же самое касается и Court. Наконец есть еще загадочная уличная фамилия Grove, что бы это значило, я не разгадал – вроде бы рощи в городе быть не должно.
Разумеется, как и у людей, одинаковые имена улиц с разными фамилиями встречаются часто. Смиф-Роуд и Смиф-Стрит – это не муж и жена, это две разных улицы, чаще всего расположенных далеко друг от друга, но бывает, что и рядом. Так что знать «имя» совершенно недостаточно.
Тем, кто именовал Лондон, явно не хватало знаний информатики – любой стажер Яндекса сделал бы это на порядок лучше. Для начала безвестные отцы-обзыватели улиц с именами и фамилиями наложили совершенно случайную нумерацию домов (иногда – как в Москве четные и нечетные в одном направлении по разные стороны; иногда – все подряд по одной стороне, а потом по другой обратно; иногда – номера прыгают туда-сюда случайно). Владельцы в Лондоне нечасто вывешивают номера на домах, а власти за проект создания табличек тоже не берутся – тут не то что «последний адрес», тут никакой адрес не обозначен. Видимо поняв, что и сами запутались, нумераторы решили проиндексировать дома в городе в лучших традициях теории больших данных: они зачем-то собрали в кучки по 5–6 (где 2–3, где 10–12) домов, и присвоили каждой кучке идентификатор в виде «одна-две буквы, одна-две цифры, одна-две цифры, одна-две буквы», но так, чтобы всего знаков было от пяти до семи («Это… ну от количества пальцев на руке, до … количества пальцев на руке и еще два!» – догадался мой сын). Этот идентификатор назвали postcode и стали очень любить и использовать на все случаи жизни.
Если вы хотите указать адрес, лучший совет – начинайте с посткода. Если вы назовете таксисту или доставщику название тихой улицы (особенно небольшой, не в центре), например Warrington Crescent, он, скорее всего, неопределенно пожует губами и в ответ предложит вам свою версию: «Oulton Crescent, huh?» Не думайте, что это ваше произношение хромает – вас отвезут вместо северо-запада Лондона, милой улицы с белыми террасами викторианских домов, на юго-восток, туда, откуда каждый день приходят новости о трупах с ножевыми ранениями. Нет, лучше начните с заклинания «W91QZ» – и вас поймут (а если не поймут, наберут в поисковике).
То, что запомнить бессмысленный набор знаков намного сложнее, чем осмысленный, обзыватели города как-то не подумали. Это наводит на мысль о нечеловеческом разуме, создававшем великий город, есть в этом что-то от бесстрастности компьютера пришельцев. Впрочем, мысль о том, что Лондон построен не людьми, не отпускает меня с первого дня пребывания в этом городе. И мысль эта вступает в ожесточенное противоречие с другой: как же Лондон похож на Москву. Впрочем – люди ли строили Москву? Я в сомнениях.
Глава 9
Лирическое отступление
Сразу оговорюсь, мне очень повезло: в детстве я жил в малоэтажной советской Москве. Наши дома в Измайлово (угол Нижней Первомайской и 14-й Парковой) строили еще пленные немцы, они были красно-коричневого кирпича, трехэтажные, а внутри были дворы (по-лондонски – communal gardens). Широкие тротуары от узких улиц отделяли толстые тополя – их каждую осень подрезали так, что получались модернистские скульптуры каркасов, на многочисленных отростках которых весной вырастали шары новых листьев.
Жил в наших домах самый разный народ: мой дед, профессор; соседка баба Шура с детьми и внуками – партработник на пенсии; дядя Ваня с женой бабой Катей – слесарь с нефтезавода; семья Носковых – родители дипломаты чаще в Ливане, чем дома, их сын Сашка с женой – пьющий инженер и отец моего приятеля Макса. Но по большей части это все же были ИТР или рабочие – заводов в округе хватало.
Квартиры в домах были воплощением послевоенной роскоши – шаг вперед и от коммуналок коридорной системы, и одноэтажных бараков для лимитчиков. Бараки эти, густо заполнявшие недостроенные пятна в Измайлово, сносили при мне, возводя на их месте величественные в своем уродстве панельные восьмиэтажки – белые параллелепипеды, где, как говорили, «горячая вода лилась прямо из крана». В наших же квартирах стояли газовые колонки, которые надо было разжигать, если хотелось получить горячую воду. Колонки были в ванных, на кухне чтобы мыть посуду приходилось кипятить кастрюлю на плите.
Планировка квартир (по большей части это были двухкомнатные – комнаты 18 и 14 метров, крохотный коридор, раздельный санузел и кухня) максимально учитывала интересы детей: пятиметровая кухня, на которой одновременно могли есть только двое, не позволяла даже подумать о привлечении ребенка к домашнему хозяйству. Вместо «иди, помоги» нам говорили «уйди, не крутись под ногами» – и мы были очень послушны. Крохотные коридоры, комнаты, служившие и спальней родителей, и детской, и гостиной одновременно, оправдывали наше нахождение на улице в течение относительно светлого времени суток. Они же, правда, были серьезным естественным ограничителем аппетитов: «Купи-и-и-те велосипед!!!» – «А куда мы его поставим? На телевизор?»
Ну что тут возразишь?
Понятие «ремонт квартиры» было для меня в детстве чем-то теоретическим, из советских фильмов. Дефицит (а точнее, почти полное отсутствие) сегмента DIY в советской системе распределения для простых смертных еще можно было бы как-то преодолеть за счет смекалки и Марии Васильевны – товароведа, жившей в соседнем подъезде. Но преодолеть интеллигентское презрение к быту («Зачем нам ремонт, Лялечка? Лучше поедем летом на море») Мария Васильевна не помогла бы (к ней, кстати, в моей в семье тоже существовало легкое презрение на фоне крайне дружеского отношения ко всем остальным, будь то искусствовед Борис Израилевич, слесарь Ваня, Люба – парикмахер или даже упомянутая баба Шура с ее партийной выправкой и советами «учить детей ремнем, чтобы знали меру и не высовывались»). Поэтому в нашей квартире лежал «первичный линолеум» – коричневый, на корде, обламывающийся по швам и протертый ножками столов и стульев – я любил задумчиво ковырять его, пока никто не видел. Поэтому на обоях сохранялись детские рисунки и приходилось их стирать, чтобы нарисовать новые.
Окна в нашей квартире были двустворчатые (первобытный аналог двойного стеклопакета), деревянные, крашенные белилами. Летом через широкие щели и зазоры проходил свежий воздух, даже когда окна были закрыты. К зиме окна заклеивались (в СССР забота о гражданах была на первом месте и потому в хозяйственных магазинах продавались рулоны «бумаги для заклейки окон»). Заклейка была для меня праздником, почти как украшение елки к Новому году. С утра варился клейстер, и потом надо было резать полоски бумаги, мазать их нежно пахнущим теплым клейстером, прокладывать щели ватой и приклеивать бумагу к раме так, чтобы закрыть и вату и щели. Оставлялись не заклеенными только форточки, но не для вентиляции (никакая заклейка не прекращала до конца ток воздуха через эти окна), а для того, чтобы вывешивать за окно удачно купленные мясопродукты: на крошечных кухнях не было
