— Принесу, ты не смейся. Только ты с места не сойдешь?
— Куда еще итти? За тобой смотреть? Очень ты мне нужен, ложись лучше, пьяница.
Он вышел из света костра. Так сладостна истома первого сна! Я шел сюда целый день мимо цепи озер. Утиные стаи шумящим пологом снимались с воды. Черныш взорвался бомбой из куста, я повалил его над скошенным лугом. На пригорке у реки расселась пролетная стая витютней. Далеко до них, не подобраться. Но как ярко их видно в блеске солнца! Кружатся, раскланиваются, воркуют неслыханными голосами.
— Ну, держи карман шире. Ничего не жаль для дружка. Ха-ха!
Старик с какой-то банкой в руке пляшет вокруг костра.
— Это разве не деньги? Сколько тебе? Хошь, пятьсот отсыплю и назад никогда не спрошу? Люблю я тебя, голубок, ух люблю!
Он вытащил пук мелких бумажек, но виднелись и крупные кредитки.
— Где ты столько набрал? За уток да за лещей сотенными не платят.
Ванька перестал прыгать, и ястребиные глаза его впились в меня совершенно трезвые взором.
— В казначействе каких хошь наменяют, — проговорил он медленно. — Коли дают, так бери, а бьют — так беги. Не желаешь, значит?
Он положил в банку деньги, заткнул ее тряпкой.
— Посидишь тут, голубок?
— А если я гулять желаю?
— Как бы не перекувырнуться. Лучше сиди.
Он убежал, странно хихикая.
— Обидел, во как обидел, — ворчал он, укладываясь на груду осоки. — Сколько годов я его берегу, а он вона что. Ну, ну, тьфу!
Я, делая вид, что сплю, уснул, не заметив как это случилось.
Мрачно раздувал Ванька серый пепел над углями костра, и осунувшееся лицо его также серело — остро, зло. Он кряхтел, плевал, ругался.
Все вещи сговорились устраивать ему, Ваньке, гадости. Чайник, подлец, два раза опрокинулся, чтоб ему, копченому подлецу, издохнуть. Разбилась чашка? Так, известная подлюга! Пусть летит в озеро, к дьяволу. Вот. И другую такую же туда же, к чертям. Да. Завтра он велит принести дюжину новых чашек, получше чем эти, и все выкинет, чтоб не зазнавались, знали, с кем дело имеют. Водка, провались она в преисподнюю, вытекла. Это ясно. Не мог он вылакать все до капельки, издох бы, будь он проклят. Теперь до полдня не дожить, опохмелиться нечем.
Когда из бутылки, припрятанной в моей сумке, он хлопнул стакан, щеки мигом покраснели, дела на всем свете поправились. Мы поедем в дальний угол Тиновца, где нынешним летом никто еще не был — и там…
— Иван, — сказал я, — за ночь я передумал. Одолжи мне рублей пятьсот. Заработаю, отдам.
Что-то дрогнуло в глубине серых ястребиных глаз, но они смотрели прямо, дерзко.
— Нет у меня никаких денег. Ты не спятил ли, голубок? Смотри, какой я богач.
Он повалился на спину и поднял ноги, показывая клочья своих штанов.
Деньги близко. Они в земле, в воде, в дупле, не все ли равно. Но их не взять, они неуловимы, как чужая мысль. И те же самые слова звучали тут, у этого костра — тогда, в ночь пытки огнем. И страшные рожи слепых. И пьяная пляска сторублевок.
А не приснилось ли мне все это? Где правда, что жизнь, что сон?
— Садись, — кричал Ванька, допивший мою водку. — Буде копаться. Солнышко вон оно где!
Он выплескал воду из челнока, и мы поплыли по сверкающему озеру, около зеленой стены кустов, обрызганных росой.
Выстрелил Ванька при мне только раз. На косу против шалаги, сверля воздух серебряными трелями, опустились четыре крупных кроншнепа — дичь для охотника завидная.
До птиц было так далеко, что они казались маленькими и, видя нас, гуляли спокойно. Под'ехать — нечего и думать. Оставалось любоваться в бинокль. Я ахал, охал, вздыхал, страдал.
— Не можешь? — подмигнул на куликов сильно пьяный Ванька. — Кишка тонка у твоей балаболки. А поди сотнягу отвалил? Так и быть, потешу дружка. Только ты посиди тут, голубочек. Я — мигом.
Он исчез и вернулся с длинной одностволкой на плече. Граненый ствол лег на пень, стрелок прицелился.
— Пали, — шептал я. — Улетят.
— Не шебарши. Постой, сгрудятся.
Как он любит одни и те же слова!
Грохнул выстрел, и громом ахнуло эхо на другом берегу, лопнуло, покатилось вдаль и, рокоча, замерло где-то в лесу.
— Вот как у нас! — хохотал старик, подбирая свою странную фузею. — Готово, ха-ха!
Облако дыма еще плыло над водой, но коса уже виднелась: там одна птица билась, две лежали неподвижно.
Да, ружьецо! Из этой двухметровой стволины не мудрено перекувыркнуть табун гусей или повалить трех… трех медведей, если бы им вздумалось «сгрудиться».
Ванька всыпал чудовищный заряд в широкое дуло своей пушки и унес ее в лес.
Откуда взялась такая диковинка? Турецкое ружье. Ванька привез его из похода. Под вечер оно стало шведским, попало к Ваньке во время осады крепости. Оно досталось Ваньке при грабеже аула на Кавказе, по наследству, от прохожего охотника, куплено за пуд рыбы у пастуха, за пятьсот лисьих шкур у солдата, получено в подарок от князя, приезжавшего на лебединую сидьбу…
Ружья Ванька не отрицал, не забывал, не путал. Есть ружье, но неизвестно где, и видеть его никому не полагается. Зря тратить порох тоже незачем, ружье не на птицу, не на зверя — те сами попадутся — оно на случай, на человека. Долго ли обидеть беднягу?
* * *
Несколько раз мне писали, что в тех краях, у шалаги, в лесу нашли замерзшего оборванца, пьяницу, старика. Ну, значит кончился Ванька Лександров. А придешь — все попрежнему: расходится тремя светлыми отрогами огромное озеро, лес стоит зелеными стенами, костер курится, и у огня Ванька пьяный сидит, трясет седой шапкой, ругается. Казалось, что всегда так будет, но однажды я нашел на своих местах только озеро и лес. Кому-то понадобилось сжечь сруб землянки и раскидать обгорелые бревна. Долго стукал я по деревьям, отыскивая дупло с чудесным ружьем, и когда столетний великан на удар палки отозвался глухим звуком пустоты, сердце мое забилось сильно. Но в дупле, искусно прикрытом корой, висело деревянное ведро, а в нем пустая стеклянная банка, тщательно заткнутая тряпкой. Когда, куда, как исчез дикий человек — никто сказать мне не мог…
Пути к звездоплаванию.
Очерк Я. Перельмана.
Ни одного уголка мира не желает человек оставить неисследованным; всюду стремится проникнуть его испытующий взор, изощренный орудиями науки. И хотя могучие телескопы далеко пронизают глубины вселенной, все же многое даже в соседних областях мира ускользает от исследования «всемирного следопыта». Несмотря на все успехи астрономии, мы слишком мало еще знаем о физическом устройстве нашей соседки Луны и почти ничего — об условиях, господствующих на планетах. Весьма недостаточно известно нам о том мировом пространстве, которое окружает нашу планету; верхние, разреженные слои атмосферы Земли также почти совершенно не изучены.
Как восполнить эти пробелы в нашем познании окружающего мира? Как достичь крайних границ атмосферы, как вылететь за ее пределы в мировое пространство, как посетить Луну и планеты? Здесь не приходится возлагать никаких надежд на аэропланы и дирижабли: они бессильны помочь, потому что проникают лишь туда, где есть достаточно плотная газовая среда, о которую они могли бы опираться. Выше 13 километров не поднимался еще ни один аэростат (с пассажирами), ни один аэроплан. Маленькие аэростаты без человека, с набором самозаписывающих инструментов удавалось запускать на высоту до 38 километров. Но атмосфера имеет в толщину несколько сот километров, и следовательно большая ее часть остается неисследованной. А далее простирается безвоздушное пространство, куда аппаратам вроде аэростатов и аэропланов доступ совершенно закрыт. Между тем, мысль человека влечется в эти неизведанные высоты; она стремится преодолеть преграды на пути к завоеванию мирового пространства.
Долго преграды эти казались человечеству совершенно неодолимыми, да и теперь они представляются многим превышающими силы человека. В самом деле: как разорвать мощные цепи тяготения, приковывающие к нашей планете все весомые тела, то-есть все, что на ней находится? Как двигаться в абсолютной пустоте, не имея точки опоры? Как оградить себя от холода мирового пространства, где царит невообразимый мороз в 270 градусов? Достаточно уже этих трех трудностей, чтобы сделать казалось бы навеки несбыточной мечту о путешествиях через межпланетные пустыни.
Устрашенные этими препятствиями, люди долгое время могли только грезить о таких путешествиях: они рисовали в своем воображении фантастические способы их осуществления, мало веря в то, что мечты их станут когда-нибудь действительностью. Две наиболее поучительные из подобных фантазий приобрели всесветную известность: проект французского романиста Жюля Верна о перелете на Луну внутри ядра исполинской пушки и мысль английского романиста Уэллса о таком же перелете под защитой слоя вещества, непроницаемого для силы тяжести. Однако оба эти средства на деле совершенно неосуществимы. Даже при условии придания пушечному ядру скорости, достаточной для безвозвратного удаления от Земли, никогда нельзя будет обезвредить того гибельного сотрясения, которому при выстреле неизбежно подвергнутся пассажиры ядра. Что же касается непроницаемого для тяготения вещества, то даже если бы его и удалось разыскать или изготовить, оно все же не помогло бы совершить межпланетный перелет[7].
