— Осталось лишь объяснить, почему сын Сталина нуждался в посредниках в таком относительно небольшом — для его возможностей, разумеется, — деле.
— Я тоже думал об этом. И понял вот что: если бы Василий позвонил ректору сам, то его просьба стала бы известна отцу сразу же. А он не хотел этого. Отношения сына и отца тогда были натянутыми. Впрочем, хорошими, насколько я помню, они не были никогда. Я познакомился сначала с ним, потом со Светланой. И могу сказать, что подружился с ними, хотя все говорили, что у Васи несносный характер; так, кстати, и было — вспыльчив ужасно…
И вот я прихожу к Свете, прошу выручить. Она позвонила заместителю наркома иностранных дел Деканозову — он ведал кадрами. Тот меня немедленно принял, мы беседовали час. В заключение Деканозов сказал: «Вы произвели на меня прекрасное впечатление. Но я не могу вас оставить в школе».
Я думаю, что какая-то девчонка, обиженная на меня, написала куда надо о том, что я поступил в дипломатическую школу для того, чтобы уехать за границу и там остаться. Они очень ревнивые — девчонки, уверен, что вы тоже об этом знаете…
Возвращаюсь к Светлане, у нее сидит Василий. Рассказываю о разговоре с Деканозовым и о его результате. Тут Василий говорит: «Пошли ты их туда-то и туда-то, поехали ко мне в дивизию». К тому времени полковник Сталин — еще полковник — командовал дивизией истребителей. Дислоцировались они в Литве близ Шяуляя. Василий позвонил в редакцию газеты «Сталинский сокол», где меня тут же приняли спецкором и направили в расположение дивизии.
Пробыл я там три месяца. А потом наступил ноябрь 1944 года. На праздники Василий решил поехать в Москву. Надо сказать, что в дивизии была проблема, даже две: Василий очень любил выпить, а пить было нечего. Как и везде. Мы пили «ликер шасси» — гидравлическая жидкость для самолетов, чистейший спирт с примесью глицерина.
— Во фронтовых воспоминаниях встречал, что вроде был какой-то способ отделять одно от другого.
— Наверное, это из области химии. Мы способ не знали и, как вся авиация, пили так. Некоторые не выдерживали и бежали во чисто поле. Я — выдерживал. И Василий тоже. Так вот, к празднику он где-то раздобыл большой молочный бидон с водкой. Поехали на машине в Вильнюс — у него был открытый «Роллс-Ройс», — а оттуда полетели на десантном «Дугласе» в Москву.
Дальше начались приключения. Был страшнейший туман, и летчик потерял ориентацию. Рыщем, рыщем, рыщем, рыщем — дороги нет. Я сижу рядом с кабиной и слышу, как Василий говорит летчику: «Давай по рельсам — возьми пониже, найди железную дорогу, куда-нибудь она нас приведет». Летчик спустился и нашел. Через полчаса говорит: «Горючее кончается, надо садиться на вынужденную». А куда садиться? Вообще неизвестно, где мы — может быть, здесь вообще немцы. В конце концов летчик выбрал площадку — как потом оказалось, это был школьный огород — и сел, как говорится, с приплюхом на брюхо, без шасси. Нас пятеро: Василий, его заместитель подполковник Горбатюк, старшина-грузин, который с нами летел до Москвы, а там домой в отпуск, летчик и я. Летчика оставили в кабине, а я отправился на разведку. Я был единственным одетым в цивильное, поэтому вызвался пойти. Узнать, собственно, не к немцам ли залетели с сыном Сталина на борту.
Смотрю — что-то вроде полустанка. Захожу внутрь — убогое помещение, несколько человек готовят стенную газету: «За Родину, за Сталина!». Слава тебе, Господи. А я был одет весьма пижонисто: хорошего сукна гимнастерка — естественно, без погон, галифе, пояс без эмблемы. И самое главное — совершенно пижонские сапоги на белой подошве.
— Откуда такие?
— Я купил их осенью 1941-го в комиссионке — тогда люди бежали из Москвы, и хорошие вещи можно было приобрести за бесценок. В этих сапогах я чуть позже поехал рыть противотанковые рвы на дальних подступах к Москве: трудовой фронт для всех, в первую очередь — для студентов с бронью. Кстати говоря, именно тогда я впервые в жизни стал начальником — студенческого трудового лагеря. Не знаю, за что меня назначили, — может быть, и за внешний вид… Рвы мы выкопали успешно, а немецкие танки с тем же успехом их обошли. Мы вернулись в Москву, я своими глазами видел ужас середины октября — тогда все думали, что столицу сдадут немцам. Затем эвакуация, потом возвращение… В общем, все военное время в этих сапогах проходил. И на полустанок в них вышел.
Меня спрашивают: «Откуда ты?» «Мы сели на вынужденную, — говорю я. — Где тут ближайшая воинская часть?» Вижу, окружают и собираются вязать. А я же не могу им сказать: «У меня там Сталин!» Собственно, и заблудились мы из-за того, что шли в режиме радиомолчания — могли обнаружить…
Все же пришлось сказать. Нашли, пришли — уже все вместе. А уже время праздновать 7 ноября. Василий говорит начальнику полустанка: «Пошли к тебе, у нас есть что выпить». Тот замялся, но делать нечего, пошли к нему. Дом полуразрушенный, убогий. Жена, дочка-школьница. Василий говорит: «Наша водка — твоя закуска». «У меня нет закуски». Василий — старшине: «Давай свой сухой паек на дорогу до дома разложим. Хозяйка, где тарелки?» «Нет у нас тарелок». Все разбито, разрушено, война прокатилась. И все это — в 400 километрах от Москвы. Хозяин дочке говорит: «Давай тетрадку». Разложили листочки бумаги, на них закуску. Так и отпраздновали.
— Как удалось создать дизайн-бюро сразу же после войны, когда, казалось бы, до технической эстетики никому нет дела?
— Началось все с того, что в конце войны я познакомился с одним жуликом, который принимал заказы на оформление московских магазинов — например, был такой новый магазин «Химические реактивы» на Маросейке — и распределял подряды мальчикам вроде меня. Мы работали, а львиную долю он брал себе. Вскоре мне это надоело, и отец посоветовал позвонить Коле Барыкову. Николай Всеволодович Барыков возглавлял танкостроительное управление в Наркомате среднего машиностроения и приятельствовал с отцом — соучеником по Академии Жуковского. В результате я пришел к заместителю наркома Павлу Михайловичу Зернову вот с какой идеей: «Вы — прославленная организация, с вами страна войну выиграла, а сидите в убогих кабинетах. Давайте жить красиво и оформим хотя бы министерский конференц-зал». Зернов ответил: «Я и в таком кабинете проживу. А в стране, которая выиграла войну, начались массовые пассажирские железнодорожные перевозки. Нужен новый пассажирский вагон. Можете создать его интерьер?» Я ответил: «Конечно, могу» — как будто всю свою 25-летнюю жизнь занимался вагонами. Зернов позвонил на завод имени Калинина. Вскоре меня пригласили заключить договор на художественное оформление пассажирского вагона.
— То есть в сухом остатке — в 1945 году можно было прийти практически с улицы в одно из мощнейших советских министерств и получить подряд? Без опыта, без того, что сейчас называют портфолио…
— Генерал Барыков был человеком очень авторитетным в военном мире. Да, его рекомендации было достаточно, чтобы меня пустили к заместителю наркома. Дальше — сам.
Договор был на очень большую сумму. Вскоре я сделал проект, он понравился Зернову и не понравился на заводе. В проекте самого дешевого вагона я сделал так называемые профилированные сиденья, чтобы сидеть и лежать было удобнее. Кроме того, я решил проблему верхней полки: в старых вагонах она опускалась, и белье надо было снимать в любом случае. А когда верхнему пассажиру надо было стелить белье, нижнему приходилось вставать. Я сделал так, чтобы полка поднималась — удерживая и белье, и все прочее. Соответственно, от завода потребовались другие крепления, кронштейны…
Наркому Малышеву показали два проекта интерьера — мой и собственно завода; был там такой Маскин, конструктор — он по существу повторил прежний вагон, только раскрасил его по-другому. Малышеву понравился мой вариант. Но перед тем, как принять решение, он распорядился: «А теперь сделайте макеты отсека-купе в натуральную величину».
— В переводе на русский — кустарь-одиночка против целого завода?
— Именно. Ну и как же мне, бедному человеку, быть? Они всем предприятием делают свой макет, а мне заказчики выделили денег и помещение на Лианозовском вагоностроительном. Крутись, как хочешь. Я мобилизовал всех своих знакомых, и мне удалось сделать макет. Там можно было сидеть, лежать, опускать-поднимать полки. Я впервые использовал для креплений полок алюминий — вместо прежней стали. По моему левому заказу крепления сделал автоинститут НАМИ. Макеты осмотрели два министра — Малышев и нарком путей сообщения Ковалев. Решили: «Делать только по Соловьеву». Много десятилетий эти вагоны выпускали — здесь и еще в ГДР.
Когда история с вагоном закончилась, я пришел к Зернову и говорю: «Павел Михайлович, люди с войны возвращаются. Они познакомились с уровнем жизни на Западе. Наша промышленность выпускает в виде ширпотреба черт-те что. Надо организовать ведомство, которое специально занималось бы улучшением этого дела». Он согласился: «Пишите докладную». Я написал. 31 декабря 1945 года появилось распоряжение об организации Архитектурно-художественного бюро — АХБ, начальник — я. Подписано заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР, курировавшим отрасль, — Берия Л. П. Собственно, отсюда и началась история советского промышленного дизайна как государственной системы.
