Ехали через весь город дольше обычного, не раз натыкаясь на баррикады, шествия, просто стихийно возникшие толпы и объезжая их кружными путями. Я занял свободное одинарное место и невольно слышал разговор двух парней, сидевших сзади. Им было лет по тридцать. Их лица, тон, повадки выдавали людей бывалых, потертых жизнью.
— Э, что для нас нынешние солдатики, — усмехнулся хриплый бас. — Помнишь, атаку духов под Джалалабадом? И то отбили.
— Здесь может быть и покруче, — отвечал мягкий баритон. — Особенно если в драку ввяжутся ветераны Великой Отечественной.
— Эти обязательно ввяжутся. Но они ведь почти все старики. Что с ними за война?
Они замолчали, однако я чувствовал, что баритон не согласен с шапкозакидательской фанаберией баса. А тот, глянув с усмешкой в окно, продолжал: “Во бабульки с портретиками бывших прут, неймется им, не сидится по домам. Снять бы с них штанишки из шершавого х/б и выпороть публично, чтоб неповадно было в мужичью драку лезть. А насчет покруче... тебе тридцать два года и ты уже подполковник. Глядишь, за сегодняшнее папаху получишь. А?”
— Тридцать два, — после паузы тихо отвечал баритон. — Всего тридцать два. А меня никак не отпускает ощущение, что я уже... уже с ярмарки еду, а не на нее.
И, помолчав, с явно ощутимой, рвущей сердце тоской, продолжал: “Бабульки, говоришь? Эти бабульки Гитлеру весь концерт испортили. Впряглись в соху и всю страну вытащили. Да и на фронте... Ты не подумал, что если они на улицы вышли, значит, неладное творится в Датском королевстве? Совсем неладное.
— Они цепляются за вчерашний день, а я гляжу в завтрашний, — резко возразил бас.
— А ты уверен, что он, этот завтрашний, лучше, совестливее, справедливее, чем тот, вчерашний?
— Вся история свидетель: что справедливо для одного, беда для другого. Помнишь — что русскому хорошо, то для немца смерть.
— У нас-то речь о русских. Как хочешь, а справедливость, как и правда, должна быть одна.
Бас хмыкнул, сказал что-то, чего я не совсем расслышал, и диалог смолк. Однако я понял, что он был асом-снайпером и за свою правду любую другую готов поразить в яблочко...
АВТОБУС НАКОНЕЦ остановился на дальней стоянке слева от телецентра. Повсюду, и особенно перед главным входом, было довольно людно. Пассажиры автобуса по двое, по трое спокойно, беспрепятственно поднялись к главному входу и исчезли в здании. Крепыш, поглощенный стремлением провести своих омоновцев на объект охраны без нежелательных инцидентов, обо мне не вспомнил — и я остался на улице. Среди мятежников царила полная анархия. Кто-то разыскивал кого-то, кто-то кому-то травил бородатые байки, кто-то случайный просто фланировал в надежде на необычное зрелище. Впрочем, постепенно напряжение нарастало. Появились люди с оружием. Вдруг место перед центральным подъездом стало пустынным, а на стоянках появились автобусы, из которых высыпали люди и расположились вдоль улицы ровной цепью. Ко мне подошел пожилой мужик в сапогах, кожаной тужурке. На голове “жириновка”, в зубах папироса.
— Хватай булыжник, парень, — оружие пролетариата, — посоветовал он простуженным голосом, плотнее закутывая горло пушистым шарфом и отирая слезящиеся глаза. — Сейчас здесь такое начнется, всю жизнь детям рассказывать будешь.
— Да я... — замялся я и был рад, что он вновь заговорил.
— “Бесы” Достоевского читал? Понятное дело. Помнишь, там он про “черный орден демократии” пишет? Провидец! Сначала большевики. Теперь эти. На глазах Россию в царство демонов превращают.
Через мегафон от здания раздалась команда: “Граждане! Во избежание кровопролития прошу разойтись! Прошу разойтись!”
— Слышишь? Устами еретиков глаголит дьявол, — он поправил шарф, сплюнул. — И само это телевидение есть бесовское порождение, призванное погубить в человеке все человеческое, все Божье.
Он с ненавистью посмотрел на здание телецентра. Мегафон вновь прогремел предупреждающе, тревожно. Толпа загудела, качнулась угрожающе. “Как странно, — подумал я в тот момент, — утром строил баррикады вместе с ельцинистами, вечером стою в мятежном строю хасбулатовцев. А ведь я обоих станов не боец”.
Внезапно я увидел в окне второго этажа желто-синюю вспышку и упал, сраженный наповал. Все дальнейшее я видел уже со стороны, точнее, сверху. Над моим бездыханным телом (пуля попала прямо в сердце) склонились люди.
— Убили парня, сволочи! — прорычал пожилой в “жириновке”.
— Фашисты! Безоружного! — заголосила простоволосая женщина. — Ой, лихолишенько! Он же совсем ребенок!
— Чего ждем? — надрывно вопросил пожилой. — Всех сейчас перебьют, как скот на бойне!
— От-ставить панику! — громко, спокойно приказал стройный, широкоплечий, с ладными черными усами и окладистой бородкой. Он скинул пальто, под которым оказался китель с полковничьими погонами. — Слушай мою команду. К бою товьсь! Без команды не стрелять!
Из здания застучали автоматные очереди. Люди попадали на асфальт. Заклацали затворы у тех немногих, кто был вооружен. Полковник молчал, и пауза, казалось, тянулась вечность.
— Огонь! — наконец скомандовал он. И в начавшейся перестрелке слышались проклятия и стоны раненых...
Из чистилища все видно. И все понятно. Вор, клятвопреступник, убийца — о каких бы испытаниях они ни умоляли в надежде получить прощение грехов — прямиком отправляются в ад. Богатеям дается три попытки пролезть через игольное ушко. Здесь это одно из самых забавных зрелищ. А в промежутках нам показывают резервуар с дымящейся, плещущейся, бьющейся в стенки кровью. И мы, грешники, со всей необъятной вселенной, такие непохожие, такие своеобычные, такие полярно разные, все молимся — каждый о спасении своего маленького мирка. Я — о человечьем, утопающем в ненависти и вражде, обжорстве и голоде, одержимом леденящим душу страхом перед будущим и умертвляющим радость и надежду неверием.
И, несмотря ни на что, надежда не покидает меня. Ибо я знаю, я верю: Земля — это не только люди и пули, которые убивают.
Вышел из печати первый подписной номер газеты “День литературы” за январь 1999 года. В нем: продолжение острополемичных мемуаров Станислава КУНЯЕВА (на этот раз — глава о поэте Анатолии ПеРЕДРЕЕВЕ), проникновенная проза Владимира ЛИЧУТИНА, завершается пьеса “Переворот” Юрия БОНДАРЕВА, печатается венгерский цикл стихов Александра БОБРОВА. К 80-летию Наталии РЕШЕТОВСКОЙ публикуется ее автобиографический рассказ “Санина мама”. В рубрике “Пушкинский год” — статья Михаила ШАПОВАЛОВА “Вяземская в жизни Пушкина”.
На других страницах — неожиданный взгляд Александра ДУГИНА на роль протопопа АВВАКУМА. Разбор книг Анатолия КИМА, Татьяны ДОРОНИНОЙ, Александра ЛЫСКОВА. Здесь же книжное обозрение Владимира ВИННИКОВА, обзор журналов Николая ПЕРЕЯСЛОВА. На последней полосе — очерк Сергея СЕМАНОВА о Столыпине и новые пародии Евгения НЕФЁДОВА.
В номере ярко представлена новая картина художника Сергея БОЧАРОВА “Явление народа”.
Главный редактор — Владимир БОНДАРЕНКО. Продолжается подписка на “День литературы” по объединенному каталогу “Газеты и журналы России”. Индекс 26260. Покупайте “День литературы” у всех распространителей “Завтра” и в редакции газеты. Тел.: 245-96-26.
Георгий Осипов: “МЫ СТРАЖИ ПОРОГА ИМПЕРИИ”
"Трансильвания беспокоит" на "Радио-101", пожалуй, одна из самых ярких, неоднозначных и агрессивно-обаятельных программ радиоэфира. Для тех, кто еще способен мыслить самостоятельно, каждый понедельник и среду ровно в полночь звучат ее позывные. Освобожденная от контроля ZOG (zionist's occupation government) территория. Редкая музыка и компетентные комментарии. Гарик (Георгий) Осипов — автор и ведущий "Трансильвании" любезно согласился дать интервью газете "Завтра", которое мы предлагаем вашему вниманию.
Ваша программа "Трансильвания беспокоит" существует уже около 3-х лет. Какие надежды возлагались на нее в момент создания и оправдались ли они спустя 3 года?
Надежд не возлагалось никаких. Просто надоело ждать, покамест удосужится кто-нибудь другой. И вот это сделал я — "моим топориком". В мае 95-го года я ждал того же, чего и всегда, — осени, которая особенно хороша в моих скифских краях. Почти четыре года прошло с тех пор, многие успели завраться и поизноситься, но я по крайней мере не говорю после передачи: "а теперь убирайте стулья". Наблюдая, как мучительно расстаются с иллюзиями те, кто вокруг, я давно принял решение иллюзий не заводить. Мои отношения с аудиторией — это диалог группенфюрера фон Руммельсбурга с агентом Бережным (к/ф "Подвиг разведчика"). Один за всех и все за полцены.
