Само рождение Лёши было непростым. Вскоре после свадьбы Иван затемпературил и стал слабеть — наступил рецидив септического эндокардита, инфекционного заболевания, которое является неизменным спутником больных тетрада Фало — хворь, грозящая смертельным исходом, если не избавиться от вируса, а вирус этот изгнать трудно, только если использовать очень сильные антибиотики. В течение полугода Иван кочевал с одного отделения НИИ кардиологии на другое, пока одна из верующих знакомых не выцарапала его с больничной койки в антропшинскую церковь, где мы повенчались, и тут болезнь отступила как бы сама по себе. Мы считали это чудом.
Пока Иван болел, многие наши друзья и подруги, и не только зелёные юнцы вроде нас, а даже те, кому было за сорок, словно сговорившись выжить во что бы то ни стало назло горбачёвской перестройке, стали родителями. Мы больше всего на свете хотели иметь ребёнка и страшно им завидовали, но было сперва не до того, а потом оказалось, что мне почему-то не забеременеть. Мы ходили в гости к друзьям, которые совершенно позабыли типичные для них разговоры о высоких материях, религии, политике, литературе, искусстве, у всех подрастал молодняк, и основные темы, которые волновали друзей — это были пелёнки-распашонки, коляски, супердефицитные пластмассовые стульчики, рожки, соски. Почти ничего из этого не было в продаже, но передавалось из рук в руки по мере вырастания, но опасения, что ребёнок подрастёт, а не будет чего-то предельно необходимого, беспокоили всех.
— А я с твоим отцом на улице встретилась, и он сказал, что у тебя не может быть детей, — как-то раз заявила на кухне соседка-рецидивистка. С чего отец сделал подобное заявление, мне неизвестно, но помнилось, как много лет до этого, его сестра, моя тётка, прокляла всех детей своего брата, пожелав им никогда не иметь потомства. Всё это изрядно нервировало и немало нас беспокоило. Нам с Иваном порой казалось, что мы и вправду можем остаться без детей.
Пройдёт время, и мы поймём, что рождение Лёши случилось как нельзя вовремя. «Опоздав» на год-полтора, он оказался младше всех детей нашей большой компании. И именно нам с Иваном не приходилось заботиться о колясках, стульчиках и других необходимых вещах, которых не было в продаже — всё это передавали нам наши друзья, когда их дети чуток подрастали. Так, к моменту рождения Лёши, у нас было с полсотни одних только чепчиков, так что не только человеческому ребёнку их хватило бы с избытком, как мы тогда шутили, но даже новорожденному Змею Горынычу с 33-мя головами. Ну, и опыт друзей, конечно, нам тоже пригодился, сами мы не умели ничего.
Мы не только ничего не умели, но и делали всё неправильно, начитавшись книжек и статей. Так, к примеру, во время беременности, я ходила гулять с болью в животе, потому что во всех пособиях утверждалось, что ежедневный моцион будущей мамы — это залог здоровья ребёнка. Боль наваливалась тяжестью и иногда становилась настолько сильной, что мне приходилось останавливаться и садиться на том самом месте, где меня прихватывало. Поэтому Иван всегда сопровождал меня на прогулках и носил с собой складной стульчик. Мысль, что со мной что-то не так, нам, конечно, в головы приходила, но не задерживалась в них надолго. Я советовалась с подругами, они ничего такого во время беременности не испытали, но и тревогу не били, а я была уверена, что если что не так, то кто-нибудь обязательно об этом скажет. В книгах, которые кишмя кишели всевозможными предупреждениями, об этом тоже ни слова не говорилось. Надо было идти к врачу, но консультация находилась в другой части района, на отшибе, туда не шёл никакой транспорт, который я, впрочем, тоже плохо переносила, и я просто не имела сил и здоровья выбраться в неё. Мы жили в счастливом неведении, не подозревая, что боли у меня в животе — серьёзный сигнал угрозы выкидыша, и на каждой прогулке сильно рисковали потерять ребёнка, которого так мечтали иметь.
Жили мы, как я уже говорила, очень бедно, на одну пенсию. Я ухитрилась перед самой беременностью уйти с одной работы и, не успев устроиться на другую, осталась без положенных по декрету пособий. Помимо малого достатка, были и другие проблемы. Так мой отец грозился судом и требовал отдать ему вещи, оставшиеся после смерти мамы. Мы решили с ним не спорить и отвезли ему то, что он хотел, в том числе и кровать. После этого мне пришлось спать на полу, так как с оставшейся дома раскладушки мне было самостоятельно не встать — мешал большой живот.
Не дождавшись моего появления в положенные сроки, врач консультации стала дозваниваться нам домой, требуя явиться на приём. Отговорки ею не принимались, она сильно ругалась, пришлось выбираться. Из консультации меня на «скорой» отправили прямо в больницу возле Финляндского вокзала. Там меня месяц лечили, сняли угрозу выкидыша, сбили чрезмерно высокое давление и отпустили домой. Перед выпиской врач в ординаторской вытащила из ящика стола таблетки, сказала, что они дорогие, и у нас на них средств не хватит, и просто отсыпала мне пригоршню с собой. С подобным бескорыстием и добротой мы столкнёмся впоследствии не раз. Например, в 1-ом Медицинском институте, куда мне вскоре придётся отправиться. Врачам дородового отделения Института я безмерно благодарна за их помощь и участие.
Состояние моё было угрожающим, надо было делать кесарево сечение, но они думали не только о том, что надо спасать мать и ребёнка, но и о том, как мы будем жить потом. После кесарева женщине долгое время нельзя поднимать тяжести, в том числе и быстро подрастающего ребёнка. Если бы Ивану стало хуже, мы оказались бы в тяжёлой ситуации. Врачи знали, что у нас нет никого на подхвате — ни бабушек, ни дедушек, а кто-то в семье обязательно должен справляться со всеми хозяйственными проблемами. Решили тянуть до последнего. И врач, и заведующая отделением оставили мне свои домашние телефоны, чтобы в случае чего я звонила им в любое время дня и ночи — они приедут, как только понадобится. А помимо этого они огорошили меня тем, что стали собирать для нас среди медперсонала детские вещи, и мне пришлось объяснять им и даже убеждать, что наши друзья уже всё приготовили, и мы ни в чём не нуждаемся. Марину Александровну Кулешову вспоминаю с особой благодарностью — это врач от Бога.
5
Радость и печаль оказываются невольными спутниками гораздо чаще, чем принято думать.
За полтора месяца до рождения Лёши умер мой любимый учитель — преподаватель прозы в литературном клубе «Дерзание», драматург Рудольф Кац. Это повлияло на моё самочувствие и настроение, усилило тревогу. Грань между жизнью и смертью стала казаться очень тонкой. Я как раз уговорила врачей ненадолго выпустить меня из 1 Медицинского, надеясь, что дома и стены помогут. Но это печальное известие, свалившееся неожиданно, быстренько возвратило меня в больницу, где, несомненно, я чувствовала себя лучше.
— Убью Щепочкину, — свирепым голосом произнесла моя подруга Юля, узнав, что та звонила нам и рассказала о смерти учителя.
У Юли самой через полтора месяца умрёт муж, молодой писатель-фантаст Гена Фадеев. И мне никто об этом не сообщит. И между похоронными хлопотами Юля найдёт силы и время на то, чтобы сшить Лёше марлевые подгузники, забежит к нам, чтобы их передать, и мы ничего друг другу не скажем. Рождение и смерть граничат с запредельным, а его словами не выразишь. Грандиозное не разменяешь по мелочам. Мне не нужно было ни от кого узнавать, что и когда случилось с Геной. С первыми же схватками я очень остро почувствовала, что именно сейчас, в это самое время, он умирает. Это почти мистическое знание присутствовало во мне вопреки моей воле и желанию, и как потом оказалось, действительно, между смертью Гены и рождением Лёши оказалось всего несколько часов — как раз тех, что длились роды.
Помимо странного чувства, что умирает Гена, я явственно ощущала присутствие своей умершей мамы и, как ни странно, отца, который принёс нам больше бед и горя, чем радости. Думать о нём в эти часы мне меньше всего хотелось — ничего хорошего от него мы не ждали. Мама и отец словно стояли на краю моего сознания, вместе, ничего не говорили, не двигались, просто присутствовали, и будет неверным сказать, что это мне как-то помогало, отнюдь, но сам факт этого присутствия впечатался в мою память. Мне кажется, что мистическая составляющая тех часов, была неким моментом истины, когда связь поколений восстанавливается даже вопреки нашему собственному желанию.
6
Акушерка показала мне маленькое сморщенное тёмно-фиолетовое, как у эфиопа, тельце. Мама когда-то рассказывала, что когда ребёнок рождается, то о его жизнеспособности судят по тому, сам он закричит или его придётся предварительно отшлёпать, и только когда закричит, его показывают матери. Тёмно-фиолетовое тельце не шевелилось, не открывало глаз и не издавало ни звука, и я решила, что малыш умер. «Зачем она его показывает?» — подумалось мне.
