Надо его знать: если сказал "наверное", то, значит, программа в него засела и включилась, и он уж не отклонится, приедет обязательно. И приехал, и прямо тридцать первого декабря ровно 1981 года, и он-то и привез знаменитые огурцы-помидоры, равных которым по вкусу в Москве было не сыскать днем с огнем. Свои потому что. Смородиновые листья, и вишневые, кажется, и парашютики укропа плавали в трехлитровых банках, налипая на рубиновые помидорные бока и на пупырчатые небольшие такие огурчики. Рассол же был зеленовато-золотистый, и это было отдельное удовольствие питья — после горячих Катиных котлет…
Как устоять нормальным людям против таких волшебных банок? Немыслимо! И вот, встретив дедушку на вокзале и мгновенно, трояк не пожалев, доставив его домой, Слава поблагодарил мысленно и вслух Катю за мужество и настойчивость и принялся с дедом с утра накатывать одну за другой, хрустальную за хрустальной, и все нахваливал "Столичную", производства завода "Кристалл", в том роде, что, дед Коля, у вас такую не продают, и даже в Москве не продают, вся на экспорт идет по линии ЦК партии, я из Болгарии привез. Еще осенью привез, на поезде Дружбы, и вот берег для тебя. Дед ахал и пить отказывался, но потом вспомнил, что был туристом в ГДР и там немецкие товарищи его угощали, между прочим, немецкой водкой, а он немецких товарищей — "Столичной", и очень хвалили, и раскаивались, что воевали против нас. Дед же их утешал великодушно, поскольку зла не держал, а Слава тут стал с ним спорить об исторической немецкой ответственности, но дед был кремень: их Гитлер гнул, и баста! Всех прощаю — великодушие победителя.
Быстро Слава и дед все же договорились, потому что дед с дороги приморился и лег спать, а Слава еще полюбовался на него и порадовался за Катю: вот молодец, вытащила отца Бог знает откуда да с такими огурцами!
И проекта не было на Красную площадь ехать, потому что зачем же — надо встречать по-человечески, дома, посмотреть, как будет Леонид Ильич Брежнев поздравлять народ по телевизору, а там и "Голубой огонек" с Муслимом Магомаевым, а там, под утро, покажут зарубежную эстраду, ради которой вся молодая Москва глаз не смыкала и, мало ли, ползли слухи из Останкино, что вообще невероятное что-то покажут, что останется в памяти на всю жизнь. "Мулен Руж", что ли. Кажется. Фантастика! "Мулен руж" — это вам не Валя Толкунова, и даже не эта, новая, Алла Пугачева.
Да никто и не думал ни про какую Красную площадь, наоборот, и Слава как-то так аккуратно наобедался, что тоже сладко прилег на минуту и улетел часа на три с половиной в чудесный дневной сон, когда организм мягко расслабляется и набирает сил для новогоднего непременного бесовства. Проснулся уже после обеда и слышал, как Катя с отцом чего-то по-домашнему тихо разговаривают, и дед спрашивает про него, про Славу, больше ведь не про кого: не пьёт? Точно не пьет? Ох, смотри, не закончил бы он у тебя алкоголизмом, алкоголизм нынче — болезнь века. Столько молодых мужиков спивается, не сосчитать.
DOLCE VITA
"Я себе построю на песке прекрасный чудный дивный город!" Вот мерзкая песня! Построй. Получится у тебя что? Вонючий, мерзкий, дикий город. Даже если, и правда, построишь его, допустим ты маленькая девочка, в песочнице. Выйдет безумная бабка с собачьей тварью в бантиках, и тварь немедля нагадит на твой прекрасный, чудный… Немедля, и как бабка обрадуется! В жопу поцелует от счастья свою тварюгу. А ты потом рассыпай иголки по площадке, может, тварь окочурится. А потом собирай, как дура, потому что — ведь дети же тоже есть. Одна кругом глупость.
А построишь ты его, город, на пляже, у воды — и, опять же немедля, волна слизнет всю красоту, оставив после себя раскисший окурок. Или еще что померзей…
Но если всерьез, то все равно. То все равно никаких прекрасных чудных дивных городов не бывает. Ни на песке, ни на глине, ни на граните, как Нью-Йорк. Бывала и там. Очень хорошо понятно про Нью-Йорк из фильма "Брат-2". Я его любила раньше смотреть. Правдивое кино. Но там есть одна неточность. Лысая русская проститутка так просто домой не вернется. Никакой ее Сергей Бодров вызволить от негров не сможет. Так-то, по жизни, их бы там негры на пляже ночью забили бы. Уж я знаю. Или бы они должны тогда негра умочить. Было бы, между прочим, правильней.
Я люблю, когда негров бьют в Москве. Или кавказцев. Да хоть кого хочешь из нерусских. Да и русских. Всякого у нас дерьма тоже сколько хочешь. Я люблю смотреть новости, когда там кого-нибудь полиция долбит. И когда полицию, но полицию жалко мне — такие порядочные ребята, в касках, в ботинках тяжелых, в таких мужских ботинках. Не то что антиглобалисты, вот рвань! Их хорошо знаю, по Риму. Случайно оказалась с ними, думала — вот обвал! Вот кайф! Как пошли по Риму, и давай орать, давай орать! И ничего не страшно, а весело мне! Ну кто, кто, думала, поверит мне, что вот так я сама по Риму! Молодые как старые! Старые как молодые! По витрине жах кирпичом! Лично! Сама! Меня подхватили на руки, посадили какому-то облому на плечи — вау! Вау! Девушка, фактически, на баррикадах. Шея меня его, ох, шея у него… Да уж.
А что вышло? Строго в личико мне досталось из пожарного брандспойта, только покатилась. Толпа назад, хорошо не затоптали, хорошо, не в полицию попала, не к карабинерам. Браво итальяно!
А попала в другое место, к чернявым. Привели к себе куда-то, давай меня раздевать, зеленкой мазать, глаза закатывать. Давай тарахтеть. Давай переглядываться, будто я дура, не понимаю. Давай штаны с себя снимать, давай хвалиться передо мной. Не видала я, как же!
И что? И после этого в отеле я, где миленок дорогой-пожилой, который меня сюда привез из Москвы, раздеваюсь, а он вылупился на трусики мои и давай орать! Все синяки обсмотрел, всё обсмотрел. Ты же меня этой поездкой в Рим вроде как наградил! Поднял меня до себя, а теперь орешь как бешеный.
Ну, что ты орешь? Я же все твои эти слова знаю. Я же — жертва изнасилования. Ну что мне, к тебе в гостиницу не возвращаться было? У итальянцев оставаться? Или что как? Да были бы у меня деньги, я бы купила-сменила, и ты бы ничего не заметил. А так же я не скрывалась. Меня они силой! Чего ты выступаешь! Деньги, между прочим, где?
И какой мне был ответ? Он мною чуть всю мебель не изломал. Столик обрушил на меня. Торшером два раза достал, самой палкой, а не колпаком. Все мои тряпки изорвал. И торжественно изнасиловал!
И после уснул на полу, чудная картина. Выжрал, наверное, ведро вина, мазал меня виноградом, осыпал деньгами (как будто лиры — серьезные деньги), хлюпал арбузом, и арбузом тоже мазал. Меня. Тьфу!
И проспал, между прочим, до ночи. Излечился от бешенства. Поскучнел, затуманился. Пойдем, говорит, в ресторан. Прости, говорит. Я тебя так люблю!
В ресторане пьет, и пьянеет опять, и не пьянеет. Я тебя так люблю! Я тебя так люблю! Я тебя так люблю!
Да что я, не знаю! Люби на здоровье, не жалко. Только предохраняться надо.
Я прекрасно знаю, как ты меня любишь. Очень хорошо помню. Ноябрь двухтысячного года, г. Москва, подвал на Красной Пресне. Кастинг на фотомодели. Тыща дур, и даже с мамами, стали в одну очередь, все в колготках, пластику чтоб показывать. Чтоб не старше… Чтоб не младше… Чтоб не тоньше, чтоб не толще. Сидят мужики, а ты ходи перед ними. Ты понравься, понравься сперва, а потом уж сообразишь с кем, как, кому, когда, зачем. Может быть, вот счастье, какой захочет попробовать тебя! Ты прогибайся, знай.
Уж как прогибалась, а что в конце?
"Спасибо, девушка". Это значит — гуляй, свободна. Толще у тебя что-то. Или тоньше что-то. Не угодишь.
Уже домой пошла, догоняет. В коридоре, где очередь. Громко так, на весь коридор, как дуре: мне кажется, ребята ошиблись! Но все можно исправить! Вы хотите все исправить?
Что, мне вернуться? Нет, зачем же! Идемте! Будем сейчас, не откладывая, снимать портфолио.
Ага, снимать. Ну, понятно.
Дуры рты разинули, мамаши зашипели, а мы мимо — и в машину. И прямо в студию! И давай меня фотографировать!
И никто, главное, меня не насилует, даже удивительно мне!
А есть в жизни счастье! Уж через две недели красовалась я в журнале! А? Вот!
Но это полбеды. Полпобеды. А победа — я ему стала любовница! Всех он раскидал, кто раньше был, да они сами отскочили, забрал к себе жить. Я маме написала, что у меня в Москве есть теперь свой адрес! Послала ей домой килограмм денег. Она приезжала, но я ее "к себе" не водила. Неизвестно как что. Сказала, что он богатый студент, родители там, то-се, крутизна. Она ничего не поверила, она умная, мама. Она все простит. Мама моя.
