Рефлексирующий лирический герой Шемшученко ждёт "своего приговора на сатанинском пиру", но не теряет надежды на спасение: "Я с ним. Я русский. Я внезапно смертен. Он милостив. И Он меня спасёт". Последняя книга стихов пронизана грустью, неуверенностью, болью одиночества, тоски и безнадёжным стремлением вырваться оттуда:
В этом городе улицы в храм не приводят.
Да и храмов самих в этом городе нет.
Или:
Скрипит на ветру одинокая ель
И гнётся и помощи просит.
Заносит меня в Петербурге метель,
Заносит, заносит, заносит.
Такие стихи не могут оставить читателя равнодушным, они глубоко проникают в душу, до самого сердца, и к ним в полной мере можно отнести слова Ирины Одоевцевой о Георгии Иванове "всё значительное в лирической поэзии пронизано лучами вековой грусти, грусти-тревоги или грусти-покоя – всё равно. "Весёленьких" великих лирических произведений не бывало. (…) И разве может быть иначе, если самое имя этой божественной грусти – лиризм".
А за окном такая жизнь,
Что впору изойти стихами!
А по-иному всё сложись,
Тогда хоть под трамвай ложись,
Себя узнав в грядущем Хаме.
Нет, что-что, а автору этих лирических стихов не грозит узнать себя в "грядущем Хаме", хотя отнюдь не всегда поэт предаётся божественному лиризму, его острый взгляд видит и обличает иное: "Вокруг Гоморра и Содом", и возмущается: "Удача рядышком прошла – Не укусила, сволочь сытая".
Но во всех житейских коллизиях поэт всегда остаётся поэтом. И, пожалуй, программным стихотворением сборника следует назвать "Мысль превращается в слова".
Мысль превращается в слова,
Когда, безумием объятый,
Ты слышишь, как растёт трава
Из глаз единственного брата.
...................................................
Мысль превращается в слова,
Когда лишь пыль в пустой котомке,
Когда идёшь по самой кромке,
Мысль превращается в слова.
Можно, а с моей точки зрения, и нужно, не соглашаться с богоискательскими стихами Владимира Шемшученко, иногда вспоминая всё-таки, что мы живём не в средневековье, а в космическом XXI веке:
Молись и себя не жалей –
От безбожных отцов
Не рождаются русские дети.
Не могу согласиться с поэтом: рождались, рождаются и, надеясь, будут рождаться, неся народу просвещение, а не мракобесие.
Можно, читая этот сборник, выискивать какие-то аналогии, то с Есениным, то порой даже с поэтами почвенниками, а в где-то и с великим Маяковским. Этим пусть займутся литературоведы. Для меня ипостась Владимира Шемшученко – это тонкий, трепещущий лиризм, это сомнения, непрерывное самокопание в глубинах души в поисках своего я, вплоть до самоедства. И вряд ли Шемшученко может претендовать на "почётный титул" "Короля поэтов", хотя признали-таки его на Всероссийском турнире в Литературном музее Игоря Северянина – "Королём поэтов".
Вадим КОВДА САТАНИНСКАЯ СУШЬ
САТАНИНСКАЯ СУШЬ
– 1 –
Что это? Что это с нами?!
Пытка для тел и для душ!
Нам не вулкан, не цунами –
нам сатанинская сушь.
Вдруг полстраны полыхнуло.
Вдруг задымили торфы.
Словно войною дохнуло
горькое небо Москвы.
Мы на горе всем буржуям
мировой пожар раздуем!
Завели себе буржуев –
и пожар раздулся, х...в.
Блеск и шипенье пожара...
Знаем, за что эта кара.
Зарево. Сдавленный крик…
Хуже ночного кошмара
чёрный, сгоревший старик.
Здесь, в дебрях третьего Рима,
будем расчётливо тлеть…
Вспыхнуть нам неотвратимо
иль до конца прогореть?
Всё как в Священном Писанье,
так вот пронять до крови,
может, под силу восстанью,
или великой любви…
– 2 –
Слёзы глаза оросили.
И замечаешь верней:
вот он паралич России,
Родины милой моей.
Вот она, наша погибель,
пытка для тел и для душ –
пламени алая кипень,
и сатанинская сушь.
Сколько душили, грозили
пьянство, мздоимство и ложь…
Что ж ты, старуха-Россия,
всё на коленях ползёшь.
Плат, расписной и узорный,
сорван, отброшен, истлел…
Взор твой, прямой, непокорный,
выцвел, увял, закосел...
Чей это замысел в силе?
Кто это рвётся опять
смять и прикончить Россию,
выжечь её и разъять?
Смрад. Задыхается город…
Господи! Не угрожай!
Вновь подбирается голод,
засуха, неурожай.
Путин болтает натужно.
Гарь, клочья пламени, дым...
Нам провианта не нужно.
Мы здесь друг друга едим.
СМЫЧКА ПОКОЛЕНИЙ
Ящик врёт и поёт,
и острит и хохочет бессонно.
Время катит вперёд.
Вот уж Басков противней Кобзона!
Златокудрый такой,
как Есенин, красивый и стройный,
стал русак молодой,
как жопастый гусак бронебойный.
Так же к славе привык
и к деньжищам… А станет лысее –
вынет светлый парик.
И опять не уступит еврею.
Умудрён, закалён…
В меру пошл, и корыстен, и ветрен…
Но дублёный Кобзон
криминален, а этот – припедрен?
***
Остался жизни малый срок,
остался стыд, остался шок,
когда признал оцепенело,
что делал очень хорошо
то, что вообще не надо делать.
ПО ДОРОГЕ
Леса, озёра, сизые стога
да редкие в тумане полустанки…
А если встанем, слышатся тогда
распевшиеся птицы спозаранку.
Я долго и бессмысленно смотрю
на ниву, луг и медленную реку…
Мне хорошо!.. Спасибо сентябрю
и моему болезненному веку.
Всё ж дали мне увидеть, ощутить
не только ложь, да ужас вездесущий.
Ешё не прервалась живая нить.
Ещё не всё нам удалось убить.
Посмотрим, что оставит век грядущий.
***
Да! – Не Христос я...
Но и не Иуда!...
Когда я весь когда-нибудь умру,
меня, конечно, скоро позабудут...
И ладно! И не нужен мне никто...
Пускай друзья – пропойцы, бедолаги,
возьмут пиджак, ботинки и пальто...
Глупцы! Куда ценней мои бумаги!
***
