Самое расхожее толкование, распространяемое экономистами, не желающими иметь неприятностей (потому, что они работают либо в университетах американского истеблишмента, либо в учреждениях, которые живут за счет благотворительных фондов), утверждает, что деньги инвестируются в Соединенные Штаты, потому что американская экономика более динамична, лучше воспринимает риск и сулит больше прибыли в прямом смысле слова. Почему бы и нет? «Физически-», технологическии промышленно-непродуктивный характер такой экономики, как экономика Соединенных Штатов, сам по себе не означает, что уровень ее финансовой рентабельности низкий. Полагать, что в течение значительного, но ограниченного периода не исключается сосуществование повышенной производительности предприятий и сверхразвития бесполезных отраслей, принципиально возможно. Финансовая активность может быть самодостаточной и приносить прибыль в операциях, не касающихся сферы реального производства. Мы уже отмечали, кстати, что финансовый сектор отныне преобладает над промышленным в американской экономике. Можно пойти дальше: высокий уровень прибыли в секторах с низким технологическим и промышленным потенциалом ведет экономику к снижению производства. Посредническая деятельность «Энрона» была с этой точки зрения архитипичной, поскольку речь шла о получении прибыли от промежуточных операций, напрямую не связанных с производством, хотя экономическая теория нас убеждает, что такая деятельность «оптимизирует» соответствие между производством и потреблением. Как осмеливались говорить до наступления виртуальной эры, доказательство существования пудинга — в возможности его съесть. Но дело «Энрона» показало, что ничего съестного не было, во всяком случае — ничего реального. Однако феномен «Энрона» на самом деле существовал и в течение нескольких лет способствовал ориентации реальной экономики на недопроизводство, что в данном случае привело к энергетическому дефициту.
Утверждать, что деньги стремятся в Соединенные Штаты в поисках более высокой рентабельности, — значит уподобляться высшей вульгате нашего времени, которая стремится убедить нас, что высокий уровень прибыли, требующий высокой степени риска, отныне представляется для богатых пределом их мечтаний. Такая мотивация — любовь к прибыли и вкус к риску — будто бы и ведет к структурному преобладанию покупок акций и прямых иностранных инвестиций в Соединенных Штатах. Но дела обстоят не так. Все денежные потоки, направляющиеся в Соединенные Штаты, не согласуются с динамичными и авантюрными представлениями о ставшей в наши дни планетарной «новой экономике» — экономике Интернета и «информационных автострад». Стремление к надежности — и мы это увидим ниже — превалирует над стремлением к рентабельности.
Для тех, кто интересуется сбалансированностью американского платежного баланса, самое удивительное представляет изменчивость относительных позиций, занимаемых покупками бонусов казначейства, частных облигаций, акций и прямыми инвестициями, в финансировании американского дефицита (Bureau of Economic Analysis // US International Transactions Account Data). Резкие скачки этих показателей не находят объяснений в изменениях учетной ставки, которые происходят другими темпами и в других масштабах. Покупка бонусов казначейства и частных акций, конечно, подчиняется императиву рентабельности, но свидетельствует также и о предпочтении надежности фиксированных ставок, гарантий со стороны внушающих доверие политической, экономической, банковской и денежной систем. И такие надежные приобретения активов были и остаются очень важными для текущего финансирования Соединенных Штатов.
Оставим в стороне важную, но нестабильную и загадочную статью «Долги разные: банковские, небанковские» и сосредоточимся на классических, внушающих доверие движениях финансового капитала. Сосредоточимся также на 90-х годах, решающем десятилетии, во время которого мир пережил крушение коммунизма и апофеоз финансовой глобализации. Рост притока капиталов в Соединенные Штаты был поразительным: с 88 млрд. долларов в 1990 году до 865 млрд. в 2001 году. Эти цифры не включают, конечно, движения капитала в обратную сторону, вывоз капиталов из Соединенных Штатов, который был в два раза меньше. Потребовалось позитивное сальдо движения капиталов в размере 485 млрд. долларов в 2000 году, чтобы компенсировать дефицит по статье «Движение товаров и услуг». Но помимо растущей массы ввозимого финансового капитала самым поразительным в течение этих 10 лет было прежде всего изменение каналов притока: в 1990 году доминировали прямые инвестиции, создание и прежде всего скупка предприятий иностранцами (55% инвестиционных поступлений). В 1991 году на первое место выдвинулись покупки акций и облигаций (45%). В 1991, 1992, 1995, 1996 и 1997 годах крупными были покупки бонусов казначейства, и они служили средством покрытия американского бюджетного дефицита. Между 1997 и 2001 годами резко возросли покупки частных акций и облигаций — с 28 до 58% от общей суммы. Мы могли бы поверить в апофеоз либерального капитала, одновременно эффективного и определяющего биржевые котировки. Но если, как это возможно сделать для 2000 и 2001 годов, разложить статью «Покупки частных активов» на акции с переменной доходностью и на облигации с фиксированным процентом, то мы обнаружим, что доминирующий героический образ погони за максимальной прибылью с максимальным риском, то есть за покупками акций, не отражает главного в явлении. В своем апогее, в 2000 году, скупка американских акций иностранцами исчислялась 192,7 млрд. долларов. Но на ту же дату покупка облигаций составляла 292,9 млрд. долларов. Если выразить эти объемы сделок в процентах от притока всех средств, поступивших в Соединенные Штаты со всего мира, то на акции придется 19%, на облигации — 30%. В 2001 году, году рецессии и террористического ужаса, доля акций снизилась до 15%, но одновременно наблюдался апофеоз закупок облигаций, доля которых возросла до 43%.
Таблица 7
Покупка ценных бумаг иностранцами и прямые иностранные инвестиции в Соединенных Штатах
Этот результат анализа, не прибегая к недобросовестной игре слов, капитален. Как удачно выразился Кейнс, человек, который помещает свои деньги в активы, испытывает двойной страх: страх их потерять и страх не заработать на них максимум возможного. Он ищет одновременно и надежности, и доходности. В противоположность тому, что считает идеология современного неолиберализма, подлинная история движения капитала в наши дни свидетельствует о доминировании императива надежности в выборе Соединенных Штатов как места помещения капиталов. И это обстоятельство отдаляет нас от саги о либеральном капитализме и сближает с политической, имперской концепцией экономической и финансовой глобализации, потому что Соединенные Штаты являются политической сердцевиной экономической системы и до последнего времени казались наиболее надежным местом вложения капиталов. Проявившаяся недавно ненадежность этой страны является следствием разоблачения бухгалтерских фальсификаций, и ни в коей мере — преступления 11 сентября. Одна проблема остается все же нерешенной: весь мир предпочитает вкладывать свои деньги в Соединенные Штаты. Но почему планета располагает таким количеством денег для инвестирования? Анализ финансовых последствий экономической глобализации в каждом из государств позволяет понять в сущности своей достаточно простой механизм.
Государство для богатых
Даже признавая (а лично я признаю), что капитализм является единственно разумной системой экономической организации, приходится соглашаться и с тем, что, предоставленная самой себе, эта система быстро разрушается вследствие некоторых фундаментальных нарушений ее функционирования, в том числе и с точки зрения богатых. Попытаемся быть здесь подлинно беспристрастными. Забудем о трудящихся массах и снижении оплаты их труда, забудем также об общем интересе, растоптанном в результате действия тенденции к дефициту глобального спроса. Встанем на этот раз на точку зрения привилегированных, постараемся быть близорукими и интересоваться только их заботами, то есть заботами о судьбе их прибылей.
Повышение уровня прибыли увеличивает доходы высших классов. Но эти возросшие доходы ни в коем случае не представляют собой физическую реальность. Масса прибыли является абстрактным финансовым агрегатом, скоплением денежных знаков, владельцы которых не могут, конечно, использовать их только для собственного потребления. Они могут умножить свои расходы на прислугу, перераспределяя таким образом часть получаемой прибыли на нижние этажи общества путем приобретения услуг. Этот механизм сильно развит в Соединенных Штатах, где развитие услуг является уже не развитием современного третичного сектора, и возвратом к старой людской расточительности времен прошлых аристократических обществ. Обладатели богатств — дворяне кормили целую армию слуг, используемых на домашних работах или в военных походах. Новая плутократия окружает себя адвокатами, бухгалтерами, личной охраной. Лучшими аналитиками этих механизмов перераспределения остаются, пожалуй, первые английские экономисты. Смит, например, наблюдал своими глазами в конце XVIII века это перераспределение в пользу низов путем расходов на содержание массы домашней прислуги. «Человек обогащается, используя множество рабочих: он становится бедняком, имея на содержании множество мелкой прислуги» (Smith A. The Wealth of Nations. — Penguin, 1979. — P. 430. В экономическом смысле, как это понимает Смит, понятие «прислуга» включало бы, без всякого сомнения, весомую часть американской экономики услуг).
