Но с тех пор многое изменилось. Упала в стране грамотность, угас интерес к книге, а с невежественной молодежью какой технологический прорыв? К тому же, вдоволь поглумившись над патриотическими чувствами в 1990-е, с удивлением в нулевые выяснили, что количество молодых российских граждан, которые не прочь уехать из России куда-нибудь на ПМЖ, достигло угрожающего уровня. Сообразили, что патриотизм хоть и относится к дикорастущим видам эмоций, но если его регулярно вытаптывать, может погибнуть. А кто у нас всегда был главным ревнителем любви к Отечеству? Ясно: писатель. Тут бы и вспомнить власти о почвеннической общине, позвать ее в союзники. Но не срослось.
Почему? Выскажу свои, возможно, спорные соображения. Российской власти по большому счету всегда были ближе либералы, ведь именно государство у нас издавна «главный европеец» в стране. Но это лишь часть ответа. При власти во все времена немало людей без определенного образа мыслей, но с вполне конкретной целью – преуспеть. Если бы министров пороли по субботам и выдавали зарплату талонами на питания, мы бы имели у рычагов сплошь бескорыстных патриотов. А так… Ну какая моногамия в борделе?
Кроме того, у отцов державы всегда теплится иллюзия, что прикормив и приручив диссидентов, они получит дополнительную опору. А патриотов, что их ласкать, они и так рядом, как верный пес у ноги – только свистни. Наконец, самое главное: патриоты гораздо требовательнее к власти, ибо их интересует судьба отечества и народа, а не режима. Им дай волю, они тебе еще и «залоговые аукционы» припомнят. А либерал, и его литературный клон «интертекстуал» к слабостям верхов относится с пониманием. Если развеять болотный туман и гуманитарное сопение, останется лишь личный интерес, как правило, слабо увязанный с интересами Отчества.
Ветчины хочу, ветчины,
Небывалой величины…
Так когда-то спародировал Юрий Левитанский строчки Вознесенского:
Тишины хочу, тишины.
Нервы что ли обнажены?
Но вернемся к двухобщинности нашей литературы. Она возникла в результате распада Союза писателей СССР на множество организаций, которые быстро утратили всякий авторитет и у власти, и у общества. Вы будете смеяться, но Год литературы прошел в нашей стране без видимого присутствия союзов писателей. На заседании оргкомитета, просмотрев многостраничный план мероприятий, я, не найдя там ни одного писательского объединения, обратил на это странное обстоятельство внимание президиума, В ответ на меня глянули так, словно я озаботился судьбой увечных ветеранов Севастопольской кампании позапрошлого века. Собственно, литературное сообщество в Годе литературы не участвовало, в центральных акциях фигурировали отдельные авторы, милые крупным издательским концернам или Агентству по печати. В регионах дело обстояло иначе: там участь писателей зависит от начитанности губернатора. Это плохо? Да как сказать. При организационно-творческом маразме существующих писательских союзов, может, и к лучшему. Ситуацию они явно не поправили бы, а снижать уровень Года литературы было уже некуда…
А может, наплевать и забыть, как говаривал Чапаев? Ну, нет единого писательского сообщества и не надо. Кому-то, видимо, и так хорошо. Но, по-моему, отсутствие структуры, увязывающей жизнь профессионального литературного цеха с государственной культурной политикой, дает о себе знать. Задумайтесь, почему советская власть озаботилась созданием единого союза писателей именно тогда, когда стало понятно, что Мировая революция накрылась, Земшарная республика отменяется, поэтому выживать и отбиваться придется самим без помощи пролетариата передовых стран. Ситуация чем-то похожая на нашу нынешнюю. Нам тоже дали понять, что мы все равно останемся для Запада чужими, даже если вынесем Ленина из мавзолея и подарим Британскому музею. А в ситуации, когда страна на полуосадном положении, писатель уже не кустарь с монитором, а важный соучастник серьезной сшибки цивилизаций. Соратник. Вот только вопрос: на чьей он будет стороне?
Вроде бы власть это заранее почуяла, и без малого два с половиной года назад созвала Литературное собрание, как говорится, поверх барьеров. Затея замечательная: свести вместе всех, кто связан с русским словом. Разговор с президентом получился широкий и острый, а главное – всем понравилась идея создать постоянно действующее Российское литературное общества, которое объединило бы профессионалов, работающих на ниве отечественной словесности. Однако за два с половиной года восторг предвкушения сменился тоской ожидания, но обещанного, как говорится, три года ждут. Объясняют: нет денег. Но пока суд да дело, может, власть вернет хотя бы писателей в реестр профессий Российской Федерации? Во-первых, дешево и сердито. А во-вторых, своим многовековым служением Российской Державе и Русскому слову, мы, наверное, заслужили право стоять где-нибудь между «пескоструйщиками» и «почвоведами»…
ЛГ, 2016Впервые о Геннадии Николаевиче Селезневе я услышал в 1980 году в «Комсомольской правде», куда он только что пришел главным редактором. Мы сидели и выпивали чай в комнате «Алого паруса», где я печатал свои стихи со студенческих времен, и был там почти своим человеком.
– Ну, и как ваш новый главный? – спросил кто-то, закусывая редакционной сушкой.
– Селезнев? Ну, это совсем другое дело! – воскликнул, кажется, Юрий Щекочихин. – Светлый человек!
Прежнего главного редактора, Валерия Ганичева, «темного человека», они терпеть не могли за откровенное русопятство и тщетные попытки «коренизации» журналистского коллектива.
– Посмотрим, посмотрим, – с недоверием проворчал Павел Гутионтов. – Знаем мы этих комсомольцев…
Возникла неловкая пауза, и все посмотрели на меня, ведь я тоже, хоть и недолго, работал в комсомоле и как раз перед этим рассказывал им, что начал писать повесть о райкоме.
– Только без липатовских соплей! – попросил Щекочихин, имея в виду повесть сотрудника «Комсомольской правды» Виктора Липатова (не путать с романом талантливого Виля Липатова «И это все о нем…»).
Повесть называлась незатейливо «Письма из райкома» и печаталась с продолжениями в газете. Я пообещал без соплей и слово сдержал.
Прошло время, полюбить они Геннадия Николаевича, конечно, не полюбили (эти люди любят только своих), но относились к нему с уважением за то, что был объективен, признавал чужую точку зрения и никогда не сдавал проколовшегося журналиста цековскому начальству. А вскоре я сам чуть не стал подчиненным Селезнева. Дело было так: срочно искали кандидатуру на должность заведующего отделом литературы и искусства в «Комсомольскую правду». Кто-то порекомендовал меня, работавшего тогда редактором «Московского литератора» и получившего как раз премию Московского комсомола. Навели справки и позвали на собеседование с главным редактором. Я к тому времени повидал уже немало разного, в том числе и журналистского начальства. Сухость, спесь или снисходительность – были обычным стилем общения с нижестоящими товарищами.
Геннадий Николаевич произвел на меня совсем другое, хорошее впечатление. Он подкупал своим спокойствием и приветливостью, совершенно искренней, а не должностной, как это бывает у большинства столоначальников. В нем сочетались какая-то внешняя расслабленность с внутренней собранностью, даже цепкостью. В молодости он занимался всерьез конным спортом. Мы поговорили о литературе, о фронтовой поэзии, которой я тогда занимался, еще о чем-то – новых книгах, спектаклях, выставках… Кажется, только что в Манеже прошла выставка Глазунова. Поговорили и об этом. Только потом я сообразил, что вот так, за беседой он проверял мой кругозор, взгляды и вкусы. Кажется, и я Селезневу понравился, но из ЦК ВЛКСМ прислали на эту должность кого-то другого…
Помню, как в «Комсомолке» после выхода в «Юности» моей повести «ЧП районного масштаба» появилась разгромная рецензия «Человек со стороны» все того же Виктора Липатова. На каком-то пленуме Геннадий Николаевич подошел ко мне и сказал:
– Ты не обижайся! Я-то бился за то, чтобы «ЧП» у нас с продолжениями печатать, но там не поддержали, – он показал пальцем вверх. – Но все будет хорошо, вот увидишь! Пойдем, покурим – сил нет…
И улыбнулся своей особенной улыбкой, доброй, мудрой и чуть грустной одновременно.
В 1988 году он перешел на работу в «Учительскую газету». Поговаривали: это опала, не сработался с новым первым секретарем ЦК ВЛКСМ Мироненко, говорливым парубком из Киева. И газета расцвела. Кстати, сегодня, когда вручают премии «Учитель года», могли бы вспомнить, что этот конкурс и звание придумал Геннадий Николаевич. В «Учительской газете» я тоже печатался, иногда был зван на чай в кабинет главного. Из разговоров я понял, что Селезнева, как и меня, очень беспокоит, что перестройка и гласность превратились в перетасовку и болтовню.
