Уж не буду рассказывать, как удивлённо смотрели на меня со всех сторон. И хотя никто в зале не читал моей повести, тем не менее все уже имели единодушное мнение – осуждали. И не было никакой обиды на деятелей культуры, ведь из трёх китов, на которых стояла русская советская литература, главенствующая роль принадлежала партийности.
Сейчас никто из властных структур практически не вспоминает ни о художественности, ни о народности, ни тем более о партийности, но странное дело – мы, бывшая интеллигенция, сами стали вспоминать. Призыв – «обогащайтесь!», который был высечен на скрижалях первых двух президентов и сейчас ещё не утративший своей актуальности, не стал и не мог стать основополагающим в новой жизни. И вовсе не потому, что в основном обогащались высшие чиновники всех сфер деятельности и их родственники, а рядовые труженики катастрофически беднели. А потому что призыв – «обогащайтесь!», по сути, из той же корзины, что и призыв «грабь награбленное!». А такой призыв может лечь в основу идеологии только человека с ружьём. Но никак не в основу идеологии обезоруженного во всех отношениях обывателя, уставшего от революционных потрясений и делёжки между власть имущими когда-то народной собственности.
Мы пришли в новую Россию из государства идеологизированного. Случись революция 90-х годов не у нас, а в какой-нибудь западной стране, никто бы и не вспомнил об отсутствии идеологии. В западных странах с ролью идеологии легко справляются законы и правовая корректность граждан. Нам же сразу потребовалась национальная идея, духовно окормляющая все народы страны, чтобы жить в дружбе, чтобы почувствовать себя нацией. Нам – это жителям России: народу, интеллигенции, всем приверженцам государства, в основе которого была и остаётся дружба народов. Дружба не за счёт старшего брата, а истинная, в которой и младшим братьям необходимо пособить старшему, помочь устоять на ногах. А не искать родного дядю за океаном или где угодно, чтобы выгодно прислониться к его могучей, но едва ли более братской спине. Жизнь показала, что всё, что наработано веками между нашими нациями – и плохое, и хорошее, никуда не уходит, а лишь орошает нашу общую землю. Землю, настолько обильно политую кровью и уснащённую прахом отцов и дедов, что на ней всё одинаково приживается и произрастает – и плохое, и хорошее. И вот все мы, братья некогда одной большой семьи, стоим перед общим полем и думаем: что сеять – хлеба или ветер?
К сожалению, нашей русской советской элите, увлёкшейся перехватом власти друг у друга, было не до нас. В результате никакие партии, в том числе и оппозиционные, не имеют национальной идеи. В самом деле, разве может обещание (провести реформы) приравниваться к национальной идее?! А нет идеи – нет и идеологии. Простые люди, чувствуя свою ненужность, разбредаются кто куда. Никому до них нет никакого дела, срабатывает инстинкт самосохранения. «Обогащение» продолжается.
Сейчас раздаются голоса: давайте обеспечим каждого трудоспособного человека работой, хорошим жильём, учёбой, питанием. Увеличим материнский капитал, пенсию, позаботимся об инвалидах, о беспризорных детях, создадим мобильную сильную армию, вырастим обеспеченный средний класс – и не надо никаких национальных идей.
Всё это надо делать. Но вопросы дружбы наций без соответствующей целенаправленной идеологии, как в центре, так и на местах, не решаемы. Все вышеперечисленные призывы – не более чем замечательные лозунги, которые на какое-то время хотя и могут заменить национальную идею, но никогда ею не станут. Потому что материальные достижения не в состоянии стать частью менталитета. Он добывался и добывается в смертельных битвах: гражданской войны, отечественной, интернациональной, сепаратистских, или точнее междоусобных войнах. Русскость, как и советскость, – величины нематериальные. Они являются в нас, скажем так, веществом гражданина. (Очень подробно останавливался на этом в очерке «Прогулка по парку постсоветского периода».) Именно в соответствии с наличием этого нематериального вещества мы – граждане своей страны – отдаём предпочтение именно этой, а не другой идее. Своеобразная реакция на тест: вроде и нет критериев для определения правильного ответа, но когда он озвучен, мы узнаём его сразу, как властный оклик.
Студенческая аудитория. Тест. Один человек, живший в многоэтажке на шестнадцатом этаже, каждый день, идя на работу, спускался по лестнице, а возвращаясь с работы, ехал на лифте до двенадцатого этажа. Остальные четыре этажа преодолевал пешком. Вопрос – почему он так поступал?
Ответы были разными – у него на двенадцатом этаже жила больная мама. Он навещал маму. Другие объясняли – навещал любовницу. Третьи предполагали, что на двенадцатом этаже был магазин, в котором он покупал молоко или сигареты, а возможно, что-то и посущественней. В общем, кто во что горазд. Однако шум смолк сразу, как только прозвучал ответ, что человек этот горбатый, маленького роста и, заходя в лифт, дотягивался только до кнопки двенадцатого этажа.
Шум смолк, потому что все почувствовали, что среди всех ответов этот самый убедительный.
Так и с национальной идеей, когда она прозвучит – мы узнаем её голос, как голос высшей справедливости, как голос, который не требует доказательств, потому что мы сами – есть его неоспоримое доказательство.
Русское советское поле
Правительства всех стран, соединяйтесь! Теперь этот лозунг не кажется волюнтаристским. Изменилась ситуация, изменились мы.
Русский поэт Осип Мандельштам, чтобы стать русским писателем (он никогда этого не скрывал), принял православие. Есть и обратные примеры. Церковь наднациональна, она выше национальных чувств. В государствах светских церковь не устанавливает гражданских законов, а как бы лишь наклоняется в сторону верующих. В других государствах – напротив, религиозные правила поведения служат нерушимым предписанием для гражданских правовых норм. Как бы там ни было, но в первооснове культуры любого народа ведущее место занимала и занимает религия. И тут неважно, какого календаря она придерживается – линейного или циклического, вера – живая культурная традиция с древних времён и до наших дней.
В СССР традиция была сломана через колено и прервана. Большевики взрывали и разрушали православные храмы, обрушивали звонницы.
Да, неурожай был. Он послужил советской власти прикрытием голодомору в Украине, Нижнем Поволжье, Казахстане и точечно в других местах. Когда смертельный голод широкой косой прошёлся по русскому населению, было объявлено об изъятии из православных храмов церковной утвари из драгоценных металлов и каменьев и вообще всего материально ценного.
Под сурдинку грабилось всё. Уничтожались духовные реликвии. Священников, встававших против разбоя властей, тут же у храмов и расстреливали, а оставшимися, как врагами народа, забивали товарные вагоны и баржи и отправляли либо на дно, либо на «соловки».
Ленинская записка на этот счёт срывает всякие иезуитские маски. Владимир Ильич призывает в ней ближайших соратников по партии не подписывать кровавое постановление об уничтожении русской культуры. Так сказать, культуры титульного народа СССР, которому все семьдесят три года будет отказано даже в партии КПРФ.
Ленин советует использовать на постановлении об изъятии церковной утвари подпись исключительно русского товарища и предлагает Михаила Ивановича Калинина, впоследствии получившего, как бы в насмешку, прозвище «всесоюзный староста». Даже во время войны с фашистской Германией, когда власть была вынуждена помириться с русским народом, лозунг «Религия – опиум для народа!» ни на минуту не терял актуальности.
Помню шок, который испытали многие слушатели ВЛК, когда на первой же встрече профессор-искусствовед попросил поднять руки тех, кто читал Библию, а всем остальным предложил покинуть аудиторию. Осталось три человека из тридцати. Даже как-то обидно стало, всюду: «религия – опиум для народа!» и вдруг?!
– Вы свободны, идите, гуляйте. И поймите, с вами просто не о чем разговаривать. Вся мировая живопись зиждется на библейских сюжетах.
Всё это говорю не для того, чтобы кого-то обидеть, обвинить или упрекнуть – нет. Если мы действительно хотим дружбы народов и обогащающего нас многообразия национальных культур, то надо знать и помнить, что религия и культура – это одно целое, неразделимое. И если признаётся за народом культура, то надо признавать и религию. В конце концов, никто никого не гонит ни в православные храмы, ни в мечети, ни в синагоги, ни в дацаны.
Раньше всё наше братство строилось на духовной бедности и отсутствии живой культуры народов. У тебя, русский, отнята религия, а с ней и живая национальная традиция, подпитывающая культуру. И у тебя, товарищ киргиз и товарищ узбек, – обнимемся крепче, мы братья навек. И так – со всеми народами. И так – по всему Союзу.
