– После трагического удара, который пережило моё поколение в 1991 году, потребовались годы, чтобы выстоять и начать по крупицам восстанавливать утерянное, украденное, промотанное и разбазаренное. Это относится и к культуре, и к истории, и к оборонной мощи страны, и к её месту в мире. Борьба далеко не закончена, но, кажется, мы выворачиваем на верную дорогу.
Я рад, что участвовал в возрождении, восстановлении в правах таких высоких понятий, как патриотизм, русский, держава... Россия, как давно поняли мы, может быть только великой страной или её не будет. Правда и справедливость – два краеугольных камня в мироощущении всех, кто считает себя русским. И в меру своих скромных сил я стараюсь способствовать тому, чтобы эти самые высокие качества нашего многонационального народа не тускнели, не подёрнулись пеплом забвения, не были отброшены за ненадобностью в наш жестокий век, а были переданы поколениям, идущим за нами вслед. Поворот, свидетелями которого мы сегодня являемся, стал итогом усилий многих и многих моих современников.
– Какие мысли приходят вам в эти дни?
– На моём письменном столе с ученической поры лежат два портрета – актёров Иннокентия Смоктуновского и Джона Гилгуда в роли Гамлета, который, как известно, в отчаянии воскликнул: Time is out of joint! – «Порвалась связь времён!» В отличие от него – несмотря на все наши крушения и предательства! – я по-прежнему ощущаю неразрывность времён, сопричастность всему, что радует или печалит сердце. Я живо помню, как читал номер «Красной звезды» за 1 августа 1954 года со статьёй о 40-летии начала Первой мировой войны. Казалось тогда, что эта дата из заоблачной, запредельной исторической дали. А сегодня – 100 лет этому трагическому событию, и мне теперь кажется, что это было вчера.
Участником той войны был мой дед, подпоручик Смелов Василий Петрович. И другой мой дед, двоюродный, Иван Михайлович Ольховой, батальонный врач в Русско-японскую войну, в августе 1914-го работал в призывной комиссии Харькова. Я смолоду любил слушать рассказы стариков, читать изданные до революции книги – гимназический курс истории Платонова, Мережковского, влюблялся в салонного Северянина, который – надо же! – оказался двоюродным братом большевички Александры Коллонтай...
Тяга к истории и к книгам в конечном итоге делает человека. И – судьбу. Прекрасный и печальный полёт – вот что такое жизнь, понимаешь теперь.
Желаем талантливому журналисту, писателю и просто хорошему человеку крепкого здоровья, большого личного счастья и успехов в работе.
Теги: Виктор Линник , СМИ
Оранжерея стенающей интеллигенции
Следующий год объявлен Годом литературы. Это обещает множество мероприятий, так или иначе связанных с данным событием. Наверняка и сетка телевещания претерпит изменения. Но некоторый задел имеется. Есть несколько передач, которые уже сегодня вводят нас в мир литературы и творчества. Большинство из них идёт на телеканале "Культура". Одна из таких программ, ещё не так давно появлявшаяся на экране каждую субботу, - цикл передач о поэзии под общим названием «Вслух», с участием живых, настоящих поэтов-мастеров и молодых, начинающих.
Если оценивать «Вслух» с точки зрения формата, то это передача скорее просветительской направленности. Зрителю предлагается рассказ о том, чем живут поэты, о многообразии поэтической тематики, иллюстрируемый живыми стихотворными строчками, озвученный живым поэтическим словом. С этой, просветительской, точки зрения методически всё в ней организованно верно. Каждый выпуск имеет чётко обозначенную тему, раскрывающую ту или иную сторону жизни поэзии, содержит своего рода теоретический материал, который излагается в диалогической, а порой и дискуссионной манере ведущим Александром Гавриловым и теми, кто выступает в роли экспертов. Далее следует практическая часть, закрепление – стихи читают как сами мэтры, так и те, кто условно именуется молодыми поэтами. Они не столько состязаются между собой, сколько демонстрируют, как на практике в самом современном поэтическом искусстве воплощается и работает то, о чём спорили и говорили пять минут назад. Таким образом, зритель получает объёмное представление о том, что такое стихотворное ремесло.
Всё это отражает общую цель программы – знакомство с поэзией, развитие любви к поэтическому искусству или по крайней мере способности к его пониманию. Нельзя не признать – цель благородна и усилия, направленные на её осуществление, можно лишь приветствовать.
Однако стремление дать полное представление как о трудности поэтической теории, так и практики играет с передачей злую шутку. Теория манит и завлекает зрителя, представляя поэзию с положительной стороны как сферу «неясного и нерешённого». Но стоит перейти к самим поэтическим строкам, как одно их звучание перечёркивает все эти старания.
Поэтический материал, который предлагают приглашаемые в эфир поэты, мягко говоря, настолько причудлив, что неподготовленный зритель в определённый момент начинает думать, что он становится объектом розыгрыша. Вот ведь только что хорошо и увлекательно говорили о поэзии и сновидениях, о животных в поэзии, поэзии и её отношении к современности, о женской поэзии. Но поэт выходит к микрофонной стойке, и всё волшебство разваливается под натиском бессвязных образов и словесной эквилибристики.
В итоге программа, задуманная в оправдание поэзии, превращается в её осуждение и разоблачение.
Виной тому сами поэты, чей плод творчества ничего, кроме недоумения, вызвать не может.
Теоретические рассуждения о поэзии в программе выглядят много привлекательнее самого поэтического материала. Но если разговор о поэзии интереснее её самой, то это плохо говорит о самом поэтическом искусстве.
Теоретики рассказывают о том, как высока и глубока поэзия. Поэты, в том числе и сами теоретизирующие пять минут назад, своими словами это опровергают.
Впечатление от просмотра одного выпуска за другим формируется негативное. Общее ощущение несамодостаточности современной поэзии и даже несостоятельности её как вида искусства. Вся та поэзия, которая начитывается с экрана, лишена независимости, нуждается в притопывании и прихлопывании, выпевании и приплясывании, в разбавлении её многозначительными паузами и ужимками разного рода. Лета Югай льёт в неё бочками фольклор, демонстрируя авторскую капитуляцию перед сырым речевым и сюжетным фольклорным материалом, превращается из поэта в Шурика на диалектологической практике. Кирилл Медведев нашпиговывает классовыми и историческими реминисценциями. Александра Крючкова нагромождает стоны, выкрики и всхлипывания. Поэтическое берёт всем чем угодно, только не словом, не красотой, не идеей, не точностью и многозначностью метафор. Всё содержание уходит в позу, фразу, жест. С этой точки зрения справедливо суждение, высказанное Александром Кушнером в одной из программ: «Звучит-то звучит, но как это будет выглядеть на бумаге».
В этом, вероятно, оправдание самого факта существования программы «Вслух», которая популяризирует визуально то, что в бумажном виде воспринято быть не может. Однако переведение письменной формы поэтического вновь в риторическую, устную, не улучшает общей картины, а лишь обнажает изъяны современного поэтического искусства.
Всё, что читают вслух эти поэты, – выглядит ненатуральным и неубедительным. Не верится, что люди так говорят и чувствуют, да и вообще хоть что-то из звучащего имеет отношение к действительности. Перед нами не обширный мир, а узкое «Я» каждого из выступающих. Смотришь – и понимаешь, что вся поэзия нынешняя сводится к накручиванию и нагромождению книжной лексики, к конструированию натужных и небывалых, экзотичных образов и сочетаний, к причудливым словесным буеракам. И всё это при отсутствии простых и ясных идей и чувств, искренней интонации.
Говорят, что у нас много поэтов. Но это не так. Поэтов, судя по программе, у нас мало. Много лауреатов, много читателей и любителей поэтического флёра, отчего-то вообразивших себя поэтами только потому, что им где-то дали грамоту или статуэтку с поэтическим кубком, потому что им удалось выпустить книжку с собственным именем на обложке. Нынешнее время позволило этим любителям поэтических текстов стать в ряды стихотворцев. Тем интереснее наблюдать за тем, как разоблачают себя из программы в программу носители громких званий и регалий. Перед зрителем проходит ряд рифмующих или не рифмующих (это теперь необязательно) замов и завов, директоров, журналистов, критиков. При этом ни одного естественного, оригинального, заводного, сметающего всё на своём пути мощным голосом, яркой рифмой, искренней интонацией поэта. Много страдающих душой и ни одного яркого безумца, много сорванцов и ни одного талантливого хулигана, завернувшего вдруг на огонёк из кабака и сыгравшего ноктюрн на флейте водосточных труб. Оранжерея стенающей интеллигенции.
