Так начал я свою импровизацию. Мне аплодировали. Потом я говорил о родителях, которые научат новорожденного основам жизни, об учителях, обучающих грамоте, о друзьях, протягивающих руку и подставляющих плечо, о женщинах, сулящих блаженство, о соратниках, зовущих в поход, о развлечениях и прочих атрибутах жизни. Мне опять аплодировали. Потом я сказал «но». «Но скоро случится так, — сказал я, — что близкие станут чужими, они обвинят тебя в неблагодарности, а ты будешь жесток и беспощаден с ними; учителя проклянут за то, что ты не последовал их заветам, а ты обвинишь их в лжеучении; женщина изменит, наслаждения жизнью породят скуку, опустошение, разочарование. И ты будешь одинок и никому не нужен…» На сей раз слушатели не аплодировали. Одни подавленно молчали: мол, что правда, то правда. Другие гневались: мол, нельзя так мрачно смотреть на жизнь, мол, живем же мы, и не так уж плохо живем, не голодаем, спим не на улице, выпить что имеем.
Испив до дна цветов земли нектар,
Поймешь, что горек он, хотя казался сладок.
И станешь вдруг ты безнадежно стар.
Лицо покроет сеть глубоких складок.
Увидишь, что назад дороги нет.
Зачем была, ты спросишь, жизнь-морока?
Ты станешь мудр. Ты сам найдешь ответ:
Для никому не нужного урока.
Так закончил я свою импровизацию. Настроение у гостей окончательно испортилось. Решили, что пора расходиться по домам. Еле стоявший на ногах хозяин сказал на прощание, что «эти сволочи» (он имел в виду реакционные силы нашего общества) наверняка закатят ему выговор по партийной линии с занесением в учетную карточку, так что придется целый год изображать политическую зрелость и активность, чтобы этот выговор снять. По дороге домой меня остановили здоровые парни (их было четверо на одного), обыскали мои карманы; не обнаружив в них ничего, дали мне пару оплеух и пообещали в следующий раз оторвать бороду, если мои карманы снова будут пусты. Я обещал исправиться. Входи, родившийся, в прекрасный мир земной! Входи и вкуси от радостей бытия!
Лучше умереть среди людей, чем быть живым на безлюдье. Но есть состояние еще страшнее: быть среди множества людей, для которых тебя нет. Это состояние может сравниться лишь с состоянием всесильного Бога в обществе атеистов. В такие минуты я бьюсь головой о стену. Бьюсь не в переносном, а в прямом смысле слова. Причем бьюсь о кирпичную стену, которая выходит на улицу: не слышно ударов. Я не хочу тревожить соседей по квартире и хозяев комнаты, где я за десять рублей в месяц снимаю «угол». «Боже, — шепчу я, — помоги мне пережить это бесконечное мгновение одиночества!» Но молитва моя тщетна, ибо я сам и есть Бог, а Бог не может облегчить собственные страдания. Он может лишь облегчить страдания других, умножив тем самым свои собственные. Бог есть всеобщий врач, неспособный лечить себя и берущий на себя болезни всех излечиваемых им.
— Ну и жилец попался! — слышу я, как говорит хозяйка мужу, — псих какой-то. Все ночи напролет ворочается. Со следующего месяца пусть на пятерку больше платит или пусть катится к чертовой матери!
Жизнь коротка, но каждое ее отдельное мгновение долго. Особенно когда стоишь в длинной очереди к начальнику милиции. В такие мгновения в голову приходят самые дикие идеи.
— Ну, Лаптев, — спросил начальник вместо приветствия, когда наконец-то подошла моя очередь, и я предстал пред его суровым, но справедливым взором, — что ты на сей раз надумал?
— Хочу изобрести новую религию. Чем я хуже Христа, Будды, Конфуция или Магомета? Вот возьму и придумаю. Делать все равно нечего, а от мыслей голова пухнет.
— Насколько я вижу, у тебя не голова, а морда распухла. И, очевидно, не от мыслей. Работать, Лаптев, надо. Тогда не до мыслей будет.
— Мудро сказано. Первая предпосылка всякой религии — мыслящее безделье. Занятой человек не способен придумать даже паршивый анекдот, а не то что религию. Между прочим, Будда полсотни лет бездельничал, пока не додумался до нескольких банальных постулатов своей веры.
— Это было при капитализме, Лаптев. Мы бы такого не допустили. У нас тебе бездельничать и полгода не позволим, не надейся. И зачем тебе, Лаптев, новую религию выдумывать, если мы от старых до сих пор избавиться никак не можем?
— Имеется много причин для этого. Во-первых, я толком не знаю старых религий. Я пытался познакомиться с ними, но тут же отказался, обуреваемый скукой. Мне легче самому выдумать новую религию, чем изучать старые. Во-вторых, старые религии суть старые в буквальном смысле слова: они суть умирающие религии, они просто-напросто устарели. Они суть пережиток прошлого — в этом я полностью согласен с нашей идеологией и пропагандой. А после того как главу русской православной церкви наградили орденом за заслуги перед советской властью, я окончательно убедился в том, что старые религии утратили религиозную сущность, сохранив лишь ее видимость. Я же жажду подлинности. Лучше кустарная подлинность, чем культивируемая веками видимость. В-третьих, я горд и честолюбив. С какой стати я должен следовать за каким-то индусом, евреем или арабом? Мы, русские Иваны, прокладываем новые пути человечеству. Мы и в космос первыми вышли. Так почему бы нам не стать новаторами и в сфере религии и не изобрести свое собственное, допустим, иванианство? А лучше по имени создателя — лаптизм или лаптианство.
— Насчет космоса ты правильно сказал. Но ты же, Лаптев, в университете учился. Должен знать, что общество наше антирелигиозное.
— Вы правы, как всегда. Но я думаю, что это явление преходящее. Со временем наши духовные вожди возьмут и дело религиозного прогресса в свои руки. Трудно предвидеть, в какой форме это произойдет — изберут патриарха в Политбюро ЦК КПСС или члена Политбюро назначат патриархом.
— А ты, Лаптев, не дурак! Дельная идея! Непременно расскажу об этом на заседании бюро Обкома. Обсмеются! Ну, иди пока. И не забывай: труд — лучшее лекарство от вздорных идей и замыслов. Патриарх — член Политбюро! Ха-ха-ха! Ну и шутник ты, Лаптев!
А между тем я не шутил. Примеров единения церкви и партии я могу привести сколько угодно. Наш главный городской поп, например, имеет высшее гуманитарное образование и ученую степень, за что его не любят высшие чины церкви. Иногда его приглашают на заседания бюро Областного комитета партии, — когда в очередной раз обсуждается вопрос о борьбе с пьянством и о поднятии морального уровня молодежи. Недавно он напечатал в газете статью, в коей утверждал, что советская власть — от Бога. И его никто не опровергает до сих пор.
Покинув отделение милиции, я подумал, что к старым религиям нельзя относиться нигилистически. Это был бы левацкий загиб. Хотя я их не знаю, но все же в качестве одного из источников моей собственной религии использовать должен. Критически переработав, конечно. В согласии с традицией марксизма-ленинизма, за который я в университете получил «пятерку»: можешь черпать свои идеи из любого источника, только не забудь по использовании последнего плюнуть в него.
Будем рассуждать чисто логически. Если Бог по определению есть существо, создающее религию, то я по определению самого понятия Бога есть Бог. Какая примитивная логическая операция, и какой грандиозный вывод! В нашей жизни вообще результаты не адекватны усилиям. Оглянитесь вокруг! Сколько людей без усилий имеют все, и сколько прилагает титанические усилия, чтобы получить в итоге ничто! Слушайте и мотайте на ус! Я уже исполняю свой долг — завлекаю ваши души в сети моей системы жизни. Следуйте за мной, и я научу вас двигать миром, не прикасаясь к нему пальцами.
Да, я Бог. Но не спешите завидовать и возмущаться. Бог — это не очень-то приятное занятие. Если есть Бог, это хорошо для окружающих. Но быть Богом — плохо для самого Бога. Ему теперь мало кто верит. Еще многие верят в него. Но это не есть вера ему. Это есть лишь неверие себе и в себя. Люди, далее, могут обращаться к Богу, жаловаться ему, просить его о чем-то. А к кому может обратиться сам Бог? К самому себе? Проверьте это на себе, и вы убедитесь в том, что это бессмысленно. Богу не к кому обращаться, некому жаловаться, не на кого надеяться. Он во всем должен рассчитывать только на себя. Не на людей же ему рассчитывать! Не к людям же обращаться! Он и есть только потому, что на людей могут рассчитывать только идиоты, жулики, проходимцы, одержимые корыстью и тщеславием. Бог есть абсолютное одиночество и абсолютная безнадежность. Я понимаю положение Бога, ибо постоянно испытываю это сам.
Наше революционное во всем время внесло, правда, в это дело свою поправку: теперь Бог может обратиться в административную комиссию по принудительному трудоустройству. Но это — самая крайняя мера. К ней следует прибегать лишь тогда, когда уже не остается ничего другого. Мое положение, скажем прямо, незавидное. А я и то стараюсь от нее уклониться. Люди! Не завидуйте Богу, ибо быть Богом — очень плохо для него самого. И не осуждайте того, кто решился стать Богом, ибо он достоин сочувствия.
