– Пожалуйста. Про пиво. Я там буду вспоминать.
Димка поддержал:
– Слово призывника – закон, вообще-то. И песня чёткая.
Со вздохом "ладно, уломали", Наташка потянулась, достала из-за кровати гитару. Пересела на стул. Денис уставился взглядом на её белые, но уже суховатые, с узелками вен, ноги.
Некоторое время она настраивала инструмент – подтягивала и ослабляла струны, приговаривала как бы извиняясь:
– Давно не брала... нет желания – И наконец заиграла наверняка придуманную ей самой или, может, её давним, лодейнопольским, парнем, мелодию (у автора, Юрия Лозы, мелодия была совсем другая), и после двух тактов, запела:
У прилавка шум и гам, и суета и толчея,
Всюду грязь и рыбья чешуя.
Попивают пиво свежего разлива
Рядышком такие же, как я.
А на припеве с азартной безысходностью вступили Димка, Денис и Олька:
Облезлые сте-ены,
Опухшие лица, мозги, животы.
Под хлопьями пе-ны
Навеки уснули дела и мечты.
Жизнь повернулась спиной
К пивной!..
– Не забывайте нас. Ладно? – приобняв, попросила Дениса Олька. – Мы вас не забудем. Честное слово. Я... – приблизила губы к его уху, – я буду молиться.
Он вернулся в Питер ранним утром двадцать шестого декабря девяносто первого года. На перроне Финляндского вокзала сопровождающий раздал дембелям военные билеты и исчез, от греха подальше. Парни покурили у входа в метро, попрощались и разошлись. Многие были местные, некоторым до дома – несколько трамвайных остановок, а Денису предстоял путь ещё в четверо суток. Впереди, до поезда "Ленинград – Красноярск" был целый день. Огромный и короткий день в этом городе.
Побродил возле вокзала, разглядывая набитые дефицитными два года назад вещами киоски. Кожаные куртки, стальные фляжки на бисерном ремешке, зажигалки "Зиппо", плееры, наушники, водка, копчёная колбаса, ряды кассет с недавно полузапрещенными "Секс пистолз", "Кисс", "Автоматическими удовлетворителями", "ДК", "Гражданской Обороной"... Заглянул Денис и в продуктовый магазин на улице Михайлова. Безлюдно, прилавки пустые. Лишь детское питание "Малыш", солёный папоротник, плоские, как противопехотные мины, консервы "Килька в томате" и – неожиданно и нелепо – колонны из ящиков с пепси-колой... Денис достал деньги:
– Бутылку пепси, пожалуйста.
– А тара есть на обмен? – уныло отозвалась продавщица.
– Что, извините? – После полутора лет безвылазного пребывания на заставе Денис старался вести себя как можно вежливей; продавщица повысила голос:
– Бутылка такая же нужна взамен.
Денис удивился, ничего не понял, и вышел.
Питер стал каким-то бесцветным, его словно бы окутала серая ядовитая дымка. Люди ходили вяло, опустив голову, машины ездили медленней, чем раньше... Или это Денису так с непривычки казалось, ведь в мечтах-воспоминаниях город представлялся ярким, светлым, кипящим движением.
Пошагал к метро – пора было ехать в училище.
– Здравствуйте, – сказал завучу, – я вернулся.
– И что?
– Хочу продолжать учёбу. Я здесь учился.
– А вы откуда к нам прибыли?
Денис назвал город.
– Мы таких больше не принимаем. Общежитие аннулировано, теперь у нас учатся только ленинградские ребята.
– Да? А мои документы? Аттестат...
– Мы всё отправили по месту вашей прописки. Так что, – и завуч развела руки, – прощайте.
Постоял в коридоре, поглазел на красивых, совсем не похожих на пэтэушниц, – будущих малярш и штукатурщиц, – девчонок.
После училища побывал в военкомате на улице Крупской, из которого его семьсот сорок дней назад увезли служить. Майор осведомился, где Денис будет жить, по какому адресу переслать его личное дело, а потом выдал паспорт с печатью "военнообязанный"... Тут же, на крыльце военкомата, Денис сорвал с шинели зелёные погоны, вытащил из фуражки кокарду. Теперь можно было не отдавать честь каждому встречному офицеру.
– Ну вот и всё, – выдохнул, и пошёл не армейской, а свободной походкой, и в метро стал платить, как обычный гражданин.
Погулял по Невскому, из центрального телеграфа позвонил сначала родителям и сообщил, что вечером выезжает домой.
Зашёл на Московский вокзал, оформил в воинской кассе проездной "до места приписки". Закурил в вокзальном дворике неподалеку от ларька, где два года назад продавали пирожки-тошнотики. Теперь там стояли бюстики Петра Великого.
До поезда оставалось четыре часа. Куда поехать?.. Конечно, он помнил о девчонках. Сотни раз, прокручивая в воображении тот их танец с Олькой, смачивал семенем казенную простыню; мечта снова вернуться в их комнату давала силы быть несвободным, выполнять идиотские приказы, маршировать, замерзать на посту. Но он не писал им – так получилось, что ни Денис, ни Димка не знали их адрес, и в письмах все два года ругали друг друга за это. Один писал из Карелии, другой из-под Челябинска...
Сейчас, убеждал себя Денис, ехать к ним рискованно – расслабится, ошалеет от встречи и не успеть на поезд, да и... Да и мало ли что случилось за эти два года. Может, лучше, чтоб они так и остались там, в воспоминаниях? Наверно... Скорее всего... "И, – вспомнил он, – надо ведь к Цою, Майку!.." Любимые рок-музыканты умерли, пока был в армии.
Сел в метро, доехал до станции "Лесная", нашел Богословское кладбище. Самодельные указатели довели до могилы Виктора Цоя. Медленно выкурив сигарету и выпив бутылку "Бархатного" пива, Денис понаблюдал за девушками, живущими в палатке рядом с увешанной феньками и пацификами оградой. Хотелось спросить, откуда они, как спасаются от холода, но постеснялся. До поезда оставалось чуть больше двух часов – к Майку Науменко на Волково кладбище уже не успевал.
На перроне его остановил военный патруль.
– Что за вид, боец?! – в бешенстве округляя глаза, налетел старлей.
Денис вытащил из внутреннего кармана шинели паспорт, и офицер поник – задержание злостного нарушителя, а то и дезертира обломилось. Все же пробормотал про форму одежды... Денис обошёл его, хмыкнул в лицо одному из сопровождавших старлея курсантов-артиллеристов. Нашёл свой вагон.
...Тогда он был уверен, что очень быстро вернётся. Отоспится дома, отъестся, встретится с Димычем, заработают деньжат – и тогда снова вместе рванут сюда. Придут к Ольке с Наташкой королями, принесут цветы, конфеты, шампанское... Оказалось не так. Не вернулись.
Евгений Семичев "И СВЕТ НЕБЕСНОЙ СИНИ..."
***
Вышел и бросил стихи на дорогу. Видно, пришёл их черёд.
Или же чёрт на ходу сломит ногу.
Или же Бог подберёт.
Бог не торопится. Чёрт догоняет.
Всё же решился настичь.
Глазки прищурил, лукаво пеняет:
"Вы обронили кирпич.
Ежели так станет, походя, каждый Всякий разбрасывать хлам...
А уверяли доверчивых граждан,
Что строить будете храм".
Господи!
Что он ко мне привязался?
Я никогда не любил
Этих досужих, премудрых мерзавцев –
Парнокопытных дебил.
Боже, избави от этого срама.
Всем, чем могу, услужу.
В стену небесного вечного храма Скромно кирпич возложу.
Пусть он в сверкающей кладке лучистой
Грозной восстанет стеной
Против пронырливой силы нечистой
Этот кирпич именной.
***
Ты куда, душа, ходила?
С кем в чужом шалалась сне?
Ты опять, душа, блудила,
Словно кошка по весне.
В том краю тебя, блудницу,
Больше видеть не хотят.
Ты стихи в мою светлицу
