народе и политических нравах? Как справедливо подчеркивает П. П. Черкасов, «…автор и не ставил перед собой столь широких задач. Ни народ, ни русская культура его не интересовали. Зато государственная система и политические нравы, утвердившиеся в Российской империи, вызывали нескрываемый интерес у путешествующего литератора, равно как и живые символы этой системы – придворные, министры и чиновники». Сам Кюстин, предваряя упреки в том, что за короткий срок он вряд ли мог серьезно узнать Россию, писал так: «Действительно, я мало повидал, но многое угадал».
Кюстин не просто демифологизировал Россию, разрушил миф о ней как оплоте порядка и консервативных ценностей, но и предложил универсальную модель описания России, основанную на демонизации Другого.
Именно в таком демоническом облике Россию начали воспринимать в дальнейшем. Так, Жорж Соколофф подчеркивает, что вместе с книгой Кюстина «умирает последняя надежда на восстановление российской репутации. Вместо того чтобы предложить читателям расплывчатый портрет, Кюстин создает устрашающую картину царского деспотизма и опасностей для Европы, которые он таит в себе». При этом Кюстина историк именует не иначе как «маркизом-оракулом». Как отмечал известный отечественный историк-американист В. Л. Мальков, книга Кюстина «синтезировала все страхи перед “экспансионистским абсолютизмом” в его русской форме и на многие десятилетия вперед наложила отпечаток на внешнеполитическое мышление Запада». Современный английский историк Орландо Файджес также подчеркивает, что в книге Кюстина «проговариваются все страхи и предрассудки тогдашней Европы в отношении России, что и служит ключом к ее успеху».
Работа Кюстина формировала новый западный миф о России, превратившийся со временем в исторический факт. Эта книга разрушила тот образ петровской России, который был создан прежде, и, по сути, саму деятельность Петра Великого объявила провальной. Задача реформатора оказалась изначально невыполнимой, поскольку его нация была слишком варварской и азиатской, чтобы впитать европейскую цивилизацию. В результате у русских получился симулякр западного общества, «царство фасадов».
Россия, если верить Кюстину, огромна, но все в ней видимость, она может лишь подражать, и каких-то собственных нравственных начал в ней нет. Как отмечал Ф. И. Тютчев в записке от 12 апреля 1848 года, «существо этой враждебности, повторим еще раз, постоянно используемого недоброжелательства по отношению к нам заключается в абсурдном и тем не менее всеобщем мнении, признающем и даже преувеличивающем нашу материальную силу и вместе с тем сомневающемся в том, что такое могущество одушевлено нравственной и самобытной исторической жизнью».
Журнальные войны между Россией и Францией, или Страсти по Кюстину
Итак, книга Кюстина выстрелила и имела большой общественный резонанс, как бы к ней ни относились. Именно ее публикация спровоцировала самую настоящую информационную войну между Россией и Францией. Термин «информационные войны» тогда не употребляли; в России их называли «журнальными войнами» – так это явление обозначено в отчетах Третьего отделения Императорской канцелярии. Журнальные – потому что «газета» по-французски это и есть le journal.
О стране, далекой и неизвестной, легче всего сообщать всяческие нелепицы, направляя общественное мнение в нужное русло. Журналист, писатель и переводчик Владимир Михайлович Строев, оказавшийся в Париже в 1838–1839 годах, отмечал, что газетные утки – «статьи чисто выдуманные, для возбуждения ужаса на бирже или в гостиных», про Россию и русских «выдумывать легче всего, ибо нас в Париже совсем не знают <…> Тут обширное поле французскому воображению: оно создает какое-то небывалое царство под именем России и печатает об нем глупейшие басни». Историк Михаил Петрович Погодин, тогда же посетивший Францию, по дороге из Марселя в Париж разговорился в дилижансе с двумя старушками-попутчицами, задававшими «смешные» вопросы о том, «…есть ли у нас постели, раздеваемся ли мы, ложась спать…» Причем Россию плохо знали не только обыватели, но и интеллектуально искушенные люди. Так, знаменитый писатель Александр Дюма-отец во время разговора с актерской четой Каратыгиных, навестившей его в Париже в 1845 году, назвал Бородинскую битву Полтавской. Казалось бы, европейцы располагали к тому времени значительным объемом информации о России, в Европе публиковалось много работ, но все равно нас они не знали.
На книгу Кюстина российские власти должны были реагировать. Задачи по формированию позитивного образа России за рубежом были возложены на Третье отделение во главе с графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом. «Наш ответ Кюстину» вполне мог бы выйти из-под пера величайшего романиста того времени – Оноре де Бальзака, решившего в самый разгар полемики отправиться в Петербург к своей возлюбленной Эвелине Ганской. Этой поездкой решили воспользоваться российские дипломаты, прежде всего поверенный в делах России во Франции Николай Дмитриевич Киселев. В шифрованной депеше графу К. В. Нессельроде от 24 (12) июля 1843 года сообщалось: «…идя навстречу денежным потребностям г. де Бальзака, можно было бы использовать перо этого автора, который сохраняет еще некоторую популярность здесь, как вообще в Европе, чтобы написать опровержение враждебной нам и клеветнической книги г. де Кюстина».
Российские дипломаты рассуждали весьма здраво и правильно понимали ход мыслей Бальзака, всегда мечтавшего о большой государственной карьере, желавшего утвердиться в Петербурге и достичь там того, что ему не удавалось в Париже Луи-Филиппа: стать влиятельным политическим деятелем. Одновременно он стремился разделить с семейством Ганских и Мнишек обладание целыми уездами Киевщины, Подолии и Волыни.
Однако этот проект не был реализован, поскольку возобладала точка зрения императора Николая и графа Нессельроде: взирать на все публикации о России с совершенным равнодушием, полагаться на собственные силы и стараться избегать прямой полемики. В письме российскому дипломату барону П. К. Мейендорфу Нессельроде писал: «…вы знаете, я всегда придерживался мнения, что не надо отвечать на диатрибы иностранных газет. Я еще не видел, чтобы книги или статьи, написанные в нашу пользу, кого-то бы переубедили».
При этом Карл Васильевич сам признавал, что книг, написанных в пользу России (и не инспирированных российскими властями), в Европе было очень мало. 8 октября 1839 года он писал барону Мейендорфу: «В Лейпциге появилась книга под названием: “Пентархия”. Постарайтесь выяснить, кто ее автор. Эта брошюра написана полностью в нашу пользу, редкая вещь в наши времена».
Для самого Бальзака ставка на Россию оказалась иллюзорной: он явился в Россию сразу после выхода книги Кюстина, и придворные круги Петербурга, обжегшись на приеме маркиза, игнорировали прославленного писателя. После пережитого полуофициального «бойкота» романист заметно охладел к императору Николаю, именуя его теперь «калифом в мундире» и отмечая, что «падишах Стамбула в сравнении с русским царем – простой супрефект».
Серьезные меры по формированию позитивного имиджа России властями, конечно, принимались. В Европе действовали журналисты, финансируемые русским правительством, секретные агенты. Большинство опровержений на книгу Кюстина было написано на французском, английском и немецком
