59 годах (вспомните: «... знать, столица та была недалече от села...») и посетил родную деревню.
Надо полагать, в ишимские края П. П. Ершов приезжал с хорошим настроением: за год ему удалось открыть две женские школы в Ишиме и Тюмени.
Совершенствование народного образования в родных краях, открытие и расширение школ приносило Ершову большое моральное удовлетворение. В какой-то мере оно облегчало душу, снимало тяжесть служебных неудач и обид, семейных огорчений. А они непрерывно сопровождали П.П. Ершова как в карьере, так и во взаимоотношениях с окружающими его людьми. Даже любимое детище поэта «Конек-Горбунок» с первых же изданий принесло Ершову немало хлопот. Критики усматривали крамолу во всем. Таков, например, отзыв рецензента по случаю выхода в свет в 1840 году третьего издания книги: «Основная мысль сказки – глупость, тунеядство и праздность есть самый верный путь к человеческому счастью». Тиски государственной цензуры до сих пор поражают воображение. Без согласования с автором издатель меняет стихотворную основу настолько, что ее не узнает сам Ершов. Так, фразу «До оброков ли нам тут? А исправники дерут» цензор заменил на менее политизированное: «А коль не урожай, так хоть в петлю полезай!» Только после смерти Николая I был разрешен выпуск сказки в первоначальном авторском прочтении.
Да что там цензура! Сибирский авторитет областник Г. Потанин в одной из своих работ («Областническая тенденция в Сибири», Томск, 1907) о деятельности П.П. Ершова отозвался следующей пренебрежительной фразой: «Всю жизнь он потратил на педагогическую деятельность в Тобольске, оставив по себе память в очень ограниченном кругу». Читаешь такое и диву даешься непониманию важности народного просвещения, даже если бы Ершов ничего и не сделал в русской литературе. Признаться, когда я впервые прочитал эти строки Потанина, то уважение к нему, бытовавшее в моем сердце ранее, улетучилось.
В одном из писем В. Стефановскому в январе 1865 года Ершов писал: «На Коньке-Горбунке воочью сбывается русская пословица «Не родись ни умен, ни пригож, а родись счастлив».
Из письма к А.К. Ярославцеву (6 августа 1852): «Ради бога скажи мне, за что такая немилость к «Коньку»? Что в нем такого, что могло бы оскорбить кого бы то ни было?»
Разрываясь между литературным призванием и обязанностями чиновника, Ершов по возвращении в Тобольск из Санкт-Петербурга поначалу не находил себе места. Из письма своему другу в столицу империи В.А. Треборну (Тобольск, 26 сентября 1844): «Муза и служба – две неугомонные соперницы – не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призвании, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю, и прочее. А служба – в полном мундире, в шпаге и шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанностях гражданина, о преимуществах оффиции. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце».
Медленно и неотвратимо уходили поэтические порывы, трудно писалось... Разве что на эпиграммы еще хватало духу. Так, в 1863 году Тобольск посетил новый губернатор А.И. Деспот-Зенович. После встречи с ним, надо полагать, малоприятной, Ершов в сердцах молниеносно сочинил следующую эпиграмму:
«Тебя я умным признавал, Ясновельможная особа, А ты меня с глупцом сравнял... Быть может, мы ошиблись оба?
Все чаще Ершов ловил себя на мысли о том, что читая хорошие, но чужие стихи с удачными выражениями и меткими словами, он становился способным лишь на получение определенного настроения от стихотворения в целом, на его оценку, а не на создание чего-либо своего и лучшего. В те годы он жаловался В.А. Андронникову на трудное одиночество:
Ты просишь на память стихов, Ты просишь от дружбы привета... Ах, друг мой, найти ли цветов На почве ненастного лета? И еще... Браги умолкли – слава Богу, Друзья ушли – счастливый путь. Осталась жизнь, но понемногу И с ней управлюсь как-нибудь...
Нередко в своей жизни человек ощущает этап, наступивший вчера-сегодня, когда он понимает, что закончилось очень важное: детство, юность, обучение в университете. Позади – расставания с близкими людьми, любимой работой, с хорошим когда-то здоровьем. Становится настолько грустно, что не по-книжному, не по толковому словарю он узнает настоящую цену сладковато-томительной и по-своему прекрасной болезни – ностальгии. Ершов в те годы переживал нечто подобное. Только иногда на его душу наплывало радужно-счастливое настроение. Он с упоением читал любимые и вновь открываемые для себя стихи, любовался природой, встречными женщинами. С возрастом, увы, эти наплывы приходили все реже и реже... Как их сохранить надолго? Чем стимулировать? Не эти ли вопросы приходят на ум каждому, особенно в зрелые годы?...
Открытие музея П.П. Ершова в школе села его имени – событие знаменательное. Музей, несомненно, станет приметным очагом культуры. Но ему необходимы помощь и внимание, в первую очередь от Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника и Омского краеведческого музея. Они располагают многочисленными документами о П.П. Ершове, копии которых не только украсили бы школьный музей, но и подняли его научно-познавательское значение.
Безруковский период жизни П.П. Ершова, особенно посещения деревни в конце пятидесятых годов XIX века, наименее изучен. Было бы неплохо хозяевам музея – школьникам попытаться собрать у себя все, что возможно. Наверное, в этом трудном деле наибольшую помощь может оказать переписка П.П. Ершова с уроженцем Тобольска великим русским ученым-химиком Д.И. Менделеевым и его женой, падчерицей Ершова, Ф.Н. Лещевой. По времени годы переписки и поездок в Ишим совпадают. Архив Д.И. Менделеева хранится в Ленинградском университете и содержит весьма ценные сведения о последних годах жизни поэта.
Возвращаясь к именам Одоевского, Штейнгейля, Ершова и Мачтета, вновь думаешь о завидной литературной судьбе Ишима
