Я влюбился знаешь в кого? В твоего преемника Ивана Петровича Раковича#15. Он у нас был в колонии и очаровал меня. В агентах он, конечно, слаб, но будет прекрасный воспитатель. Думаю, перетащить его во II колонию. Он у нас уже играл в снежки, и ему хлопцы подбили глаз, играл, пел, гримировал, и Лидочка говорит, что Макаренко уже узнал, что можно выжать из этого человека.
Куриловская, серденько, пройди ж к Котельникову, расскажи ему про наши беды и чем можно - помоги.
Поцелуй руку глубокоуважаемой Евдокии Сергеевне, передай привет Михаилу Филипповичу.
А. Макаренко
М. Н. Котельникову
30 декабря 1922,
Полтава,
колония им. Горького
Многоуважаемый Михаил Николаевич!
У меня маленькое дело - только одна колония, и в ней... 80 хлопцев, но я и мои коллеги так много вложили сил в это дело, и при таких невероятных условиях, что само собой подразумевается наше право кричать, когда со всех сторон нам грозит гибель и когда у нас уже не хватает сил отбиваться. Вы у нас были всего 2 дня и многого не могли видеть. Мы от Вас не прятали темных сторон и не старались показать товар лицом, но Вы один за 2 часа увидали то, чем я больше всего дорожу, - живое движение и живые скрепы в нашей колонии. Вы это и сами, наверное, чувствуете и не подумайте нечаянно, что я просто начал писать письмо с комплиментов. Может быть, Вы не знакомы со всем ужасом нашего провинциального головотяпства, особенно усилившегося с появлением нэпа, поэтому не можете представить, как мы способны дорожить такими гостями, как Вы.
Два года без всякого просвета мы по кирпичику, по травинке строили нашу колонию, каждый день мы продвигались вперед, и больше всего нам приходилось бороться главным образом с губнаробразом. Когда я буду стариком, я только с ужасом буду вспоминать это кошмарное учреждение. Через каждые 2 месяца в нем меняются заведующие, инспектора, инструктора и каждый является с новыми форвами варварства и невежества, часто в вопиющих размерах. Я уже не говорю о том, что ни один из них и не подумал обратить внимание на основной гвоздь нашей жизни организационную работу, ни один из них не заметил каторжного труда воспитателей. Напротив, усилия губнаробразоа всегда были направлены к тому, чтобы условия работы воспитателей сделать более тяжелыми. Так, например, исключительно по отношению к колонии применяется какой-то самодельный закон, по которому в зависимости от стажа уменьшается не только ноимер разряда, но и число ставок.
Впрочем, это нас еще не так сильно беспокоит. Гораздо важнее хозяйственная сторона дела, потому что поступательное движение нашего хозяйства является у нас главной формой воспитательного и образовательного процесса. В этом вопросе, если подойти к нему суммарно, мы только и можем видеть наше будущее. Что же получится? Мы имеем 80 десятин земли, но мы даже и заикаться не смеет о каком бы то ни было капитале, основном капитале, без которого невозможно никакое хозяйство. Каким может быть хозяйство на 80 десятинах, если нам не на что купить керосина для освещения десятка помещений, а в губнаробразе нам говорят: "Собак ловите да жир топите". Да, мы, собственно говоря, очень не далеки от такой формы самоокупаемости. Нам не дали ни одного пуда дров и прямо советуют красть их в лесу, а когда в том же лесу наши босые хлопцы нарубили 30 полусаженей и оставалось только заплатить за них какие-то гроши, нам отказали даже в этих грошах, и полусажени переходят в руки спекулянтов. А свой урожай мы самым благородным образом истратли на машины, да на расширение поля (в 2, 5 раза), да на ремонт.
Этот самый ремонт, который Вы видели, несмотря на то что мы несем его только на своих плечах, приносит нам только одни огорчения, и я обязательно попаду на скамью подсудимых за ликвидацию какого-нибудь обломка стены. А тем временем так называемые хозяйственные органы даже без нашего ведома продают отремонтированные наши постройки на слом тем же самым крестьянам, которые в свое время эти постройки разрушали. Это самые яркие примеры той какафонии, которая у нас творится.
Все наши надежды были на Вас. Я только и воспрянул духом, когда Вы обьявили нам о непосредственной связи с Наркомпросом. Я думал, что 1-2 года харьковской помощи позволят нам создать учреждение, которому не стыдно будет смотреть в глаза людям, а за себя мы не боялись, потому что, по совести скажем, редко удается подобрать такой состав, как у нас.
Сейчас мы принялись за организацию учебных занятий по совершенно новому методу, и у нас дела пошли хорошо, прямо крылья выросли, но... стало известным, что мы перешли на местные средства. Для меня это синоним гибели; нет смысла отдавать себя только для того, чтобы в заброшенной в лесу колонии несколько десятков оборвышей влачили жалкое существование, а иначе и быть не может. В губнаробразе не способны видеть дальше своего носа и еще не скоро будут способны. В лучшем случае там кое-что смыслят в "хатней педагогике", но социальное воспитание даже в своей голой логике им недоступно, тем более недоступно понимание практического выражения. А колония за городом даже для демонстрации путешественникам неудобна.
Простите, Михаил Николаевич, за это сумбурное письмо. Оно не имеет никаких практических целей. Я прекрасно понимаю, что ничего поправить нельзя. Но, поверьте, мне было некому высказать свою горечь. Возможно, что и высказывать я не имею права, много сейчас гибнет намерений, но я смею думать, что нигде не размахнулись так широко и с такими буйными запасами энергии и с такими ничтожными средствами, как мы в своей колонии. Донкихотство? Может быть, и донкихотство, а может быть, и крушение серьезного и важного опыта. Не мне судить.
Вся эта трагедия не мешает мне принсети Вам искреннюю благодарность за искреннее и серьезное отношение к нашей работе. Еще раз уверяю Вас, что это единственный случай в двухлетней истории колонии. Скоро мы, вероятно, начнем разбегаться. Побарахтаемся еще немного единственно для сохранения чести, и конец.
В самой колонии пока все благополучно, если бы на каждого хлопца прибавили пищу, чтобы он не ощущал бешеного аппетита, цель была бы достигнута вполне, но кому об этом скажешь? И кому это нужно, такая-то цель?
Желаю Вам от души всего хорошего, простите, что пишу так длинно, надеюсь, что этому письму Вы не предадите никакого официального значения.
Уважающий Вас А. Макаренко
М. Н. Котельникову 31 января 1923 Полтава колония им. Горького
Многоуважаемый ихаил Николаевич!
"Страшное" спасибо Вам за целых 3 пакета#1, в особенности за Ваши письма. Если Вам тяжело работать в Харькове, то от души искренно желаю Вам найти такую огромную нравственную поддержку, какую мы имеем в Вас. Спасибо за привет хлопцам. Я не помню, где-то у Достоевского сказано приблизительно так: "Вы, проходя случайно, ласково поглядели на ребенка: вы сделали важное дело". Так вот и Ваш привет - такое же важное дело. Я его обьявил в приказе по колонии и по ошибке написал "главный инспектор". На наибольшее спасибо за то, что не оставили нас на сьедение местному бюджету. Я теперь по-прежнему полон сил и надежды, и хочется работать n плюс 1 час в сутки.
В колонии все благополучно. Воспитатели и ребята увлекаются учебными занятиями. Первые уже немного пищат: трудно, говорят, не хватает времени и белье постирать (Не правда ли, тоже организационная проблема?), но физиономии у них веселые. Хлопцы же, по обыкновению, ни от какой работы не устают. Сегодня у нас разрабатывали тему "Письмо и книга". Написали Вам ходатайство способом картинного письма. Сейчас они, узнав, что я пишу Вам, стоят над душой и пристают, чтобы я ничего не писал Вам о содержании ходатайства, пусть, говорят, без обьяснений идет. Я их убеждаю, что Михаил Николаевич не дикарь и не привык к чтению картинных писем, но мои аргументы мало помогают. Вы это ходататйство получите одновременно с этим письмом, но, разумеется, не придавайте ему серьезного значения: посмотрите как на сыновнюю шутку, ничего такого ужасного нет.
Ежемесячные отчеты я посылаю Вам через Губсоцвос. Может быть, Ваше напоминание касается того большого отчета, который я послал еще в октябре и который, вероятно, затерялся? Я в самые ближайшие дни посылаю Вам дубликат.
Хочу с Вами поделиться одним большим сомнением. Был я у Вас на педагогическом заседании и поражался множеству страшных терминов, употребляемых одним из говоривших врачей к вопросу о программе характеристики. Все-таки дело идет о том, чтобы нашего воспитанника разложить на множество составных частей, все эти части назвать и занумеровать, построить их в определенную систему и... не знать, что делать дальше. Все новейшие труды точно так же идут по этому направлению. Но я до сих пор не смг заставить себя поддаться их обаянию. Иногда я падаю духом и глубоко презираю себя за подобную научную невосприимчивость, иногда же, напротив, протестую всеми фибрами души.
