девяти обширных комнатах второго этажа, заполненных произведениями Жерара, Гроса, Изабейя, Кановы и Бартолинит. Каждое из этих произведений искусства представляло ее ребенка или же память о каким-нибудь триумфе на пути ампирной эпопеи. В прихожей, у основания лестницы, находилась обширная ниша со статуей Наполеона работы Антонио Кановы, впоследствии вывезенной в Англию; ее — как по иронии судьбы — выставили у основания лестницы лондонского Эпсли Хаус, где размещается Музей Веллингтона.
На третьем этаже располагались гостевые апартаменты для семьи, верхний этаж занимали слуги — одни корсиканцы. В угловой спальне Мадам всегда стояли цветы, бюст и полевая кровать сына, а камин украшал бюст внука, короля Рима. Одно окно этой комнаты открывалось в прохладный мрак Виколо Дория, второе — на Венецианскую Площадь. Сидя и молча часами в этой комнате или — если вечер был теплый — у балюстрады углового балкона, закрытыми глазами она всматривалась в маленький остров, лежащий в безграничном океане, на котором умирал ее сын. И так в течение двадцати лет.
С ее пребыванием здесь связан таинственный визит человека, лицо которого помнит лишь темная улочка, истоптанная ногами поляков. Стены какой-то из комнат стали свидетелями непонятного и необъяснимого в свете законов и лабораторных систем нашего рационально мыслящего мира. Современная наука беспомощна перед такими явлениями, но разве современная наука не является до сих пор слепым щенком?
Наполеон умер 5 мая 1821 года, в 5:49 утра в Лонгвуде на Святой Елене. Известие об этом добралось с острова в Лондон 4 июля, в Париж — 5 июля, в Рим, официально, не раньше 6 июля. Оптический телеграф, изобретенный мсье Шапке, действовал только на суше — океан должны были преодолевать везущие новость парусники. Но именно в день смерти, 5 мая 1821 года, после полудня, перед Палаццо Ринуччини появился никому не известный путник. Так никогда и никто не узнал, кем он был, поэтому во всех последующих документах и научных работах применялось определение «незнакомец». Этот человек начал валить кулаком в двери, когда же их открыли, он начал настойчиво требовать аудиенции у матери императора. Не без сопротивления, его допустили к ней. Тогда он приказал свидетелям покинуть комнату. Те вышли, но, опасаясь неизвестно чего, не до конца закрыли дверь. Пришелец приблизился к седой даме и сказал:
— Мадам, когда я произношу эти слова, Наполеон уже освободился от собственных забот и болт. Он счастлив.
После чего вырвал из-под одежды спрятанное там распятие и начал кричать в экстазе, с лицом Савонаролы и горящими огнем глазами:
— Ваше высочество, прошу Вас поцеловать Искупителя и Спасителя вашего любимого сына.
Впоследствии он заверил, что мадам Бонапарте еще увидит Наполеона, который прибудет, чтобы освободить Европу через много, много лет, наполненных кровью и огнем, опустошающим континент, «чтобы исполнить волю Царя Царей!!!»
После этого он поклонился и, не говоря ни слова, вышел и исчез в переулке Дория — в «польском» переулке. Больше уже никто его не увидел, а смысл его слов поняли двумя месяцами позднее. Показания прямых свидетелей (дворецкого Колонны и компаньонки, мадам Мел лини, а так же привратника и лакея) не позволяют усомниться в истинности описанной выше сцены.
Каким чудом незнакомый пришелец узнал про смерть Наполеона уже в тот же самый день, когда она наступила, находясь столь далеко, в тысячах километров от Святой Елены? В первой половине XIX века, когда спиритизм с оккультизмом, а так же всяческие тайные знания праздновали триумфы, объяснение бы нашли легко. В третьей четверти нашего столетия, когда научный рационализм скомпрометировал всяческую магию и внечувственный опыт — такой ответ только высмеяли бы и сделали бы все, чтобы усомниться в достоверности сообщения. Сегодня, самые серьезные институты в мире на полном серьезе проводят эксперименты с медиумами-телепатами, и когда отсутствие объяснения стольких явлений научило закоренелых рационалистов скромности — уже никто не осмелится смеяться. Сами, со своей находящимся в пеленках знанием, мы достойны насмешки, а мир наших чувств столь же мрачен, как небольшой переулок возле Пьяцца Венеция.
Через два месяца после визита таинственного медиума, пожилая женщина, из лона которой появился «бог войны», поняла, о чем говорил незнакомец. Она уже предчувствовала, что на этой смерти ничто еще не закончится: «Они все умрут, — говорила она, — а я останусь сама и буду их оплакивать. Моим предназначением было родить и похоронить их всех. Моим уделом стали боль и плач». Она угадала. Впоследствии смерть забирала у нее очередных детей, а она продолжала жить, всматриваясь в выполненный чародейской рукой Давида бюст сына и в его раскладушку, которую она поставила у окна. Через окно были видны далекие верхушки Капитолия и солнце, которое уже не могло вернуть улыбку на ее лицо. Римлянке, проходящие мимо Палаццо Ринуччини, ускоряли шаг и прерывали беседы. Неписанное, но среди всех уважаемое правило гарантировало этому месту тишину и покой.
Когда в конце января 1823 года в Рим с официальным визитом прибыл один из крупнейших коронованных негодяев эпохи, враг ее сына и убийца мужа ее дочери Каролины, Марата — Фердинанд I, после смерти Марата король Обеих Сицилий — был отдан приказ устроить иллюминацию по всему Косо и Венецианской Площади, без какого-либо исключения. Все окна на трассе проезда должны были быть освещены «a giorno» — «как днем». Мадам Мерен об этом сообщили (специального курьера к ней выслал кардинал Консальви). Она ответила одним предложением:
— Передай кардиналу — министру, что если бы тип, ради которого готовят это празднество, убил члена его ближайшей семьи — его преосвященство не зажгло бы свечей, чтобы отдать ему честь.
Вечером, в день прибытия Фердинанда, когда Рим сиял потоками света из тысяч окон — дворец Ринуччини был единственным зданием, черным словно гробница. Иностранцам, идущим через площадь и спрашивающим, кто проживает в этом мрачном доме, отвечали шепотом: «La madre di Napoleone… Povera!»
«Бедняжка!» — все римлянке, ведомые какой-то странной всеобщей интуицией и чувством, любили эту женщину и сочувствовали ей.
Великий французский бард, Беранже, писал:
«La noble dame, en son palais de Rome,
Aime a filer, car bien jeune, autrefois,
Elle filait, en allaitant cet home,
Qui depuis lentoura de reines et de rois…»
Этих строк нельзя перевести на наш (польский) язык так, чтобы они остались поэзией, ибо — как сказал Эллиот — «поэзия является чем-то, что гибнет, благодаря переводам». Означают же они попросту:
«Благородная дама в своем римском дворце
любила прясть, как и тогда, когда, будучи молодой,
пряла и кормила человека,
который впоследствии окружил ее королевами и королями…»
В 1836 году пряжа ее жизни, в которой было немного счастья и море печали, достигла конца. Скромная табличка внутри дворца упоминает ее здесь пребывание. Сколько же легенд ходит об этом здании, которое, несмотря на свои барочные формы, так превосходно гармонизирует со средневеково-ренессансной суровостью Венецианской Площади.
Вторую стену переулка образует Палаццо Дория-Гавотти — гордость барочной архитектуры Рима. Это комплекс зданий, растянувшийся на громадном пространстве, от Виа дель Косо до Виа дель Плебисчито и до самых площадей Колледжио Романо и Грациоли. Теперь он обладает позднебарочными формами, но его история началась уже в 1435 году на развалинах монастыря Сан Чириако, и создавалась она такими творцами как Антонио Гранде, Пьетро да Кортона, Браманте, Габриеле Вальвассори, Паоло Амели и Буисири-Вичи. Дворец часто менял владельцев (поочередно: дьяконат при Санта Мария ин Виа Лата, кардинал Фацио Сарторио, Франческо Мария делия Рокере, семейство Альдобрандини и семейство Дория-Памфилии). Здесь, во времена Ампира (стиля Первой Империи, то есть, стиля Наполеона Великого) проживал французский губернатор, месье де Миоллис. Сегодня часть комнат принадлежит частным владельцам, а остальные — это музей, где размещается знаменитая галерея Дория с картинами Веласкеса, Караваджио, Караси, Гуэрчино и других. Следующих двенадцать помещений — это польская научная станция с библиотекой — польский островок в городе, в который ведут все пути. Точнее же: Виколо Дория, номер 2.
