Европа смогла однажды войти в пространство секулярного плюрализма, среди прочего благодаря тому, что европейская интеллектуальная традиция унаследовала греческую античность. Традицию, которая полностью не исчезла и в средневековый период. Что такое средневековая университетская схоластика? Это гигантская, на века растянувшаяся школа рационального сознания, школа диалога и риторики, в которой не только формировалась элита континента, но складывались традиции, формировалась ментальность.
В России ничего подобного не было. Если Европа — это христианская доктрина плюс античная интеллектуальная и духовная традиция, то Россия — это христианская доктрина минус античная традиция. Отсюда и результаты. Я хорошо помню: лет 40 назад даже выражение «дискуссионный клуб» звучало как ругательство…
Игорь Клямкин: Вы, как понимаю, клоните к тому, что в России культура диалога, цивилизованного центризма и либерального консерватизма не имеет корней. То, к чему призывает Кара-Мурза, — это утопия?
Игорь Яковенко:
Я хочу лишь сказать, что исходные суждения, на которые он опирается, надо вписывать в реальный исторический контекст. Контекст, который и в Европе очень непростой, а в России — драматически сложный. Я не против тех целей, которые выдвигает Алексей Алексеевич. Но у меня по прочтении его текста остаются вопросы. Можно ли в России сформировать зрелую культуру диалога не на узком пространстве сообщества интеллектуалов, а в сколько-нибудь широком слое общества? Почему происходят примитивизация и обыдливание, о которых пишет докладчик? Почему уровень мысли и уровень дискуссии катастрофически снижаются, как только массы начинают реально влиять на культуру?
На путях диалога в России — устойчивые интеллектуальные практики и мировоззренческие традиции. Традиционная русская культура пронизана манихейским мировидением. Мировидением, в котором Вселенная есть поле вечной битвы двух космических сущностей — Света и Тьмы, между которыми не может быть примирения, не может быть никакого диалога. Эта парадигматика просматривается с X века, и она объединяет людей самых разных статусов и субкультур.
Традиция, идущая от античности, принципиально иная. В этой традиции именно диалог — путь к истине. Если у тебя есть вопрос, говорил Сократ своему собеседнику, то мы сейчас сядем, обсудим его и продвинемся в ходе диалога к пониманию проблемы, которая тебя занимает: что есть прекрасное, что есть возвышенное… А в России истину не ищут, она воспринимается принадлежащей авторитету — духовному, научному, властному. Это традиционно восточная позиция. Для одного носителем истины выступает божий человек — калика перехожий, для другого — капитан-исправник, для третьего — великий русский писатель. Истина — дар Божий. Она дается в откровении, связана с подвижничеством и харизмой. К носителю истины следует подступать с трепетом душевным и внимать ему с восторгом.
Диалог не заложен в модели нашей культуры как базовая стратегия, как естественный способ решения любых проблем. Отсюда и отсутствие культуры диалога. В России его можно наблюдать лишь в академическом сообществе, в среде интеллектуальной элиты. То есть в субкультуре, которая возникла не благодаря традиционному русскому общественному целому, а вопреки ему, в силу необходимости создания европейской науки и культуры общемирового уровня. Так сложилась среда, в которой формировались все те исторические фигуры, о которых написано в обсуждаемом докладе.
Для меня, как цивилизациониста и культуролога, очевидно: без культуры диалога невозможны ни рыночная экономика, ни частная собственность, ни нормальная, т. е. не «суверенная», демократия. Движение в этом направлении можно и необходимо развивать в субкультуре, адекватной этим задачам, наращивая пространство людей образованных, рационально мыслящих, проникнутых гуманистическими ценностями. Что же касается внедрения рациональной культуры в широкие слои населения и приобщения их к диалогу, то здесь не обойтись без переструктурирования всего общества. Это разрешимая задача, но она предполагает большую работу, связанную с масштабными и глубокими преобразованиями. Будет гарантированная частная собственность, будет осознание людьми своих частных интересов, будет потребность искать носителей сходных интересов и вырабатывать компромиссы с носителями интересов различающихся — обязательно будет и диалог. А иначе — не будет.
Конечно, есть еще и вопрос, который ставит Эмиль Паин: а располагаем ли мы временем, необходимым для таких гигантских преобразований? Моя позиция простая. Вопрос таймера, конечно же, возникает, и пусть будет то, что Бог даст. Но то, что зависит от нас, мы должны делать. В этом я вижу и пафос обсуждаемого доклада. Пафос, который мне близок.
Мы должны наращивать культуру дискуссий. Должны работать с детьми, начиная со школы. Я — университетский преподаватель. И я вижу, что в своей массе студенты не умеют мыслить. Никто их этому не учил. Надо преподавать логику и риторику. Практики диалога должны пронизывать весь цикл образования. Необходимы специальные методики внедрения рационального поведения в ситуации конфликта.
Как решаются проблемы в американской семье? Поругались — садятся, начинают разматывать ситуацию, выявлять ценностные позиции, которые породили конфликт. Ситуация рационализируется. В России все совершенно по-другому. Сначала угрозы с обеих сторон, потом легли в постель — помирились. Ситуация снимается, люди учатся обходить конфликт эмпирически, проходя серию стычек и размолвок. Это касается и отношений супругов, и отношений между родителями и детьми. Установка на осмысленное, рациональное решение в культуре отсутствует.
Но если в ней нет модели диалога как социальной стратегии разрешения конфликтов, то наша задача — такую модель создавать, предлагая и обкатывая образцы. На Западе существует такая реалия, как школьные советы, в которых ученики и учителя совместно принимают значимые решения по поводу школы. Если не превращать это в пародию на демократические процедуры и институты, такой совет может быть школой диалога, социальной ответственности и демократии.
Понятно, что опасность директивно-казенной дискредитации любой здравой идеи у нас чрезвычайно велика. В России, где нет ни школы диалога, ни школы демократии, уже почти столетие существует школа создания муляжей демократических институтов. Но в наших силах создавать отдельные локусы, отдельные зоны, в которых складывается новое качество. Создавать очаги и выращивать в них новую, выпадающую из российской традиции диковину…
Игорь Клямкин: Фактически вы переводите в плоскость педагогики идею Алексея Давыдова об «одностороннем усилении»…
Игорь Яковенко: Да, причем такое усиление невозможно без той конкретной альтернативной проектности в социально-политической сфере, о которой вы говорили, а также проектности педагогической, о которой говорю я. России необходимы лицеи, необходимо классическое образование. В противном случае мы обречены работать в узком слое и наблюдать за тем, как ловкие и циничные ребята манипулируют инстинктами традиционалистской массы.
Игорь Клямкин:
«Остается непонятным, каким культурным и политическим смыслом в идее „либерально-консервативного синтеза“ наполняются понятия традиции и почвы»
Спасибо, Игорь Григорьевич. Вы обратили внимание на культурный антипод диалога, каковым выступает монополизация истины. В политике же таким антиподом выступают монополизация власти и политическая культура, этому соответствующая. Культура, которая порождает не только феномен охранительства, но и феномен революционного радикализма, претендующего на замену существующей монополии монополией собственной. Отсюда и «война дискурсов» как война владельцев монополии и претендентов на нее.
Такая война не есть специфически российское явление. Алексей Алексеевич ссылается на Францию, но аналогичных примеров можно привести множество…
Вадим Межуев: На какую монополию претендовали Вольтер и Руссо?
Игорь Клямкин:
На монополию интеллектуальную, монополию на абсолютную правоту в отношении друг друга. А во времена Французской революции такого рода установка проявилась уже в притязаниях на монополию политическую. И в лице Робеспьера, и в лице Бонапарта, и в лице почти забытого ныне неудачливого заговорщика Гракха Бабефа, намеревавшегося учредить революционную «диктатуру трудящихся»…
«Война дискурсов» — неизбежный продукт любой монопольной власти. Причем она, война эта, переносится и в стан оппозиционеров, раскалывая их на непримиримо противостоящие друг другу группы и секты и порождая тот самый локализм, ту кликовость, о которых говорил Алексей Давыдов. Локализм — не причина, а следствие, которое можно наблюдать в самых разных культурах. Следствие политического, религиозного или идеологического монополизма, под оболочкой которого установке на диалог и компромисс неоткуда взяться.
