Мне и кажется, мы еще очень далеки от права раскладывать человека и тем более делать отсюда какие бы то ни было практические выводы. Напротив, мы должны... научиться так организовать воспитание,
чтобы наши достижения характеризовались совершенствованием системы данной личности в целом. Это вовсе не значит, что работа над теорией анализа личности должна быть отвергнута. Пусть эта работа составляет предмет любой науки, но педагогам пока что нужно главное внимание направить на создание синтетической педагогики. Если это и ересь, то ересь для меня оправданная всем моим колонистским опытом.
К сожалению, я эти свои сомнения, постепенно приближающиеся к форме положительной уверенности, не в состоянии изложить более подробно за недостатком времени, но должен признаться, что в организации колонии я уже сознательно поставил их во главу угла. Все это не спасает меня от мурашек, которые начинают бегать по телу, как только я принимаюсь за страницы какой-нибудь ученой классификации. Я бы предложил свою - классификацию социального опыта и мотивацию поступка#2, но эти самые мурашки держат меня на привязи: я все боюсь, что я чересчур неуч.
В течение февраля месяца я напишу и отправлю Вам педагогический отчет, в котором, разумеется, из официального гонора буду выражаться в категорическом смысле.
Вы меня не ругайте особенно. Категоричностью я только прикрою большие сомнения. Может быть, Вам в моем отчете кое-что из моих категорических сомнений пригодится.
Большое спасибо Вам за участие в нашем горе.
История эта настолько сложна и настолько подла, что из Харькова искать виновных невозможно... Здесь я сначала пробовал просить и протестовать, но все это обратилось в волокиту, а между тем крестьяне одну постройку начали разбирать#3. Тогда я решился на отчаянное средство: с двумя отрядами хлопцев я вступил в кулачный бой с крестьянами. Битва не сопровождалась потерями, ограничились синяками и шишками, но победа осталась на нашей стороне, а самое главное, мы произвели шум: дело дошло до губисполкома. Сейчас, кажется, пахнет скамьей подсудимых, но не для нас#4. Впрочем, ручаться не следует. Если в Полтаве ничего не сделают, обратимся к Вам за помощью, а пока мы в состоянии отбиваться сами, Вас затруднять кляузами нельзя.
Так или иначе, мы оживаем исключительно благодаря Вам. Смотрим вперед весело. Настроение в колонии восхитительное, почти трогательное. Смущает нас только лето. Капитала у нас по-прежнему нет. Клячи дохлые, дети босые.
К сожалению, не урегулировано распределение кредитов. За декабрь для колонии переведено 12 миллиардов на жалованье и 0,5 миллиарда на прочие расходы. Между тем на жалованье нам нужно было только 6 миллиардов. Разумеется, остаток пошел на жалованье в другие учреждения, так как нельзя переводить из & в &... Я хлопочу все-таки, чтобы мне дали из местных средств на покупку лошадей и сапог, но надежды мало. Я не знаю, как быть.
По январским ставкам нам нужно на жалованье миллиардов 12, а нам перевели, наверное, больше, а на прочие расходы мало. Как бы все-таки хорошо было бы иметь собственные кредиты. Уверен, что мы доживем до этого. А то теперь половина энергии тратится на кредитную борьбу и получение по ассигновкам. Все это страшно неэкономно.
Будьте здоровы. Мы все были страшно рады, если бы Вы к нам собрались. На недельку, другую. Передаю Вам привет всей колонии от мала до велика.
Уважающий Вас А. Макаренко.
А. П. Сугак 24 марта 1823 колония им. Горького
Дорогая Антонина Павловна!
Спешу написать Вам под свежим впечатлением только что полученного письма Вашего от 13 марта. Вы совершенно правы, не буду брехать: подробности в письме - было очередное "колпасченье", как Вы неделикатно выражаетесь. Уверяю Вас, не нарочно!
Вы помните, как я работал в Крюкове? Вы, может быть, даже имеете представление о моем труде прошлым летом. Так вот: гораздо тяжелее и гораздо труднее. Сейчас я дошел уже до того, что сплю через ночь вот уже около полутора месяцев и даже отвык спать. Этим обстоятельством обьясните и непреличный способ сообщения - на машинке. Просто гоняюсь за скоростью. Я даже для себя неожиданно приучился делать 3-4 дела сразу.
Приглашение от месткома получил несколько дней назад, а 21-го приезжал ко мне Кононенко и также предьявил какой-то мандат на право изьятия меня из колонии#1. От Кононенко же я узнал о болезни Виктора. Это очень прекрасно, что он вырался из каких-то паршивых почек, а то я уже серьезно собрался грустить, что наше поколение начинает дохнуть.
Местком, разумеется, меня трогает, несмотря на некоторую неуклюжесть своих желаний и представлений. Так же трогает и Кононенко, и уж, само собой, трогаете Вы, любезная Антонина Павловна. Ваше письмо - это песнь торжествующей любви, а вовсе не письмо: торжествующей именно потому, что вот, дескать, Макаренко погибает исключительно потому, что заехал в какую-т о колонию, бросил счастливый Крюков и т. д. и т. д.
Такой же приблизительно тон и у месткома, и у Кононенко. Последний, впрочем, побывав в колонии, несколько сбавил спеси. Ты, пожалуйста, не подумай, что я ругаюсь. Ничего подобного и даже наоборот.
Меня очень трогает такая насточйчиво высокая оценка моей особы, которую проявляют крбковчане. Я очень и очень рад тому, что для меня представляется возможность возвратиться в Крюков и помочь маме. Наконец, и в самом деле, до каких же пор сидеть в колонии и пропадать, как вы все там думаете. Нужно жить и прочее.
Но вся беда в том, что вопрос не решается для меня одним желанием. Я теперь человек крепкий, такой крепкий, каким Вы меня никак не представляете. Таким меня сделала колония. Вы как раз, сударыня, патетически восклицаете: "Что вам дала колония?" Столько дала, Антонина Павловна, что Вам и не приснится никогда. Я сделался другим человеком, я приобрем прямую линию, железную волю, настойчивость, смелость и, нако
нец, уверенность в себе. Теперь я уже не способен собирать совет и спрашивать, допустим, Пугача, что мне делать, так как я прекрасно знаю, что я должен делать, и, как думает об этом Пугач, мне просто не интересно.
Трехлетний колонистский опыт - это вся моя будущая работа. Что бы я ни сделал потом, начало все-таки нужно будет искать в колонии. И даже не только в том смысле, что я здесь чему-то научился, что-то пережил, но еще и потому, что здесь я сам над собой произвел огромный и важный опыт. Но, пожалуй, бросим об этом: Вы можете сказать, что все это пустяки, все это в прошлом, что теперь все-таки колония мне ни черта не дает и поэтому нужно все-таки ехать в Крюков.
Ваше основное представление, что здесь кто-то пропадает, большая ошибка. Я считаю, что в колонии мы живем разумнее и веселее, чем очень многие в городе, а особенно в таком, как Крюков. Наконец, мы живем гораздо свободнее и независемее. Но даже и не в этом дело. Самое главное - мы можем здесь так работать, что работа доставляет нам удовлетворение.
И не думайте, что моя энергия здесь пропадает даром. Ничего подобного. Здесь мы производим опыт, который будет иметь большое значение не только для колонии малолетних преступников. На нашу организацию уже обратили внимание. Во всяком случае, наша колония сделана главной на Украине, на 120 детей, мы непосредственно зависим от Наркомпроса. Образовательная работа колонии уже обсуждается в печати, и мне дано право приглашать сколько угодно учителей для практики с тем, чтобы потом рассылать их по губернии. Я уже получил право приглашать учителей по своему усмотрению, даже без педагогического образования. Я уверен, что еще через год наша работа получит еще большее значение и только потому, что здесь что-то напряженно творится. А Вы так говорите о колонии, как будто здесь действительно какое-то прозябание.
Вы говорите, что не нужно расточать сокровища на колонию, а нужно расточать на Крюков. Голубчик, Крюков не лучше колонии, и, пожалуй, расточать и на него никаких сокровищ не нужно. Все дело не в Крюкове и не в колонии, а в самом деле, в организации нового просветительного опыта. Между прочим, в Германии как раз впереди всех идут так называемые лесные школы, тоже заброшенные и тоже лишенные внешних признаков просвященного общества.
Давайте только и будем говорить в этой плоскости. Если Крюков даст мне лучшие условия для такой работы, я немедленно в Крюков перейду. Вопрос решается, как видите, просто. Я, со своей стороны, ручаюсь, что в таком случае через 2-3 года в Крюков будут ездить учиться. Так я ответил и месткому, и ответил, пожалуй, в чересчур резкой форме. Я потребовал, чтобы мне было предоставлено право смещения и приглашения учителей, право свободного метода и программы, право дисциплины и, наконец, на первое время не менее 45 миллиардов хозяйственных кредитов и возвращение оркестра. Ваш местком, конечно, придет в ужас, и мне это понятно. Но я знаю и другое, что это все пустяки. Вы прекрасно знаете, что и без всяких гарантий я сумел бы заставить плясать под мою дудку не только местком, но и Харьков.
