— А где-нибудь помимо вашего Живого Журнала эти фотографии выставлялись? Есть ли планы и намерения?
— В интернете у меня есть отдельный фотоальбом (http://avvas.photofile.ru) , где все структурировано, разложено по папочкам. Хотелось бы сделать выставку писательских портретов. Я думаю, когда-нибудь это будет, просто надо этим вплотную заняться. Бывают случаи, когда газеты просят у меня фотографии с какого-нибудь мероприятия: допустим, печатают репортаж, срочно нужна фотография, а фотограф от этой газеты не пришёл. Было несколько случаев, когда мои фотографии использовались таким образом.
— Еще один личный вопрос: каково это — жить в писательской семье? Пишете вы, пишет ваша жена, и даже сын — студент Литинститута. Это в первую очередь ощущение единомышленников, поддерживающих друг друга, или бывает творческая зависть, конкуренция?
— Каждому творческому человеку нужно уединение, каждому порой хочется покоя, сосредоточенности для собственной работы, и не всегда удается совместить интересы. Но, с другой стороны, в такой жизни есть плюс, потому что всегда рядом есть человек, с которым можно обменяться впечатлениями, мыслями.
— Сейчас, в преддверии вашего юбилея, у вас берут разные интервью. Есть ли среди задаваемых вам вопросов неожиданные, заставляющие задуматься, возможно, что-то переосмыслить?
— Я теперь уже заранее знаю все вопросы, которые мне зададут. Абсолютно все, без исключения. И у меня в голове, признаюсь, уже лежат готовые ответы на все вопросы, которые мне могут задать. Я не помню за последние годы ни одного неожиданного вопроса, который застал бы меня врасплох.
— И наконец традиционный вопрос: ваши пожелания газете "День литературы" — ее сотрудникам, авторам, ее читателям.
— Я, как постоянный читатель самой разнообразной периодики, бумажной и электронной, непременно читаю и "День Литературы". Могу сказать, что при всех "но", при всех оговорках, возможных в отношении этой газеты, я думаю, что она является необходимым элементом того спектра литературной периодики, который сегодня сложился у нас, в России. И если бы вдруг по каким-то причинам, не дай Бог, "День литературы" исчез, то для меня образовалась бы какая-то лакуна, пустота, мне бы чего-то в этом спектре не хватало.
Харт Крейн МАРТИН ИДЕН АМЕРИКАНСКОГО МОДЕРНИЗМА
В начале 70-х годов прошлого века в одной из антологий американской поэзии мне попалось стихотворение Харта Крейна (позже узнал, что это вступление к его поэме "Мост"), заворожившее меня причудливой цепью ассоциаций и ажурной гирляндой рифм. Перевод мой кочевал в "самиздате"; помню, что он сильно нравился Парщикову, с которым посещали литинститутский семинар Ал. Михайлова; доходили смутные слухи, что он понравился Бродскому; в конце концов, перевод с неизбежными опечатками был опубликован уже в конце 70-х в журнале "Памир", где находила приют тогдашняя изгойская зарубежная поэзия.
Многие годы собирался увеличить свой корпус переводов из Крейна, сначала были проблемы с элементарным поиском его книг, но вот, пожив в Лондоне пару недель два года тому назад, приобрел и несколько книг загадочного американца, и свежевышедшую его биографию. Сейчас остаётся вопрос времени и сил.
Крейн родился в июле 1899 года в штате Огайо в семье фабриканта. Отец оставил семью. У юноши в свою очередь тоже семейная жизнь не сложилась.
Первый стихотворный сборник "Белые здания" вышел в 1926 году, знаменитая поэма "Мост", посвящённая Бруклинскому мосту как самому яркому символу тогдашней американской цивилизации (наподобие Эйфелевой башни в Париже), была опубликована в 1930 году. Призрачные видения и неотчётливые аллегории и сегодня будоражат воображение. Надо бы, наверное, сравнить строки поэмы со стихами Маяковского, посвящёнными этому же мосту, только вот тоже руки не доходят.
Не дожив до возраста Христа, в конце апреля 1932 года Харт Крейн, словно Мартин Иден из одноимённого романа Джека Лондона, покончил жизнь самоубийством в Карибском море. Вскоре был канонизирован отечественной критикой в качестве одного из важнейших мэтров модернистской поэзии. Предлагаю вниманию читателей свою давнюю работу и два совершенно свежих перевода.
Виктор ШИРОКОВ
БРУКЛИНСКОМУ МОСТУ
Как много рассветов помнишь, как много ночей холодных,
Крылья бессонных чаек роняют перьями шум,
Над скованной сизой гладью зарёванных вод Свободы
Металлическим мозгом захлёбываешься, тугодум.
Взмываешь ажурным телом, глазу недосягаем,
Как призрак, как наважденье свободной от плоти души,
Как букв перегруппировавшихся неожиданное слиянье;
Сверхскоростным лифтом из будней нас вырвать спеши…
Я думаю о киношках, о панорамных трюках
С толпами, искривлёнными простынями зеркал,
В которых, себя не видя, торопятся в пропасть рухнуть,
Предсказывая соседям на тех же экранах провал.
И Ты — через гавань — вытянувший серебряные ходули,
Как будто солнце роняло слитки твоих шагов,
Энергию не растративший в тяжеловесном гуле,
Свобода — твоё призвание, свобода — твоя любовь!
Подземка к тебе выносится, гадая — чердак или клетка,
Сумасшедшие скорости заучили парапеты твои,
Здесь металл бессмертию молится, тлеющей сигареткой
Шутка вываливается из губ скоростных шутих.
Стены Рассвета спрессованы из полдня и скрещенных балок,
Зубы последние скалит небесный ацетилен;
Всё утро летящую тучу ворочал подъёмный кран, балуясь…
В твоих кабелях Атлантический неожиданно присмирел.
И неясно, как это иудейское небо
Тебя наградило… В рыцари, посвятив не с руки,
Неизвестным временем орудуя, как неводом:
Отмена смертного приговора превратилась в спектакль для реки.
О алтарь и арфа, взбесившаяся электросварка,
(Как можно было пытаться выровнять струны твои!).
Ужаснейший миг экстаза, измученная весталка
Не сдерживает восторга, и молитва парии —
Снова трагическим светом твои отливают скорости,
Как дыхание звёзд, неразделимо сожительство идиом.
Твой путь — конденсат вечности: скрижали новой истории,
И мы на твоих плечах совершаем ночной подъём.
Под тенью железных свай я длю своё ожидание;
Всегда твоей чистой тенью была одна темнота.
Петарды ночного Города уже прекратили мерцание,
Лишь ледяные годы трутся об опоры моста.
О Бессонница, как река, перепрыгнувшая
В море — под тобой — землю изрыв,
К нам, невидным, смятённым, смущенье ещё не отринувшим,
Чтоб лекалом корабля дать взаймы Богу миф.
ЛЕГЕНДА
Такая же безмолвная, как зеркало, верное
Реальностям, погружённым в молчание…
Я не готов ни к раскаянию,
Ни к равновеликим сожалениям. Для мотылька,
Изогнутого, не более чем тихо
Умоляющее пламя. И судороги
Белых падающих хлопьев,
Целующихся —
Такова цена всех дарений.
Для узнавания —
Этого рассекания и этого горения,
Но только одним тем, кто
Израсходует себя вновь.
Дважды и дважды
(Снова дымящийся сувенир,
Кровоточащий фантом!) и еще раз вновь.
Пока блестящая логика не победит
Неслышимо, как зеркало,
Достоверно.
Тогда, капля за едкой каплей, идеальный крик
Свяжет некую постоянную гармонию —
