Де-Пуле через своих московских друзей рекомендовал Суворина издательнице газеты "Русская речь" Елизавете Васильевне Салиас де Турнемир, родной сестре драматурга А.В.Сухово-Кобылина, писавшей под псевдонимом Евгения Тур. Корреспонденции Суворина ей настолько понравились, что она предложила ему место секретаря редакции и "сотрудничество по критической части". ("Русская речь" выходила два раза в неделю с января 1861). На переезд в Москву Суворин решился не сразу, его с большим трудом уговорила жена. Колебания Суворина вполне объяснимы. Живя в Воронеже, он преподавал в уездном училище и двух частных женских пансионах, давал частные уроки. Вступая же на стезю профессионального литератора, он лишался гарантированного заработка [13].
Перед самым отъездом в Москву, 25 июля 1861, Суворин получил чин губернского секретаря и, уже живя в Москве, 29 ноября 1861 был уволен от службы по болезни.
Переехав в Москву, Суворин поселился во флигеле небольшого дома издательницы на Большой Садовой близ Сухаревской площади, против дома Ермолова, в том самом флигеле, в котором до него с семьей жил Н.С.Лесков. Неожиданно для себя Суворин оказался в центре литературной жизни второй столицы. Не располагая сколько-нибудь значительными средствами, издательница "Русской речи", используя свои в прошлом тесные связи с Н.И.Надеждиным и И.И.Панаевым, умудрялась принимать весьма широкий круг литераторов. "В маленькой ее квартире можно было постоянно встретить Грановского, Кудрявцева, И.С.Тургенева, В.П.Боткина, А.Д.Галахова и других... И боже мой, как любила она говорить! Это была для нее жизненная потребность, необходимое условие ее существования", - вспоминал один из ближайших ее сотрудников Е.М.Феоктистов [14].
Оказавшись в Москве, Суворин сразу почувствовал ветер надвигающихся перемен. В его рассуждениях появились такие нотки, что они вызвали недоуменный вопрос Де-Пуле: "Вы-то кто? Я, ей-богу, не пойму <...> По последнему письму, [Вам] нужно прямо отправляться в лагерь "Современника"" [15]. На что через неделю последовал весьма определенный ответ адресата: "Я не принадлежу по своим убеждениям ни к конституционистам, ни к красным, ни к Каткова партии, ни к партии Чернышевского, ни к партии "Времени". Вас, конечно, это может удивить, а я не знаю, сумею ли я объяснить, к какой же собственно партии я принадлежу? " [16].
О том, что Суворин не увиливал от ответа, а с полным основанием отвел обвинения в радикализме, свидетельствует восприятие его статей другим участником кружка - И.С.Никитиным. "Щелчок, данный Вами "Современнику", - писал он Суворину, - довольно ловок и силен, он мог бы быть и сильнее; вообще видно, что Вы торопились" [17].
В статье, которую имеет в виду Никитин, речь шла о "нигилистическом" направлении журнала, стремлении поносить все и вся, поскольку невеждам всегда нравится ругать то, в чем они не разбираются, спорить о том, чего не понимают, и охаивать все то, что создается другими. По словам Суворина, в "Современнике" нет "ничего, вызывающего на размышления, заманчивые заголовки статей и только... Рубрики существуют бог знает для чего. Это вывески над "лавочками", в которых именно нет того, что обозначено на вывеске" [18]. И в то же время в статье ощутимо сочувствие журналу, поддержка его направления, которое редакция вынуждена проводить "побочными путями". Он высоко оценивает роль и талант Чернышевского и Добролюбова, но явно с чужих слов определяет место Некрасова в руководстве журнала. Однако, боясь даже подозрений в симпатиях к "Современнику", заявляет, что не принадлежит к его "почитателям", а смотрит на журнал "беспристрастно", как на "необходимое явление".
Видимо, под влиянием книги маркиза де Кюстина вырабаты вается идеал Суворина - ограниченная монархия при равноправии граждан. Он не разделяет взглядов славянофилов, которые "желают сохранения целиком старых государственных начал и отвергают европейскую цивилизацию". В то же время он "не поклонник "Современника", не поклонник "Рус[ского] вестника", а поклонник старых государственных начал, просветленных европейской цивилизацией и наукой, с некоторой долей социализма" [19].
Несмотря на противоречивость приведенных высказываний и их нарочитую аффектацию, по ним можно судить, что выше всего Суворин ценит в журналисте убежденность и независимость.
Был ли до конца искренен Суворин в своей исповеди Де-Пуле, судить трудно, тем более, что он не мог исключать возможность прочтения писем "почтовыми цензорами" [20]. И как в воду глядел!
Его письмо от 7 мая 1861, в котором он сообщал своему адресату о совещании журналистов у Каткова с участием Чернышевского и событиях в Польше, оказалось не в архиве Де-Пуле, а в руках полиции. Высказанные в нем мысли кардинально отличаются от взглядов, пропагандируемых впоследствии его газетой "Новое время". "В Польше, - писал Суворин, - делались такие ужасы, которых вы себе представить не можете. Все лучшие люди здесь сочувствуют полякам и желают совершенно отторжения Польши. Ведь она нам-то собственно никакой выгоды не приносит, потому что для Польши Россия собственно держит 200 т[ысяч] войска. Вы не этого мнения. Не знаю, почему Вы держитесь за Польшу, словно это невесть какой лакомый кусочек для России" [21]. К сказанному остается добавить, что и более ранние публикации Суворина, помещенные в петербургской газете "Русский дневник" (январь - июль 1859), носили резкий, обличительный характер, говорили о дикости провинциальных нравов, казнокрадстве и злоупотреблениях властей, из-за чего, собственно, ему и пришлось просить редактора газеты П.И.Мельникова-Печерского печатать их анонимно [22].
После закрытия "Русской речи" в начале 1862 (из-за недостатка подписчиков), Суворин не сошел с журналистской стези. Оставшись без постоянных заработков, он по предложению председательницы Общества по распространению полезных книг графини А.П.Строгановой взялся написать цикл популярных брошюр "Рассказы по русской истории" и подготовил три книжки: "История смутного времени", "Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири", "Боярин Матвеев". Первая была запрещена министром внутренних дел весной 1862 года".
Гнев свыше навлекла и третья брошюра, вышедшая в 1864. В следующем году Министерство народного просвещения безвозмездно разослало ее по народным училищам. На беду Суворина ею заинтересовался черниговский архиепископ Филарет. По его мнению (которое он весьма резко высказал в письме к товарищу министра народного просвещения И.Д.Делянову) книгу Суворина следовало немедленно изъять, так как она "гасит в народе любовь к православию, верноподданнические чувства и проповедует женскую эмансипацию". В результате в июне 1866 Министерство просвещения направило в учебные округа специальное письмо, в котором рекомендовало изъять из обращения книгу [24].
Либералы восторженно приняли брошюру "Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири" (М., 1863). "Книга г. Суворина найдет без сомнения многочисленных читателей", - писал рецензент "Вестника Европы". В особую заслугу автору ставилось то обстоятельство, что он, не ограничиваясь биографией героя, "пользуется каждым удобным случаем, чтобы изобразить внутреннюю картину того общественного строя, среди которого совершалась его деятельность". В противовес подобным высказываниям близкий к демократическим кругам журнал "Учитель" уверял читателя, что "ничего, кроме торжества грубой физической силы и хитрости" он не найдет в книге, на страницах которой "насилие, обман и несправедливость выставляются как похвальные качества, как героизм" [25].
Еще будучи сотрудником "Русской речи", Суворин печатался в демократической газете "Современное слово", "Современнике", "Отечественных записках" А.А.Краевского, журнале братьев Достоевских "Время". Даже в журнале "Ясная Поляна" Л.Н.Толстого промелькнула его фамилия. Имя его получило некоторую известность в литературных кругах, но найти постоянную работу в Москве он не мог. Однако были весьма выгодные предложения из Петербурга: вначале от Краевского - стать секретарем затеваемой им газеты "Голос", а затем еще более привлекательное - от редактора "Санкт-Петербургских ведомостей" В.Ф.Корша - занять там аналогичный пост.
Впоследствии Суворин объяснял свой выбор принципиальными причинами. На самом деле все обстояло значительно проще. Приехав летом 1862 в Петербург, он обо всем договорился с Краевским. Но, как потом, оправдываясь, писал последнему, его "сбили с толку наши переговоры, вяло тянувшиеся". Поэтому, получив от Корша "деньги вперед", за день до того как пришли "подъемные" от Краевского, он изменил своему первоначальному намерению и принял предложение редактора "С. -Петербургских ведомостей". Так, по крайней мере, он сам объяснял свое решение в октябре 1862 года [26]. На самом деле Суворин, вероятно, вел переговоры одновременно с двумя "хозяевами". Выпало на Корша.
Сотрудничество Суворина в "С. -Петербургских ведомостях" продолжалось двенадцать лет, с 1863 по 1874. Поначалу его обязанности ограничивались чтением корректур статей второстепенных отделов газеты, затем на него были возложены сношения с цензурой. Он поместил на страницах газеты более 400 фельетонов и множество заметок. Особой популярностью пользовались его воскресные "Недельные очерки и картинки", подписанные псевдонимом Незнакомец. Объем работы был чрезвычайно велик, а жалованье в 2000 руб. в год - явно мало. Волей-неволей пришлось с 1864 вести "Журнальные биографические заметки" в "Русском инвалиде", а с 1869 по 1872 сотрудничать в "Вестнике Европы": на страницах этого журнала, например, была опубликована его статья "Историческая сатира" (1871. No 4), направленная против "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина.
