В Германии по-прежнему существовало множество мелких княжеских домов, считавшихся «правящими» и потому поставлявших жен, а при необходимости и принцев-консортов не только друг другу, но и зарубежным королевским домам, где молодые отпрыски, чтобы сохранить место в престолонаследии, должны были жениться на детях других монархов. Швеция, Голландия, даже многочисленный российский императорский дом поэтому импортировали жен из Германии, где предлагался самый широкий выбор. Многие становились вполне лояльными супругами. Другие же хранили в сердце Германию и от начала до конца оставались немками. К последним принадлежала и Виктория — вплоть до мелочей. Когда она стала королевой, то, например, красивые золоченые и серебрёные накладки экипажей и конской сбруи сплошь заменили в соответствии с образцами, принятыми при немецких дворах. В 1915 году женщины Швеции, Дании и Норвегии организовали массовую демонстрацию за мир. Королева Виктория позвонила одной из приближенных дам и запретила им участвовать, а г-жа Агда Монтелиус была призвана во дворец и услышала от королевы: «Не забывайте, я немка». Виктория не желала допустить мирную демонстрацию и настаивала, чтобы Густав запретил это масштабное выступление.
Мягко говоря, она одна из самых противоречивых дам в шведской истории. По прошествии многих десятилетий можно лишь очень и очень пожалеть ее. Даже придворный кучер, который в своих воспоминаниях вполне обоснованно рисует малосимпатичный портрет своей государыни, в итоге не смог сдержать сочувствия, каковое она вызывала.
Сохранились письма Густава к родителям, где он сообщает о решении жениться на Виктории, пишет, что влюблен и очень счастлив; похожие слова мы находим и в телеграмме домой от новобрачной Виктории, только что приехавшей в Стокгольм. Подобные монаршие «любовные письма» не стоит трактовать буквально. Они написаны детьми, которым хотелось порадовать родителей. Ведь родители отдавали себе отчет, сколь велика ответственность, когда женишь детей по политическим соображениям, и были не прочь внушить себе, что молодые вправду любят друг друга. Ряд таких вот сохранившихся писем просто написан под диктовку, что доподлинно известно из позднейших признаний участников. Другие отпрыски, достигшие брачного возраста, самостоятельно справлялись с формулировкой желаемых реакций, и порой таким образом возникало чувство влюбленности, не слабее тех чувств, что во все времена приводили под венец самых разных молодых людей отнюдь не знатного происхождения.
Главу о Густаве V не напишешь, не сделав длинного отступления о Виктории. Эта воспитанная в строгости, поначалу круглощекая немецкая принцесса училась вести светскую беседу, расхаживая среди стульев и благовоспитанно с оными разговаривая. Она обожала животных и терпеть не могла охоту. Наверняка требовался немалый кураж, чтобы приводить с собой двух собак на «Дротт», любимую яхту свекра, где ради такого случая насыпали на палубе кучу песку. Хорошая пианистка, она могла сыграть в фортепианном переложении целую вагнеровскую оперу на одном из первоклассных роялей, которые распорядилась расставить всюду, где жила. Суровое воспитание и импозантная внешность помогали ей при желании держаться воистину царственно.
В 1882 году, в возрасте двадцати лет, она родила Густава Адольфа, два года спустя — Вильгельма, а в 1889-м — Эрика. Последняя беременность оказалась тяжелой, и применение сильнодействующих лекарств как до, так и во время родов нанесло ребенку непоправимый вред. Он страдал эпилепсией, нарушениями в развитии и стал одной из фигур умолчания в шведской королевской истории; в конце концов его поселили под присмотром в усадьбе неподалеку от Стокгольма, где ему предположительно жилось лучше, чем иным товарищам по несчастью. Но все равно это трагично. Матери не было у его смертного одра. Впоследствии она драматически живописала придворным дамам, как спешила в Дроттнингхольм, где лежал больной принц Эрик, а когда наконец добралась, мост оказался разведен, и потому она опоздала. В этом рассказе, по всей вероятности, кроется не что иное, как оправдание безнадежности и чувства вины. Жалость вызывает больше она, чем он; ему, наверно, было лучше со специальными надзирателями, нежели с матерью.
Браки между диаметрально противоположными личностями бывают вполне удачными, но комбинация Густав — Виктория оказалась не слишком хорошей: он весьма вялый и пассивный, она энергичная, волевая и нетерпеливая. «При всех ее добрых намерениях договориться с ней было очень трудно», — сказал много лет спустя один из ее внуков. Впрочем, нельзя утверждать, что во время Первой мировой войны она отличалась добрыми намерениями, — по крайней мере нельзя со шведской точки зрения. А ведь она была шведской королевой.
Ездила Виктория на специально изготовленных автомобилях марки «Мерседес» с высокой крышей, чтобы с удобством сидеть на заднем сиденье в большой шляпе (если снять шляпу, то, разумеется, очень непросто снова надеть ее, не попортив прическу). Автомобили были оснащены системой сигнализации, так что она могла «дирижировать» шофером, указывая ему, когда трогать с места, останавливаться, обгонять, прибавлять скорость, поворачивать направо или налево, — поскольку же она сама умела управлять лишь конным экипажем, бедняга шофер, понятно, волей-неволей пренебрегал большинством приказаний. Впереди сидел лакей, подававший особый сигнал о приближении королевы, и горе дежурным офицерам, если почетный караул не выполнял положенных артикулов, когда в Тронгсунде или на Стурчюркубринкен раздавался означенный сигнал. «Нередко она была невероятно сурова и резка, семейство и двор трепетали», — говорит ее внук Леннарт, в то же время отмечая, что она непременно выказывала искреннюю благодарность тем, кто хорошо выполнял ту или иную работу.
Королеву Викторию можно попросту назвать двуликим Янусом; она была крайне капризна, и принц Леннарт, который общался с нею больше всех, снабжал двоюродных братьев и сестер информацией насчет ее настроений. Она могла быть очаровательной, любезной, тщательно следила, чтобы дети выказывали уважение к прислуге, умела обаять политиков, чьи взгляды на самом деле считала предательскими. Но могла и преследовать офицеров, не отдавших ей честь, когда она проезжала в карете по городу, или посадить под арест часовых, которые не сделали «на караул», когда она в двадцатый раз проходила мимо в Дроттнингхольме. Виктория вообще питала пристрастие ко всему военному, типично по-немецки, как было принято в то время, и охотно носила жакет, который на самом деле был офицерским френчем Свейской лейб-гвардии. Во время визита в Штеттин[45] она появилась в мундире полковника местного пехотного полка, сначала верхом, затем спешившись, поскольку немецкая лошадь оказалась столь же норовистой, сколь и шведский народ. На фото все это выглядит чрезвычайно странно, хотя в ту эпоху никого не удивляло — многие другие августейшие дамы имели чин почетных полковников и появлялись верхом или «в пешем строю», одетые в изящные мундиры. В ходе визита в Штеттин шведские офицеры, кстати, обнаружили, что официально исполнявшийся немецкий армейский марш идентичен посланию Бельмана[46] «Гордый город»; и оный марш с триумфом вернулся в Швецию.
Виктория непреклонно воспротивилась намерению своего деверя принца Оскара жениться на любимой девушке, «простой дворянке»; в 1912 году она не рекомендовала позволять старшему сыну Густаву Адольфу руководить заседаниями совета министров, ибо он придерживался «вольнодумных взглядов». «Вольнодумство» заключалось, в частности, в том, что престолонаследник, ее сын, был настроен проанглийски, а не прогермански.
На фотографиях с юными отпрысками Виктория большей частью очень крепко держит ближайшего ребенка, как правило, за руку.
После смерти Виктории всю ее переписку с Густавом сожгли, согласно ее настоятельному письменному волеизъявлению. Причиной послужили, в частности, мемуары бывшей ее невестки Марии Павловны, которые только-только вышли в свет и своей откровенностью вызвали огромное возмущение у родственников и у других монархов Европы. Мария Павловна, выброшенная революцией в реальную жизнь, открыто писала, что обычаи и предписания при европейских дворах были отупляющими и нелепыми, не говоря уже о воспитании, какое получали дети.
Подобные вещи Виктория хотела предотвратить; но все же сохранилось письмо Густава Оскару II от августа 1891 года, свидетельствующее о семейной драме. В ответ на что-то написанное Оскаром Густав сообщает о соглашении, достигнутом между супругами. Во время поездки в Египет Виктория слишком сблизилась со стильным камергером Густавом фон Бликсен-Финекке, чем дала повод для сплетен. Как умелый фотограф, Виктория возила с собой все необходимое оборудование, и в темной комнате ей неизменно помогал означенный господин. Как далеко дело заходило в иных покоях, можно лишь строить домыслы; однако Густав обсуждал с отцом отнюдь не невинный и платонический отпускной флирт. Густав держался мягко, предупредительно, но сказал «всё, всю правду»: что чувства его к ней «уже не те после всего случившегося осенью». Виктория раскаялась, уверяя, что все опять будет хорошо, Густав же заявил, что «сердечные раны, подобные причиненной ею», не могут зарасти за несколько часов или недель, сначала он должен убедиться в серьезности ее раскаяния.