Анатолий Поляков
● Ответ на предложение Бызова поспорить насчёт перестройки дан в какой-то мере в том же номере «ЛГ» в статье Воеводиной: никакая перестройка невозможна при правящей сегодня ельцинской элите. Возвращаясь к Бызову, при всём моём глубоком уважении к нему, вижу несколько ошибочных утверждений о реальных фактах перестроечных событий. Высказывания Горбачёва «Целью моей жизни было уничтожение коммунизма» или Ельцина «Берите столько суверенитета, сколько сможете съесть» говорят сами за себя.
Колесов Валентин Иванович
● Никто не будет оспаривать большие ошибки, совершённые во времена правления Горбачёва. Даже он сам открыто говорит об этом: его подвели излишняя самоуверенность, самонадеянность, ощущение безграничной власти, любовь к подхалимажу своих подчинённых, доверчивость, малодушие и проч.
Но нельзя отрицать и неимоверные трудности проводимых Горбачёвым реформ по слому старого недееспособного, перегруженного, закостенелого в своей запретительной всевластной идеологии партийного аппарата управления. Горбачёву оказывалось колоссальное сопротивление и со стороны многочисленных криминальных, зарождающихся западно-либеральных сил. Многие сейчас говорят о предательстве Горбачёва, о его якобы сговоре с Западом – думаю, всё это глупости или сознательные оговоры.
Владимир Иванович
● Одной из главных целей горбачёвской перестройки с её новым «общечеловеческим мышлением» (по сути, буржуазным) была перенастройка населения страны от коллективного созидания к индивидуальному потреблению. Для этого создавались спекулятивные кооперативы, брались на потребу богатеющим ловкачам зарубежные займы, устраивались дефициты на продукты, спиртное, табак. Подвергалось бичеванию прошлое СССР и восхвалялась жизнь в развитых капиталистических странах, что продолжается и сегодня. Принцип «От каждого по способностям, каждому по труду» вытеснен правилом «Каждый берёт от общества по своим способностям, даёт обществу по своим желаниям».
Когда-то говорили: прежде думай о Родине, а потом о себе. Давно это было. Теперь такое сознание вытравлено.
Юрий Шварёв
Теги: политика , экономика , развитие
Д.Н. Медоев. Южная Осетия и политика России в Закавказье. - М.: "Канон+" РООИ «Реабилитация», 2015. – 224 с. – 1000 экз.
В своей книге первый посол Республики Южная Осетия в РФ Дмитрий Медоев описывает основные этапы становления политики России на Кавказе, начав с периода, когда регион стал составной частью Российской империи.
Анализируя ситуацию, сложившуюся после обретения Грузией, Арменией и Азербайджаном в 1991 году государственной независимости, Медоев, естественно, не может не затронуть и политику других геополитических игроков в Закавказье. Прежде всего США и Турции. Политический курс Вашингтона автор определил так: «Наиболее существенным мотивом являлось желание не дать России возможности контролировать нефтяные ресурсы бывших советских территорий[?] Запад был глубоко заинтересован в том, чтобы кавказские и центрально-азиатские государства укрепили свою независимость и остались открытыми для Запада».
Но в фокусе внимания автора, естественно, находится Южная Осетия – молодое государство, признанное Российской Федерацией. Он напоминает, что ещё в ноябре 1742 года архиепископ Иосиф и архимандрит московского Знаменского монастыря Николай, обращаясь к императрице Елизавете Петровне с предложением о принятии осетинского народа в российское подданство, обратили её внимание на то, что «оной многочисленный народ… состоит в своей воле. Понеже как турки, так и персияне никто ими не владеют».
Для переговоров в Санкт-Петербург 9 февраля 1750 года прибыло осетинское посольство во главе с Зурабом Магкати. «Весь ход русско-осетинских переговоров укладывался в рамки дипломатического протокола высокого уровня. Как и следовало главе дипломатической миссии, Зураб Магкати все выступления в Сенате делал на осетинском языке, несмотря на то что прекрасно владел русским».
В книге приведены интересные факты и малоизвестные архивные документы, знакомство с которыми расширит представление о проблемах, стоявших перед государственными деятелями Российской империи и Алании. Медоев подчёркивает, что в 1922 году «Южная Осетия вопреки воле её народа была включена в состав новообразования – Грузинской Советской Республики. Это решение никогда не признавалось осетинским народом легитимным…»
Олег НАЗАРОВ
Теги: Д.Н. Медоев , Южная Осетия и политика России в Закавказье
Пастернак в сквозном проёме
Первый канал к 125-летию великого поэта показал документальный фильм Олеси Фокиной "Борис Пастернак. Будем верить, жить и ждать". Он произвёл странное впечатление, отбрасывающее, на мой взгляд, неверный, тусклый, какой-то даже инфантильный отсвет на поэта и его творчество.
Cпасибо создателям фильма за демонстрацию редких фото- и видеоматериалов, на которых для истории сохранён облик Бориса Леонидовича, его друзей и близких, однако для телезрителей, особенно молодых и ещё не знакомых с творчеством Пастернака, он предстал в первую очередь переводчиком грузинских поэтов, а также великим прозаиком, автором гениального романа «Доктор Живаго».
Действительно, Борис Леонидович был выдающимся переводчиком, но переводил он не только Паоло Яшвили и Тициан Табидзе, погибших в конце 30-х в Грузии, а ещё Шекспира и Гёте, Шиллера и Байрона, Верлена и Петёфи... Почему половину фильма мы находимся в Грузии? Да, её традиционно любили русские стихотворцы, Пастернак тоже часто туда приезжал, дружил, пировал, читал и переводил стихи, помогал вдовам репрессированных друзей, но помогал он многим и подолгу живал в разных местах, в том числе за рубежом, так почему сквозной стала именно Грузия? Стихи поэта читают и поют юные самодеятельные исполнители. Сначала это воспринимается как нечто трогательное, особенно учитывая нынешние отношения наших стран. Но чем дальше, тем больше это грузинское чтение-пение надоедает и раздражает. Хочется, чтобы кто-то наконец внятно, без акцента и запинок не спел, а прочитал по-русски великие стихи. Или авторы настаивают на том, что Пастернак - поэт-песенник? Или только в демократической Грузии по-настоящему ценят и понимают русскую поэзию?
России же – «я весь мир заставил плакать над красой земли моей» – в фильме, хоть плачь, нет. Есть квёлые мальчики и девочки, которые на даче Пастернака в Переделкино или на фоне хмурого Кремля умничают и читают его стихи, хоть и без акцента, но тоже до обидного невнятно. Почти не звучал в документальном фильме легендарный «гудящий» баритон поэта, его неповторимый московский говорок, сохранившийся в немногочисленных аудиозаписях, и выдающиеся артисты – исполнители его стихов тоже оказались не нужны создателям.
Зато было рассказано о том, как курьёзно уходил Пастернак от первой жены к Зинаиде Нейгауз, бывшей тогда супругой его ближайшего друга. Зачем рассказано? Этот эпизод вряд ли что-либо хорошее добавляет к образу поэта. А потом – о последней любви, об Ольге Ивинской, и о муках поэта, разрывавшегося между возлюбленной и женой. Юные поклонники и поклонницы воспринимали этот прощаемый великому поэту эгоцентризм чуть ли не как руководство к действию: для них отстранённое, сосредоточенное только на себе существование, неприятие окружающей действительности, эдакая внутренняя эмиграция – жизненный идеал? Но, боюсь, не у всех юных участников фильма поэтический дар соответствующего масштаба. Они, может быть, очень славные ребята, но на фоне Пастернака[?]
Не приведён в фильме знаменитый, многократно описанный телефонный разговор поэта со Сталиным о Мандельштаме. Думаю, этот разговор, мучивший поэта всю жизнь – Борис Леонидович не смог должным образом заступиться за Осипа Эмильевича, – приблизил бы тинейджеров к эпохе, к пониманию «места поэта в рабочем строю» до и после революции и «вакансии поэта» до и после войны. Думаю, это важнее некоторых подробностей его семейной жизни.
Из поэтических книг Пастернака названа была только «Сестра моя жизнь», восхищённо подчёркивалась его невключённость в жизнь страны. Не были даже упомянуты поэмы: ни «Девятьсот пятый год», ни «Лейтенант Шмидт», ни, разумеется, «Высокая болезнь», в которой Пастернаком был дан поразительно точный поэтический портрет Ленина. Авторам фильма, видимо, не нужна также родовая, «всосанная с молоком» укоренённость поэта в русской культуре, и потому не сказано о великих современниках Бориса Леонидовича, повлиявших на него, ничего – о сложных отношениях с Блоком, Гумилёвым и Мандельштамом, о горячих – с Цветаевой, Маяковским и Есениным. О двух последних поэт оставил драгоценные воспоминания в своих автобиографических очерках «Охранная грамота» и «Люди и положения». О «горючей и адской» литературной жизни 20-х годов – тоже ничего. Возможно, потому что это нарушило бы унылый, поминальный строй фильма.
