И в кругах учителей-богословов складывалось новое отношение к греху. Следует к любому ближнему проявлять милосердие и сострадание, независимо от того, праведен он или грешен. Не нам с вами судить человека! За грех, если он есть, будет отомщено, но отомстишь не ты, а Всевышний судья. Когда в Евангелии от Луки Йешуа говорит: «Будьте милосердны, как Отец ваш небесный!» (6, 36), он по сути повторяет ставшее привычным в народе суждение многих раввинов фарисейской школы.
Д. Флюссер процитировал авторитетнейший раввинистический источник начала 2-го в. до н. э, так называемую «Премудрость Иешуа бен Сираха» (в русской традиции — Иисус сын Сирахов)
Ярость и гнев — они омерзительны,
Только грешник в себе их носит.
Мстящему другим отомстит Господь…
Оставь обиду на ближнего — и тогда молись,
И будут прощены тебе твои грехи.
Ты хранишь гнев на человека,
К себе подобному не имеешь сострадания,
И молишься о прощении грехов?
А кто расплатится за твои грехи?
И задолго до рождения Йешуа возникли вблизи Мертвого моря обители необычной, закрытой еврейской секты — ессеев (Д. Флюссер называет ее весьма резко — «человеконенавистнической»). Ессеи презирали обычную житейскую еврейскую мораль и практику (не говоря уж, конечно, о недостойной даже и упоминания в их среде морали язычников), они были убеждены, что их соплеменники увязли в по горло в смертных грехах, лжи и лицемерии. И сами, назвав себя «Сынами Света», они отделились от прочих людей, «Сынов Тьмы», — насколько отделение было возможно в человеческом общежитии.
Однако и самая бесчеловечная идея, замечает профессор, дойдя в развитии до предела, может неким парадоксальным скачком вернуться оттуда в свою противоположность. Отторжение от грешного человечества завершилось у ессеев проповедью… полного отказа от мести злобным противникам: «Я никому не воздам за зло, добром я буду преследовать человека, потому что Бог будет судить все живое и каждому воздаст… Я не затею спора с людьми Ада до Дня мщения, но моего гнева не отведу от людей неправды и не успокоюсь, пока он не свершит правосудия» …. (Устав, 9, 21–26). Итак, великое открытие ессев состояло в том, что зло можно преодолеть добрыми делами. Флюссер комментирует парадоксальность их схемы: ведь под напором добрых дел, совершаемых для врага, и сам враг, если только он конкретный, обычный человек, неизбежно станет лучше, да и ты сам, мститель, невольно начнешь его любить (человеческой природе свойственно любить того, кому делаешь добро). Ессеи не понимали ни первого ни второго следствия из их постулата, но их новая нравственная идея превратилась в важнейший фактор религиозной, а потом и мировой истории.
Ибо одним из ессеев был близкий родственник Йешуа — Иоанн (Предтеча), проповедник с Иордана. Через него она, по видимому, и пришла к Йешуа: «А я говорю вам: не противься злому. И кто ударит тебя по в правую щеку, обрати к нему другую» (Мф, 5, 39), а от Йешуа вошла она в христианство. В новое время ее стал исповедывать по наследству от рабби из Нацерета Лев Толстой (его учение: «Иисус минус церковь»), за ним освободитель Индии Махатма Ганди, сокрушитель расового неравенства в США Мартин Лютер Кинг…
В сущности, когда сегодня читаем проповеди Йешуа, мы не обнаружим принципиальной пропасти между его нравственным учением и тем, что тогда же проповедывали две (из семи существовавших) фракций фарисеев — «фарисеи любви Авраама» и «фарисеи страха Ионы». Флюссер, например, цитирует важнейший раввинистический документ того времени «Завещание Вениамина»: «Глаза доброго человека не слепы; он проявляет сострадание ко всем, даже к грешникам, даже если они замышляют зло против него. Делая добро, он побеждает зло, и Бог защищает его… Дети, если ваши мысли обращены к добру, то и злые люди будут в мире с вами…. И корыстолюбцы не только умерят свою алчность, но отдадут угнетенным свои излишки… У расположенного к добру нет двух языков: одобрения и проклятия, оскорбления и почтения, мира и раздора, но у него — лишь чистое чувство ко всем…Это дела Велиала двусмысленны, нет в них простоты» (37). Профессор сопоставляет это с важнейшими заповедями Йешуа и находит у авторов много сходных максим.
Тем не менее, он тут же отмечает принципиальную разницу между проповедью рабби из Нацерета и основной массой фарисейских учителей. Дело вовсе не в том, что Йешуа много раз порицает фарисеев за фальшь и лживость этих «гробов повапленных» (покрашенных), внутри которых одна гниль и мерзость. Как раз обличение лицемерия фарисеев было нормальным в его время в еврейской среде (забавная деталь. Флюссер думает, что в истории известны только два имени подлинных «фарисеев» — историка Иосифа Флавия и апостола Павла, и то — лишь из их собственных уст, потому что термин этот в те времена нисколько не украшал раввина, а был чуть ли не оскорбительным… И именно по этой же причине: фарисеев подозревали в лицемерии — как нынешних политиков: за них голосуют, но им не очень верят…) Флюссер полагает, что разница в подходе к самой религиозной нравственности и к самой религиозной практике была действительно важной — у фарисеев и Йешуа.
Кто он есть, рабби Йешуа из Нацерета — по Флюссеру?
Личность харизматическая («харизма» по гречески означает — благодать), т. е. неизвестно, как и почему возникшая в обществе (Лев Гумилев полагал, что таких индивидуумов облучило некое излучение из глубин Вселенной, и из-за него они стали особенными, не такими, как все). В нормальном-то состоянии общество представляет собой замкнутую самовоспроизводящуюся систему, противящуюся новому, — писал великий философ XX века Анри Бергсон. — Само по себе перейти в новое состояние, принять новую мораль или новую религию ообщество не в состоянии. Это могут сделать отдельные, «героические», а с точки зрения традиций — «преступные» личности, они создают новые ценности, а затем своим примером, обаянием или силой увлекают за собой и остальных. «Возникает вопрос: почему у святых были подражатели и почему великие благородные люди способны увлекать за собой толпы? Они ничего не требуют и не просят, они не нуждаются в увещеваниях и призывах, само их существование есть призыв… По-настоящему знакомы с природой этого призыва только те, кто оказывался в присутствии выдающейся моральной личности» (А. Бергсон, «Два типа веры и морали» (38).
Так вот, если Йешуа оказался такой исключительной личностью — а иначе невозможно объяснить возникновение универсальной, мировой религии, ведь она возникла уже после его гибели — лишь от истока страстей учеников, поверивших в него, то как могли воспринимать такую личность нормальные, т. е. не злобные, не подлые типы (такие есть в любой крупной фракции, были, конечно, такие и среди «прушим» — где их нет?), но обычные для его времени богословы-единоверцы?
Мне видится, что восприятие харизматической личности, сомнения и опасения от его проповеди, громадной, ослепляющей, но в блеске — опасной, «героической и преступной» (по Бергсону), — все это можно представить нашему современнику, описав, как ни странно, реакцию нашего же современника.
Снова — Амос Оз:
«Я зову Христа „рабби Йешуа“… Именно так звали его первые ученики — „рабби“. Не „отче“, не „святой“ и не „пророк“. Просто „рабби“, что означает „учитель“.
Христос был еврейским неортодоксальным учителем, который хотел вернуть иудаизм к тому, что он считал его истоками. А, может, хотел продвинуть иудаизм к выводам, казавшимся логичными.
Разумеется, он не был христианином… Его нога не переступала и не могла переступить порога церкви. Он никогда не крестился и не преклонял колени перед крестом, ни перед каким-либо образом или подобием человеческого тела. Он не делал это ни разу в жизни. Выражаясь современным языком, он жил как еврей, стремящийся улучшить мир и усовершенствовать духовное наследие, и умер как еврей, отказавшийся идти проторенным путем…
Хотя христиане зовут его „Иисус Христос“ („Спаситель Помазанник“), для меня он, прежде всего, Йешуа, сын Марии и Иосифа. Рабби Иисус был прав, говоря о косности и ханжестве организованной религии и о том, что всем людям одинаково необходимо милосердие. Но этот человек горько ошибался, говоря о всемирном братстве и всеобщей любви. Любовь — продукт редкий, и если попытаться расстелить ее над всем человечеством, то покров окажется слишким тонким, практически неощутимым. Можно любить десять, даже двадцать человек, но если кто-то заявляет о своей любви ко всем странам Третьего мира, или ко всем бедным, или ко всем инвалидам, то эти заявления немного стоят. Более того, любовь способна в каждую минуту обернуться лютой ненавистью — при первом же разочаровании. В этом вопросе Ииусус был гораздо более опрометчив и гораздо менее осторожен, чем мудрецы Израиля, проповедывавшие справедливый суд, но не призывавшие полюбить весь мир» (39).
