К 47-му году всех бандитов перестреляли, пересажали. Молодую шпану определили в ФЗУ или ремесленное училище.
Очень много было беспризорников. Но я хорошо помню, как то один, то другой исчезали вдруг и появлялись уже в форме. Одних в ремесленную школу устроят, других, которые постарше, в фабрично-заводское училище. Ну а мы по возрасту не подходили, нас воткнуть некуда было. Район наш, по названию Гусиновка и Чижовка, был на весь город печально знаменит. Чуть что дрались - по поводу и без повода. Старшие, мужики взрослые, от нечего делать стравливали нас, определяя победителей. Было свое рыцарство: «до первой кровянки», «лежачего не бить». Городских на речку из принципа не пускали. Зимой «чижи» и «гуси» делали поход в город на Щипной рынок. Изредка ходили в школу и учились. Мать-то работала, куда ей было за мной углядеть. Что вышло бы из меня, не знаю, но на счастье попался я на глаза уличкому - председателю уличного комитета. Уличком вообще фигура для той поры - огромная. Хлебные карточки выдавал, справки, печать у него хранилась. А этот и подавно - умный и властный был старик. Ходил с милиционером, разбирался со старшими и среди нас, мелкой шпаны, профилактику проводил. Однажды привел меня к себе домой. Первый этаж у дома каменный, второй - деревянный, причем старый и настолько покосившийся, что ходить можно было, только наклонившись вперед.
Старик подвел меня к своей дочери и сказал: «Вот тебе щенок -воспитывай!» Воспитательнице было, как я сейчас понимаю, лет 30. Но она почему-то была не замужем, всю невостребованную свою материнскую любовь обратила на меня.
Весь второй этаж дома был заставлен полками с книгами. И чего здесь только не было! Подшивка журнала «Всемирный следопыт» за 1924 год, журнал «Америка» (46-47-й годы), приключения, исторические романы. До сих пор вижу перед собой отпечатанные на глянцевой бумаге иллюстрации типа «Нападение бизонов на поезд». И я зарылся в книги о море, о географических открытиях, пиратах. К четвертому классу уже твердо знал, что буду моряком, и написал письмо в Ленинградское нахимовское училище. Получил вскоре ответ за подписью контр-адмирала. Начальник училища по-доброму, по-отечески писал мне, что в Воронеже есть суворовское, а как его окончу - могу поступать в любое военно-морское учебное заведение.
К моменту поступления в СВУ я успел прочитать «Труженики моря» и «Отверженные» Гюго. Прочитал все, что было о Магеллане, Куке, Ушакове, Нахимове, матросе Кошке, Александре Македонском и Ганнибале. Первый после родных добрый человек, встретившийся на моем пути, - этот уличком.
Царство ему небесное! Жалко, имени его не помню. А вспоминая книжные полки на втором этаже его дома, вслед за Горьким могу повторить: «Всему хорошему в себея обязан книгам».
Вот так вот тех, чьи семьи были опалены войной и послевоенной разрухой, Советское государство собирало изо всех подворотен и коммуналок, отмывало, переодевало, кормило, учило.
В 12 лет детство мое окончилось. Военком нашего района капитан дядя Дима Мальцев (именно так я его запомнил) отвел меня в суворовское училище. Уж что он говорил в приемной комиссии, не знаю. Но экзамены я сдал хорошо, кроме математики - тройка. Мать не возражала, так как к тому времени уже повторно вышла замуж. Я стал воспитанником СВУ.
Мой первый учебный взвод: «Бердников, Власов, Глазков, Гончаров, Грачев, Елистратов, Жуков, Зябрев, Коняхин, Лохматов, Логвинов, Маслов, Макашов, Марков, Мусинов, Никулин, Олейник, Саломатин, Дощаев, Черепков, Шиколин».
Разбуди ночью - прочитаю так же.
Не знаю, за какие заслуги, но меня офицер-воспитатель майор Кузнецов Иван Петрович выбрал и назначил своим помощником - помкомзвода. Тоже самое было и во всех других училищах (Тамбовское, Полтавское, Ташкентское). Старшим группы я был и в Академии Фрунзе, и в Академии Генерального штаба.
Первый год в СВУ учился так себе. Спорт мешал, культ которого тогда был во всех воинских коллективах. Лыжи, стрельба, фехтование на штыках. Стал юношеским чемпионом Воронежа по кроссу на приз газеты «Коммуна», несколько лет подряд был чемпионом училища по боксу в своей возрастной группе (проиграл только один бой старшекурснику Мастюкевичу... нет-нет, он был белорус). Чемпион Воронежской области по ручному мячу (11x11) среди взрослых. В 17 лет, поняв, что олимпийского чемпиона из меня не будет, стал готовить себя целенаправленно к службе в войсках. Выносливость, сила, ловкость, стрельба. С благодарностью вспоминаю тренера, капитана Плещеева Дмитрия Андреевича. Долгие годы поддерживал с ним связь.
Да, преподаватели в училище были прекрасные. Все ходили в форме, некоторые - фронтовики. Историк, подполковник Кортунов, - я всегда засиживался у него на уроках и, сколько времени после спортзала свободного оставалось, бежал в кабинет истории. Майор Любовь Залмановна Лейцина вела немецкий, на фронте она была переводчицей. Душу выдирала за знание языка. По средам весь день разговаривали только на немецком. Образование в суворовском давали такое, что даже тех, которых выгоняли за неуспеваемость, с удовольствием брали гражданские школы и училища.
С гуманитарными науками я ладил, а с математикой не дружил. Меня дразнили: «Вот какой длинный (не верили даже, что одногодок) - ане соображаешь». Меня это взяло за живое, пошел к математику, капитану Предыбайло. Он сказал: «Вижу, хочешь знать. Так вот это надо вызубрить, а тут - зубрежки мало, надо понимать» - и стал со мной заниматься. Где-то к середине учебы в СВУ я подтянулся: математика, физика стали «хорошо». Училище окончил со средним баллом «4,5».
Года через три после поступления окончилась моя карьера помкомвзвода. За очередную драку сняли с должности, чуть было вовсе не исключили из училища. Спасли преподаватели. Педсовет решил устроить мне внезапный экзамен по всем предметам. Шесть уроков, шесть проверок - на пяти я получил «отлично». Наверное, пожалели. Слава богу, не было в этот день математики. Низкий поклон дорогим моим учителям: по истории -подполковнику Кортунову, по словесности - майору Ермакову, по химии -майору Мацуку, по немецкому - майору Лейциной, по географии - майору Введенской.
Но больше всего я благодарен начальнику политотдела полковнику Карбасникову. Большой, грузный, в теле, как Кутузов, он непрестанно курил. Во время войны был начальником политотдела корпуса. После каждой моей драки вызывал к себе в кабинет и печально спрашивал:
- Опять? За что? Кого?
И когда я, исподлобья глядя, отвечал: «За дело, за справедливость», - он вздыхал:
- Вон ты какой вымахал, а дурак. Если бы ты был умный, то слова нашел. Убедил бы, что ты прав.
Но... это же мужской коллектив был, ведь даже в пажеских корпусах, где учились великие князья и их потомки, были драки. Я не считаю, что человек по природе своей драчлив, - так можно любую войну оправдать. Но тогда голова была горяча, а рассудочности не хватало. Я признаю это. Но учителя со мной очень много работали и не впустую, учили убеждать, прежде чем бить.
Был в наших преподавателях патриотизм, была идеология. Рассказывает, положим, химик о первом проекте танка, который создал сын Менделеева, и мы гордились этим. Гордились, и когда нам говорили, что первый в мире самолет - Можайского, а паровоз - Ползунова. Потом уже, спустя некоторое время, узнаем, что первым, оказывается, взлетел Райт, танк русский не родился, а Ползунов был вторым. А ведь преподаватели рассказывали нам и о том, почему то или иное изобретение было не внедрено и кто был виноват. Но это на фоне факта первенства как-то отступало. Теперь-то я понимаю, какими молодцами были наши преподаватели: они не искажали историю, но учили нас гордиться своим государством, его прошлым. И ведь это свойственно русскому человеку, свойственно нациям вообще - хвалить свою историю и ею гордиться. Ругают-то обычно чужие.
Много читал. В суворовском нас воспитывали на классике, приучали читать и мыслить. Ежедневное чтение стало привычкой - как зубы чистить и зарядку делать. Начиная с наскальной клинописи, папируса и бересты печатное слово - это материал для мозгов. Книга заставляет думать. Телевизор, радио мозг от работы отучают, превращают человека в стадное животное. Оно способно лишь пережевывать ту информационную жвачку, что подсовывает режим. Такими легко управлять, легче программировать и зомбировать.
Из-за драк, а вернее из-за характера, в комсомол меня приняли только в 15 лет, в день смерти Сталина. Шел урок, мы изучали Конституцию 1936 года, когда вдруг включились во всех классах приемники и передают, что умер товарищ Сталин. Повели меня с двумя такими же «безнадежными» в политотдел, и там полковник Карбасников, сам со слезами в глазах, сказал: «Сколько же мне биться пришлось с тобой и еще придется... но сегодня мы тебя записываем в комсомол - потому что день такой».
Через год я стал членом бюро роты. Руководил, конечно, спортсектором.
