— Но и в Чечне мир будет лишь до тех пор, пока не иссякнет поток федеральных дотаций. Не поддерживаете такое мнение?
— Конечно, нужно смотреть, как их расходуют. Но и сделано там много. Очень много.
— В чем разница советской и российской аппаратной жизни?
— И там и там аппарат бессмертен. Работая губернатором, я никого из центрального аппарата не признавал. Знал президента и премьера, а больше для меня никто по большому счету был не указ. Когда поняли, что мою волю не сломать, включили аппарат, он сделал свое дело — и Аяцкова-губернатора не стало.
До 2000 года губернаторский корпус был губернаторским корпусом. Сегодня же роль региональных лидеров упала очень резко. Они стали отвечать за все, но прав у них все меньше и меньше. Прошло уже восемь лет, как я не губернатор — и я рад до смерти, что мне не дали права губернаторствовать дальше. Хоть поживу для себя. Знаю, как живет Бочкарев, тот же Радаев, Бетин, Королев, Жилкин. Был недавно в Самаре у Николая Ивановича Меркушкина — он готов босиком убежать к себе обратно в Мордовию: из того пункта А он вышел, но в пункт Б не пришел. У начальника должно быть два рычага: кадры и деньги. Ну, может быть, еще побрякушки-награды — полрычага. Если ничего этого нет, то институт неполноценен. В этом одна из основных слабостей нынешней номенклатуры.
А советская… В ЦК КПСС я, понятно, не работал. Бесперспективность Компартии в имевшемся виде понял в 1977 году, когда меня принимали в ее ряды. Мне было 26 лет, я работал агрономом, но, как всегда, не хватало механизаторов — весна, нужно обрабатывать землю. Поэтому я сижу за рулем трактора К-700. Подъезжает на мотоцикле — Иж-56 с люлькой — инструктор райкома партии, встал рядом: «Выходи». Я останавливаюсь, выхожу. «Слушай, — говорит он, — тебе надо заявление написать». — «Какое заявление?» — «Завтра на бюро райкома тебя будут в партию принимать». Я ему: «Меня-то и в октябрята с первого раза не приняли».
— Хороший экспромт.
— И чистая правда. Дело было, наверное, лет пятьдесят назад. Октябренку, как вы помните, нужна была звездочка. Металлических с маленьким Лениным, которые позже появились повсеместно, тогда еще не было, по крайней мере, у нас в селе. Мне мать вырезала звездочку, очень красивую: была у нее красная шапочка плотного-плотного сукна. Обычно же звездочки делали из картона и потом обметывали красной материей. Когда нас принимали в октябрята, я подаю звездочку, и Зинаида Николаевна Крайнова, первая учительница, говорит: «А ты где такую взял?» — «Мне мать сделала». — «А почему она всем такие не сделала, всему классу?» — «Не знаю…» Меня не приняли в октябрята, потому что у меня красивая звездочка, а у всех такие блямбы картонные. Здорово переживал, плакал, пришел к матери, сказал. Мать пошла выяснять отношения: принесла шапочку, положила на стол и сказала: «Делайте всем, но сами». В общем, меня потом приняли.
Так вот инструктор мне говорит: «Пиши заявление в партию». — «А две рекомендации?» — «Мы уже сами все собрали. До встречи на бюро райкома — завтра в 11 утра». Заполнил, отдал, вернулся за руль, поле обрабатываю — и думаю, что инструктор, наверное, шутит: нельзя же так в партию брать. Вернулся вечером домой, думаю уже по-другому: «Елки-палки, а если не шутит? Надо же прочитать устав КПСС, вдруг спросят, а я ни в зуб ногой». Стал искать устав по всей деревне, нашел у школьного парторга. Чем больше читал, тем больше непонятно, ничего не запоминалось. Не спал всю ночь, а утром поехал в райком.
— На бюро?
— Нет еще. Перед этим меня послали на комиссию, состоявшую из ветеранов. Фронтовики сидят, спрашивают, кто отец, кто мать. Отвечаю, что отец — фронтовик. «Ну все, — говорят. — Рекомендуем». «Елки, — думаю, — хоть бы они сказали: «Не рекомендовать его», — я тогда бы подготовился немножко, а то стыдно ведь». Время уже ближе к одиннадцати, меня зовут, захожу — и таким показался огромным райкомовский зал… Секретарь райкома зачитывает: «Вот у нас еще один захотел в партию». Захотел, понимаешь? Вот так взял — и захотел… Но стою и молчу. И тут он спрашивает: «А какая будет в этом году урожайность?» Я говорю: «Так мы еще и не сеяли, какая может быть урожайность?» — «А! В партию захотел — и ни хрена не знает!» Я опять промолчал, что не больно-то и хотел. Проголосовали за единогласно.
Вышел я оттуда пустой. Я понимаю, отцу моему давали партийный билет на Красной площади в 41-м — прямо у танка КВ, «Клим Ворошилов», с которым он участвовал в параде 7 ноября. И оттуда пошел он в бой, и воевал всю войну, в том числе на поле под Прохоровкой. Механик-водитель в годы Великой Отечественной войны жил в среднем четыре минуты боя — а он дошел до Кенигсберга. Сменил полтора десятка танков: подбивали, бросали без горючего, тонули, просто ломались, наконец. Под Кенигсбергом снесло башню прямой наводкой, из экипажа один Федор Кузьмич Аяцков в живых остался — глубоко контуженный; войну закончил в 23 года, получил один из первых орденов Отечественной войны за номером 146 — хороший орден…
В общем, я понял, что коммунизм все же не построю. Хотя идеология эффективная, не спорю.
— Когда вы поверили в Бориса Ельцина?
— До того как он стал главой Московского горкома партии, я его и не знал. В то время я был ответственным от Саратовской области за проведение продовольственных ярмарок. Тогда было очень модно проводить ярмарки в Москве к каким-то датам. И вот мы в очередной раз выезжаем в Москву — 1987 год, канун 8 Марта. Более ста автомобилей из Саратова: овощи, фрукты, мясо, яйцо, консервация всякая. Отвечали за Кировский район Москвы — ВДНХ и окрестности, крупный район. А как раз заработал наш саратовский птицепром, и мы впервые привезли копчености из мяса птицы. Сами куры стоили 2.20 за кило — бройлерный цыпленок, хороший, не «синяя птица». Расположились с этим возле кинотеатра «Будапешт». Народу было очень много. Ждали Ельцина. Подъезжают инструктора, досужий народ: «Очередь? Надо сделать так, чтобы продуктов было много, а очереди не было», — а ведь за курами стоят, особенно за копчеными, капусту-то да банки с помидорами не больно кто берет. Короче, приказывают: «Закрыть!» Закрываем. Бабки: «А-а!!!» «Открыть!» Тут же очередь. И тут Ельцин входит — большой, без шапки: «Ты, понимаешь, скажи, в чем тут дело?» — «Один говорит закрыть, другой — открыть. Что делать?» — «Откуда сам?.. Знаю Саратов, знаю мелиорацию вашу. Ну, открывай». Открыли — запах, дух такой пошел. Отрывает кусок прямо от копченой курицы, помощник к нему метнулся, он ему: мол, не мешай. Попробовал и говорит: «Всех саратовских товарищей, всю делегацию обеспечить товарами ширпотреба. Как фамилия?» — «Аяцков». — «Саратовцам передай от москвичей большое спасибо».
— Что дал из товаров?
— По талонам — сапоги, шапки, много чего. Лично я впервые привез домой банку консервированной ветчины на полкило и две банки растворимого кофе. Дефицит страшный. А позже Ельцин выступил на пленуме и был отправлен в отставку — на Госстрой, в своего рода ссылку. Мы перед 7 ноября опять приехали в Москву с ярмаркой… И вот что такое номенклатура. В марте эти инструктора сидели и втолковывали мне: «У-у! Борис Николаевич, какой он хороший, какой правильный». А осенью тот же районный секретарь мне: «А-а! Какой гад, какой плохой, как только пролез…» Ну как так можно неваляшкой жить — туда-сюда… Или даже как песочные часы: перевернул — а оно опять часы. Очень неприятно.
Когда был в Совете Федерации, писал статьи — иногда жесткие по отношению к президенту, если он ошибался. Но когда пришло время назначить главу администрации области… Ельцин мне потом рассказал: «Я как увидел твою фамилию, понимаешь, тут же подписал указ на тебя». До последнего дня с ним отношения поддерживал и сейчас на Новодевичье к нему заезжаю, когда в Москве.
Как-то раз он приехал в Саратов — уже не как президент, отдохнуть. Ну, рыбалка — понятно, хоть к пруду, хоть на Волгу. А охота как? Листва еще не опала, зверя трудно будет увидеть. Даю задание, отловили живьем пять кабанов, поместили в клетку. Встали все на номера, даю отмашку, кабаны из клетки бегут. Ельцин стрелял очень хорошо, из пяти убил трех. Доволен. Говорит: «Первый раз вижу, чтобы кабаны в разные стороны бежали!» Я ему: «Да они, наверное, напугались». Но правда же, кабаны обычно косяком идут, а тут из клетки по всем направлениям бросились! И ружьем надо водить практически как при стендовой стрельбе — интересно же!
— Что произошло после того, как Ельцин объявил вас своим преемником?
— Никогда он меня преемником не объявлял.
— И 17 мая 1998 года в Бирмингеме на встрече с Биллом Клинтоном тоже?
— А, это было вот что. Я приехал в Бирмингем в составе нашей делегации на переговоры. После очередного раунда президенты вышли и подошли к нам. Борис Николаевич начал представлять нас Клинтону. Дошла очередь до меня: «А это губернатор одного из регионов России, успешный. Он тоже мог бы претендовать на пост президента Российской Федерации». И все, точка. Но Билл Клинтон тут же начал объяснять мне через переводчика, каким ресурсом, какими качествами должен обладать будущий президент России — явно переключившись с общей беседы на меня. А Ельцина дергают за рукав — ему пора на встречу с бизнес-элитой. Борис Николаевич ушел, а мы еще две-три минуты поговорили с Клинтоном. Тут подходит помощник президента и говорит мне: «Борис Николаевич зовет тебя на эти переговоры». Больше ничего не было. А кто потом что подхватил и как об этом рассказывал — уже не мой функционал.
