Объ этомъ странномъ фактѣ было немедленно сообщено въ Парижъ. Можно съ большой вѣроятностью предположить, что онъ былъ тотчасъ доложенъ и министру иностранныхъ дѣлъ Бріану, и главѣ правительства Пуанкарэ: въ самомъ дѣлѣ обстоятельство это принимало чрезвычайно любопытный характеръ, въ связи съ тѣми свѣдѣніями, которыми уже располагало французское правительство о ближайшемъ участіи Риччоти Гарибальди въ предполагавшемся походѣ каталонскихъ и итальянскихъ эмигрантовъ на Барселону.
Походъ, какъ и было предположено, начался 2 ноября. Но продолжался онъ очень недолго. Недалеко отъ испанской границы дорогу каталонскимъ сепаратистамъ неожиданно преградили большіе отряды французской полиціи. Сепаратисты были арестованы, при нихъ найдены были ружья, пулеметы, кинжалы и знамена, — красно-золотыя каталонскія знамена съ синей звѣздой независимости. Одновременно, въ совершенной обстановкѣ «Карменъ», на таинственной горной виллѣ «Денизъ» («dans un site de sauvage beauté», — говоритъ поэтически настроенный авторъ отчета) былъ арестованъ самъ полковникъ Масіа. При появленіи французскихъ полицейскихъ, полковникъ выхватилъ револьверъ и приложилъ его къ виску, но застрѣлиться не успѣлъ, — вѣроятно, онъ въ Москвѣ недостаточно овладѣлъ революціонной техникой, — да, собственно, и кончать самоубійствомъ ему было незачѣмъ: ни пытка, ни сожженіе на кострѣ, ни даже выдача испанскимъ властямъ полковнику никакъ не угрожали. А если-бъ онъ тогда погибъ, то теперь въ Барселонѣ не обсуждался бы проектъ постановки ему, при жизни, великолѣпнаго памятника «на самомъ возвышенномъ мѣстѣ Каталоніи».
Въ это же самое время въ Ниццѣ французскими властями былъ арестованъ Риччотти Гарибальди. Произведенный у него обыскъ выяснилъ съ совершенной несомнѣнностью фактъ, который во всемъ мірѣ произвелъ жуткую сенсацію: внукъ Джузеппе Гарибальди, грозный врагъ и обличитель фашизма, создатель и вождь «гарибальдійскихъ авангардовъ», былъ агентомъ итальянской полиціи!
Его немедленно перевезли въ Парижъ, — и, по особому приказу министра внутреннихъ дѣлъ Сарро, высадили на одной изъ пригородныхъ станцій: зная горячій итальянскій темпераментъ, власти опасались, что эмигранты-антифашисты могутъ убить на Ліонскомъ вокзалѣ человѣка, который обезчестилъ знаменитое имя дѣда. Въ кабинетѣ у г. Кіаппа Гарибальди была устроена очная ставка съ полковникомъ Масіа. Гарибальди клялся, что онъ честнѣйшій гарибальдіецъ, однако призналъ, что получилъ 400.000 лиръ отъ коменданта Ла Полла{33}. Выходило небольшое противорѣчіе, и г. Кіаппъ очень просилъ его разъяснить. Но создатель авангардовъ только горестно восклицалъ, что, хотя противъ него говорятъ факты, его невинность и чистота со временемъ станутъ для всѣхъ совершенно очевидными. Что до полковника Масіа, то онъ, подумавъ, пришелъ къ выводу: «Je vois qu’il у а du louche dans la conduite de Garibaldi». Это дѣлаетъ большую честь его проницательности. Полковникъ былъ честнѣйшій человѣкъ. «Се pauvre М. Масіа!» — сказалъ о немъ въ интервью Бласко Ибаньесъ{34}.
Гарибальди и Масіа были приговорены къ 2 мѣсяцамъ тюрьмы каждый. Сидѣть въ тюрьмѣ послѣ процесса имъ не пришлось, но французское правительство предложило имъ выѣхать изъ Франціи, и, чтобы подчеркнуть огромную разницу между подсудимыми, предоставило для этого Гарибальди два дня, а полковнику Масіа и его сообщникамъ два мѣсяца. Дѣло получило, разумѣется, міровую огласку. Не было доказано, что каталонская экспедиція подготовлялась на деньги коменданта Ла Полла. Однако, у Бріана было серьезное объясненіе съ итальянскимъ посломъ. Послѣ этого объясненія итальянское агентство нѣсколько беззаботно сообщило, будто министръ и посолъ сошлись на томъ, что все дѣло представляетъ собой «une simple affaire de police». Однако, къ итальянскому сообщенію французское правительство сочло нужнымъ сдѣлать поправку, — случай довольно рѣдкій: здѣсь легко узнать твердую руку Пуанкарэ. Въ поправкѣ было сказано: «En ce qui concerne l'affaire Garibaldi, Monsieur Artistide Briand a cru devoir appeler toute l'attention du baron Romano Avezzana sur les dangers qui peuvent résulter d'opérations de police ainsi conduites»{35}.
Обстоятельства дѣла, впрочемъ, сами за себя говорили. Итальянская оріентація испанскаго правительства дальнѣйшаго развитія не получила. Король и диктаторъ вернулись къ традиціи, отвѣчавшей давнему франкофильству испанскаго общества.
Въ общемъ, за время диктатуры внѣшній престижъ Испаніи не выросъ, однако и не пострадалъ. Едва ли и республиканская Испанія будетъ пользоваться большимъ престижемъ. Хозе Ортега-и-Гассетъ, извѣстнѣйшій изъ современныхъ испанскихъ писателей, вдохновитель людей, стоящихъ теперь у власти, задолго до переворота сказалъ, что новая Испанія будетъ и негордой, и не-могущественной, и непышной: ея идеалы другіе. Не слишкомъ ее вообще и соблазняетъ это неопредѣленное понятіе престижа, такъ дорого стоившее и стоющее человѣчеству.
Свое рѣшительное пораженіе диктатура потерпѣла на другомъ фронтѣ. Это дѣлаетъ Испаніи большую честь.
Мосье де-ла Палиссъ сказалъ бы, что идея диктатуры оказалось несовмѣстимой съ идеей свободы. Только и всего. Но этого оказалось достаточно. Матеріальное благополучіе страны скорѣе выросло. Во внѣшней политикѣ не произошло ничего такого, чего Испанія могла бы стыдиться. У власти оказались люди умные и даровитые: король Альфонсъ и генералъ Примо де Ривера. Хищеній, казнокрадства, злоупотребленій было не больше, чѣмъ при другомъ политическомъ строѣ. Диктаторскую власть нельзя было упрекнуть и въ жестокости. Къ казнямъ король не прибѣгалъ: если исходить лишь изъ характера репрессій, то правленіе Примо де Ривера надо признать весьма гуманнымъ. Достаточно напомнить, что Санчесъ Герра, поднявшій вооруженное возстаніе, не только не былъ казненъ, (какъ это, вѣроятно, случилось бы во многихъ другихъ странахъ), но и не могъ пожаловаться на недостатокъ въ знакахъ вниманія со стороны властей и правительства.
Оказалось однако, что сами по себѣ личная свобода, свобода слова, свободныя учрежденія весьма дороги испанскому обществу. Настолько дороги, что диктатура, независимо отъ своихъ сильныхъ и слабыхъ сторонъ, независимо отъ достоинствъ и недостатковъ диктаторовъ, потерпѣла пораженіе въ самой своей сущности. Бернардъ Шоу говоритъ, что свобода нужна не для блага народа, а для его развлеченія. То же самое думалъ Наполеонъ. Оказалось (по крайней мѣрѣ, въ Испаніи), что люди очень дорожатъ этимъ развлеченіемъ. Неловко доказывать въ двадцатомъ вѣкѣ преимущества свободы слова и мысли. Протопопъ Аввакумъ писалъ почти триста лѣтъ тому назадъ: «Чюдо, какъ то въ познаніе не хотятъ придти? Огнемъ, да кнутомъ, да висѣлицей хотятъ вѣру утвердить! Которые то апостолы научили такъ — не знаю... Тѣ учители явны, яко шиши антихристовы, которые, приводя въ вѣру, губятъ и смерти предаютъ: по вѣрѣ своей и дѣла творятъ таковы же». Гуманная испанская диктатура ни къ огню, ни къ висѣлицѣ не прибѣгала. Но и одной цензуры оказалось достаточно, чтобы возбудить ненависть къ Альфонсу XIII почти всей испанской интеллигенціи.
Вскорѣ послѣ установленія диктатуры, въ іюнѣ 1924 года, виднѣйшіе представители науки, литературы, искусства обратились съ письмомъ къ Примо де Ривера, — обычай не позволялъ обратиться прямо къ королю. Этотъ документъ слѣдовало бы привести цѣликомъ. Авторы письма (среди нихъ были Мараньонъ, Ортега-и-Гассетъ, Перецъ де Айала, Габріель
Маура, герцогъ Каналехасъ и др.) въ очень учтивой и сдержанной формѣ говорили диктатору, что они нисколько не идеализируютъ предшествовавшій перевороту строй и во многомъ сочувствуютъ критикѣ испанскихъ формъ парламентаризма. Они добавляли, что цѣнятъ и добрыя намѣренія, и нѣкоторыя дѣйствія диктатора. Но вмѣстѣ съ тѣмъ авторы письма не скрывали, что рѣзко осуждаютъ и считаютъ весьма опасной политическую систему, отрицающую свободу слова и свободу мысли.
Сталинская диктатура расправилась бы немедленно съ людьми, подписавшими такое обращеніе (если-бъ оно вообще было возможно въ совѣтскихъ условіяхъ). Полудиктатура отнеслась къ нимъ съ насмѣшкой: мало ли что тамъ говорятъ какіе-то писатели и ученые! Альфонсъ XIII и Примо де Ривера не придали никакого значенія предостерегавшему ихъ письму. Между тѣмъ, именно идеи этого письма ихъ и сокрушили. Вопреки распространенному афоризму, на штыкахъ сидѣть можно довольно долго. Но настоящій деспотъ долженъ въ гоненіяхъ идти до конца, ни передъ чѣмъ не останавливаясь. Диктатура можетъ быть длительной; полудиктатура не можетъ.
Отъ популярности короля Альфонса XIII больше ничего не оставалось. Отъ него отшатнулись и его прежніе министры, не исключая вождей консервативной партіи. Испанцы говорили о королѣ приблизительно то же самое, что англичане говорили о Ллойдъ-Джорджѣ: «Онъ слишкомъ уменъ», — разумѣется, въ слово «уменъ» (въ англійскомъ оттѣнкѣ clever) вкладывался отнюдь не похвальный смыслъ. Думаю, что слово это было вѣрно и въ обидномъ, и въ не-обидномъ смыслѣ. Но на престолѣ нельзя быть Таллейраномъ: когда историкъ хочетъ выбранить монарха, онъ называетъ его «византійцемъ». Король Альфонсъ XIII, конечно, не былъ человѣкомъ, на слово котораго можно положиться, какъ на каменную гору, — объ этомъ свидѣтельствуютъ показанія министровъ, сохранившихъ ему вѣрность почти до самаго отреченія. Примо де Ривера хвалился, что ужъ его-то король не «пробурбонитъ ». Однако, когда диктатура возстановила противъ себя и значительную часть арміи, король пробурбонилъ диктатора съ такой же легкостью, какъ за шесть лѣтъ до того парламентскихъ министровъ. По- видимому, между королемъ и генераломъ 28 января 1929 года произошло рѣзкое объясненіе. Мы знаемъ только, что, по выходѣ изъ дворца, Примо де Ривера подалъ въ отставку. Затѣмъ онъ уѣхалъ во Францію. Его душевное состояніе было очень тяжело. Съ границы генералъ послалъ газетѣ «Насіонъ» телеграмму, въ которой говорилъ, что нуждается въ тишинѣ и отдыхѣ «для приведенія въ порядокъ своихъ мыслей и для возстановленія нервнаго равновѣсія». Отдыхалъ онъ очень недолго: отдохнулъ — и умеръ.
