Мысль, конечно, хорошая, но все не так просто. Нищенство существовало во всех народах, во все времена. Оно приобретало разные формы, но сути никогда не меняло. Нищета в словаре Даля обозначает крайнюю бедность, убожество, скудость, нужду, недостаток. Настолько сильные, что человеку ничего не остается, как выходить к народу с протянутой рукой. Так ли уж бедны немецкие попрошайки? В отличие от своих российских коллег, любой из них может обратиться в социальный отдел и получить все, на что имеет право социальщик – деньги на квартиру и на поддержание жизни, медицинскую страховку. Социалом предусмотрен прожиточный минимум не только для обратившегося за помощью, но и для его собак. Тем не менее, количество побирающихся в благополучных странах нисколько не уменьшается. Процент этих людей был удивительно стабилен во все века. Сравнивая колоссальную разницу в социальных сферах Бомбея и Гамбурга, становится ясным, что объяснить в обоих регионах одинаковый процент нищих социальными причинами нельзя. Что лежат они, скорее, в биологической, чем в социальной природе человека. Социологи утверждают, что из всех нищих только 10% – жертвы обстоятельств. Остальные – принципиальные бездельники. Что если нищему дать миллион, через год он опять будет на улице попрошайничать. Если же миллионера выбросить на улицу в одних портках и домашних тапочках, через несколько лет он опять станет миллионером. Лет 30 назад американские ученые проводили экспериментальные исследования. Собрали большую группу нищих попрошаек и на специально выделенные для этого деньги полностью их обустроили: поселили в социальные квартиры, провели, кому необходимо, лечение, послали на бесплатные курсы дефицитных профессий, потратив на каждого кучу федеральных денег. По прошествии нескольких месяцев более 90% их подопечных вновь оказались на улице. По заключению психиатрических исследований этого контингента, подавляющее большинство нищих страдают синдромом «бродяжничества», препятствующим их адекватной социальной адаптации.
Когда я рассказала об этом своим респондентам-попрошайкам, то практически от каждого услышала в ответ: «Не учите нас жить! Лучше помогите материально».
Не пропадет наш скорбный труд…
Работа в Германии на дороге не валяется. И чем больше вам лет, тем труднее ее найти, даже тяжелую и грязную. Печальный факт. Особенно, если вы на родине трудились не в агросекторе, а, скажем, преподавали в вузе, играли в оркестре, руководили какой-нибудь лабораторией, писали стихи, занимались наглядной агитацией. В общем, принадлежали к прослойке, именуемой научной и творческой интеллигенцией. Там, на родине, нас категорически не устроил тезис «Художник должен быть голодным», и мы обратили свои взоры на Запад. Запад почесал репу, немного приоткрыл калитку и едва успел отскочить в сторону от иммигрантской волны, хлынувшей к ним через эту самую щель. Впустить-то нас впустили, а вот со светлым будущим, на которое мы так рассчитывали, вышел напряг. Ведь что оказалось? Дипломы наши здесь никому не нужны. Специалисты широкого профиля Германии не интересны. Без немецкого никуда не воткнуться (ну и что, что у тебя с английским все ОК). Бряцать своими званиями и былыми регалиями нет смысла, ибо началась у нас совсем иная, новая жизнь, а значит, и правила игры изменились. Короче, пожалуйте, господа Akademiker (ы), на ударные стройки капитализма! Вот вам спецодежда, вот – инвентарь, нагребайте побольше и бросайте подальше.
Вот тут-то и начинается расслоение ранее однородной массы на «толкующих» о жизни и «толкающих» ее вперед. «Толкующие» быстренько садятся на социал и замирают, выжидая дальнейшего развития событий. Мол, сейчас не наш ход. Пусть благодетели что-либо предпримут, тогда и мы задумаемся над дальнейшими перспективами. «Толкающие» двигают на поиск курсов, шелестят газетными объявлениями, утыкают носы в мониторы компьютеров. Кому-то из них удается подтвердить дипломы, кому-то переучиться. Кто-то, засунув в задний карман амбиции, замешанные на высшем российском образовании, берется за метлу, тряпку, лопату, мастерок. Жизнь-то идет, потребности растут, семья есть просит. И тут наступает момент еще одного расслоения. На этот раз уже среди тех из «толкающих», кто понял: до прежних высот ему никогда не подняться и тяжелый физический труд до конца дней – его крест. Одни из них следуют народной мудрости: «Если не можешь изменить обстоятельств, измени свое отношение к ним» и без истерик переходят в класс пролетариев. Другие, не сумевшие побороть эти обстоятельства, отношения к ним не меняют и попадают в жесткие тиски непрекращающихся душевных мук, ведь каждый из них для себя, по-прежнему, – профессор, доктор, лауреат, директор, заведующий, начальник. А для окружающих, по язвительному определению сатирика Игоря Иртеньева, – БИЧ (бывший интеллигентный человек).
Так мало нам собственного душевного смятения, тут еще и российская пресса маслица в огонь подливает. «Всем известно, что улицы в Германии убирают вовсе не местные уроженцы-пролетарии, а русскоязычные доктора наук, – пишет одна популярная московская газета. – В профессиональном плане им не светит ничего, кроме заводских конвейеров, уборки отхожих мест, выгуливания чужих псов и ублажения полусумасшедших стариков. Покинув родину в надежде на сладкий кусок, наши эмигранты попали впросак. Подобно Остапу Бендеру, мечтавшему о миллионе, белых штанах и Рио, они получили только белые штаны и дырку от бублика и стоят теперь в очереди у кабинета социального работника, поскуливая: «Подайте на пропитание бывшему коллежскому асессору!».
Правдива ли картина, нарисованная моим московским коллегой? Неужели все наши Akademiker (ы) так и остаются навсегда с дыркой от бублика? Этот вопрос я задавала себе сразу по прибытии в Германию, познакомившись на языковых курсах с группой соотечественников с высшим советским образованием, зарабатывающих на жизнь тяжелым физическим трудом. К этому вопросу возвращаюсь и сейчас, спустя пять лет, в попытке проследить за судьбами своей контрольной группы. Итак…
История первая. Мое место – возле параши
В момент приезда в Германию Андрею было тридцать восемь лет. На родине он заочно закончил литературный институт. В Курске, откуда они прибыли с супругой, Андрей, по его словам, был известным поэтом. Имеется и подтверждение: самиздатовская брошюрка с довольно странным названием «Хреновые стихи». Поскольку ничего другого Андрей толком делать не умел да и не особо хотел уметь, он, по наводке знакомого пенсионера, устроился работать уборщиком в туалет. Долгое время место своей работы скрывал от друзей и знакомых, искренне полагая, что это – временное явление. Скоро он выучит язык и найдет какую-нибудь достойную должность…
На сегодняшний день Андрей, по-прежнему, сидит в туалете. Пообвыкся, принюхался. «Ничего нет более постоянного, чем временное, – говорит он. – Работа мне стала нравиться. Ни тебе начальства, ни коллег. На хрена мне другая? Всего труда-то: помещение в порядке держать». Читает Андрюха в своем офисе русскоязычную прессу, философствует, пишет стихи. Готовит к печати сборник лирики под названием «Туалетные стихи» или «Мое место – возле параши». Уже и цены узнал: пятьдесят штук стостраничного сборника обойдутся ему всего в двести пятьдесят евро. Жена от него ушла два года назад, обозвав конченным типом, только и способным, что смывать чужое дерьмо. Теперь ему никто не треплет нервы и не мешает творить. Вот образец его туалетного творчества: «Любой из нас судьбы своей творец, но из дерьма не выстроишь дворец».
История вторая. Нет ума – строй дома
Именно так всю жизнь и считал сорокалетний карагандинец Сергей, пока сам волею судеб не стал строителем. «Если бы мне, ведущему конструктору, кто-нибудь в нашем бюро сказал, что через пару лет я буду таскать тачку на стройке, никогда бы не поверил», – говорит он в отчаянии. – Но что делать, если страдаешь дистрофией кошелька. На социал можно прокормить лишь средних размеров таракана. Вот и приходится вкалывать по двенадцать часов в день».
