Это казалось невозможным не только из‑за его внешнего вида. Присущие ему спокойная внушительность и серьезность принесли, наверное, положительные плоды в его работе советника по следственным делам в уругвайской полиции, но мало кто знал, что у него был еще один кабинет — в политическом отделе посольства США. Никто не мог подумать, что его настоящая работа заключалась в выполнении шпионских заданий ЦРУ. Об этом не могли догадаться даже уругвайские полицейские, которые говорили о нем как о чрезмерно бдительном, опытном советнике.
Не раз его поведение вызывало улыбки. Многих интриговало, что иногда Кантрелл подходил ко мне, таинственно что‑то шептал на ухо и сразу же исчезал. Но в действительности Кантрелл не был так прост.
Наши отношения постепенно становились более близкими, и беседы превратились в серьезные и глубокие диалоги. Вначале они ограничивались вопросами об отдельных сторонах моей жизни. Затем он стал проявлять пристальное внимание, даже в деталях, к моим контактам с Микале и с политическими деятелями партии «Бланко». Теперь он уже не украдкой вел записи во время наших бесед, а требовал подробные отчеты обсуждаемых тем.
Затем начались первые психологические тесты и проверки. На протяжении всего этого длинного этапа я всегда вспоминал совет одного моего друга: «Не делай ошибок, представляясь хитрецом, а главное — не притворяйся, что твой умственный коэффициент ниже реального».
Я всегда об этом помнил, но особенно убедился в правоте моего друга, когда начал работать в американском посольстве.
Проникнуть в политический отдел посольства всегда было очень трудно, так как это были угодья ЦРУ. Три раза я проходил через герметические двери отдела, и каждый раз у меня брали отпечатки пальцев, и всегда неотступно сопровождал меня вооруженный морской пехотинец.
Нельзя рассказывать о Кантрелле, не упомянув имени Хуана Нориеги. Он был сыном натурализовавшегося в Соединенных Штатах испанца. У него были огромные связи в испанской колонии в Монтевидео. Как мы уже писали, Нориега не был членом «миссии», он отвечал за оперативную работу в политическом отделе посольства. Он часто приходил в Главное управление полиции, а потом даже устроил себе кабинет на пятом этаже, где у генерального полицейского штаба имелось несколько спальных комнат. По методам работы он был похож на Кантрелла, однако был более беспорядочным и менее исполнительным. Мое постоянное общение с этими и другими советниками постепенно вышло за простые рамки служебных отношений. Я их досконально разглядел, познакомился с образом мыслей и действий не только их самих, но и членов их семей.
Когда в 1967 году Саенс отправился в четырехмесячный отпуск, он попросил меня переехать в его квартиру, которую не хотел оставлять без присмотра, опасаясь грабителей или «террористов». Главное полицейское управление выделяло постоянного охранника для его дома, но он считал это недостаточным, так как не верил часовому.
Итак, я расположился, как бакан[17], в доме на улице Копакабана, в квартале Карраско. Было очень удобно ездить на работу и приезжать с работы на государственном автомобиле, за рулем которого был сержант, шофер Саенса.
На следующий год уже Кантрелл попросил меня о точно таком же одолжении. В это время он жил на улице Гарсиа Кортинас, за полквартала от тюрьмы, откуда позднее совершила побег большая группа тупамарос.
Я так же хорошо провел время в его доме.
Президентские выборы 1966 года стали поводом для интересных разговоров. У каждого американского советника или дипломата было свое твердое мнение, отличное от мнения другого, Любопытно было наблюдать, как в зависимости от уровня культуры или широты взглядов на политическую жизнь страны менялись симпатии американцев в отношении кандидатов.
По степени предпочтения, отдаваемого кандидату, всех американцев можно было разделить на три группы. На самом низком уровне, как в смысле культуры, так и перспективы, находились Саенс и Бернал. Их заботило лишь то, как бы после выборов не возникло каких‑либо осложнений в их работе. Они говорили, что любые изменения вызывают у них отвращение, поскольку пришлось бы заново искать личные знакомства, прощупывать новых руководителей, узнавать их реакцию, находить их слабости. Саенс и Бернал делали не более того, на что им указывали сверху. Так как машина уже была налажена, им хотелось единственно того, чтобы у власти осталась партия «Бланко», а среди «бланкистов» — Эбер.
Но почему Эбер?
Мы уже видели, что Микале тесно сотрудничал с миссией, но в конце концов погорел. Его длительное пребывание в министерстве развило в нем неуемное хвастовство. Он стал считать себя незаменимым и даже начал борьбу с политическими деятелями, которые по своему положению были значительно выше его. Кроме того, он позволял себе злословить по поводу некоторых бывших министров, с которыми работал. Он дошел до того, что перестал относиться с уважением к лицу, которому был обязан своей карьерой. Вот таким было его положение, когда за несколько месяцев до выборов разразился профсоюзный кризис. Титито Эбер заявил о советском вмешательстве в профсоюзы Уругвая. Под влиянием Саенса Техера и Микале заявили, что два профсоюзных руководителя прячутся в советском посольстве. Вспыхнул скандал. Была доказана абсолютная лживость выдвинутых обвинений.
В связи с этим Техере пришлось уйти в отставку, а ослабленный борьбой с путчистами Микале вынужден был попросить бессрочный оплачиваемый отпуск. Хотя он и оставался номинально генеральным директором, но вернуться на свою должность ему так и не удалось. Временно исполняющим обязанности генерального директора был назначен Родриго Акоста.
Эберу было нетрудно пожертвовать Микале. Его борьба с Агеррондо и его сообщниками тяготила Титито, который, возможно, после переворота стал бы гражданским руководителем правительства де — факто. В то же время он был партийным вожаком группировки, к которой принадлежал Микале.
Стораче Арроса, заменив Техеру, дал миссии зеленый свет, позволяя ей делать все, что вздумается. Его просьбы сводились только к обеспечению стипендиями в Вашингтоне кого‑либо из своих друзей или сообщников.
Американцы жалели об уходе Микале, но министр для них был важнее генерального директора. Поэтому Саенс и Бернал были сторонниками статус — кво. Им хотелось, чтобы «год Эбера»[18] растянулся еще на пять лет.
Кантрелл и Нориега теперь действовали более осмотрительно. Ни к кому из кандидатов они не относились с предпочтением — ко всем у них было отношение отрицательное. Мичельини[19] был для них неприемлем, однако его кандидатура их не волновала, так как они считали его шансы ничтожными.
На этом же основании отметалась кандидатура Васконсельоса. Даже в отношении Хорхе, из‑за его некоторых демагогических позиций, высказанных в «Аксьон», у них закрались сомнения, правда, вскоре они отпали. Известную озабоченность вызывала у них кандидатура генерала Хестидо. Их пугал не столько генерал и не столько силы, стоящие за ним: сторонники Батльистского союза «Колорадо», а также те, кто группировался вокруг архиреакционной газеты «Эль Диа», возглав — ляемой Пачеко Ареко[20].
Нет, их отпугивало то, что решающий вклад в кампанию по его избранию могла внести группа сенаторов, которая отделилась от «15–го списка» (в их числе находилась сенатор Робальо), и ее влияние могло поэтому в будущем стать значительным. Кантрелл и Нориега рассматривали Робальо чуть ли не как фанатичную террористку с ножом в одной руке и бомбой в другой.
Не был в фаворе и Титито. ЦРУ считало его человеком очень неуверенным, несерьезным, способ — ным совершить любой необдуманный поступок. Некоторые его заявления были смехотворны.
Кантрелл и Нориега, хотя были несколько выше по уровню развития, чем Титито, обращали на себя внимание тем, что часто говорили банальности.
— Тот, кто кажется красным, — говорил мне Кантрелл, — и говорит как красный и поступает как красный, должен быть красным. Васконсельос поэтому — красный.
Прикидываясь наивным, Нориега так говорил о Батлье — и-Ордоньесе:
— Это только снаружи он старый мечтатель, привезший из Европы четыре анархических мысли, украсивший их французским рационализмом, чтобы предложить несуществующей стране. Батльизм не более чем попытка придать идеологическое содержание этому салату. В конечном итоге Батлье и Эррера являются разными сторонами одной и той же медали: они представляют народ, который не хочет быть аргентинским или бразильским, но не может жить как уругвайский.
Как ни старался Нориега показаться мудрым, иногда он просто терял чувство меры. Так, однажды увидев на улице большое количество красных флагов, он чуть было не затеял по этому поводу специальное расследование, пока я ему не объяснил, что это эмблема партии «Колорадо».
